«Мы славно побухтели и сели пить кофе»

— Сколько статьей и постов использовано в спектакле?

— Это не конечный результат, потому что идет отбор, и к этому подключаются артисты. Здесь, именно в таком жанре, таком материале, очень важно личностное подключение. Нет такого режиссерского распределения: это читаешь ты, а это - ты. Разговор сейчас идет о том, что откликается, отзывается, то, что совпадает с твоей позицией, то, что ты бы мог сказать. Вы написали, мы говорим. У нас огромное количество материала, около 200 страниц печатного текста. Я не думаю, что пойдет всё. Мы возьмем около 20 постов — это будет наименьшее количество, возможно, мы будем компилировать. Но мы четко будем сохранять авторство, мы будем говорить об авторах: называть имя и фамилию.

— Вы не будете сокращать тексты?

— Нет, это будет звучать в чистом виде, до запятой… Мы берем очень горячие события. Эмоции, которые заставили человека писать, отображаются и в запятых, и в междометиях, мы всё это сохраняем.

— Какое у вас соотношение статей, написанных журналистами и постов? Чего больше?

— Мне кажется, что больше профессиональной журналистики. Есть аналитики, например, Досым Сатпаев. Театр Артишок и Досым уже для Казахстана естественное партнерство, потому что мы по книге Досыма, по его социологическому исследованию, делали спектакль «Уят». Досым, Гульнара Бажкенова, Мади Мамбетов. Их тексты — авангард в наших репетициях. Я пришла в театр и сказала: «Ребята, давайте делать вот так». У Бажкеновой был пост. Господи, если бы я так умела писать.... Я не то, что под каждым словом готова подписаться, под каждой буквой. Единственное, что я могу — профессионально разговаривать чужими текстами. Я бы хотела, чтобы этот текст зациклился через нас и звучал какой-то период времени.

— Эта идея возникла у вас после прочтения текста Гульнары Бажкеновой?

— Нельзя сказать, что только это. Это комплекс обстоятельств и комплекс актерских действий в театре. Июль, гибель Дениса Тена, несколько артистов одновременно пришли и сказали: «Ничего дальше не имеет смысла в этой стране».

— Они хотят уехать и предупредили вас об этом?

— Конечно! Это же театр! Мы даже оговариваем когда хотим рожать детей. Грубо говоря: я через два года собираюсь рожать, будьте готовы, ищите человека, который будет играть мои роли. В данном случае ребята поступили профессионально, они подошли и предупредили о том, что возможен отъезд.

Страшным не только с чисто патриотической точки зрения, — наша система не заинтересована в том, чтобы мы здесь были, ей все равно. А мне стало страшно за этих ребят, потому что я понимаю, что их актерская судьба, скорее всего, закончится, а это очень талантливые люди. И обидно, и страшно. Кто-то подходил и говорил, что мы должны что-то сделать, что нельзя молчать. И я понимаю, что нельзя... Прошло два месяца, и это касается не только гибели Тена, это касается и выброшенного ребенка, и декларации о доходах. Прошло два месяца, мы славно побухтели и сели пить кофе. В Алматы, в Казахстане, короткая память. Всё словно не про нас, как будто всё пройдет мимо нас, пройдет мимо меня, моего ребенка, моей жизни. А не пройдет. У меня вопрос: кто следующий, что случится дальше, чтобы нас всех опять заставить плакать, разводить руками? Хватит уже ждать следующих, надо как-то всё уже хотя бы проговаривать.

— У вас есть разочарование оттого, что нет комплексных изменений?

— Я этому не удивилась. Про Казахстан не буду говорить, давайте буду про Алматы. Это наша типичная алматинская поведенческая линия, поэтому я не удивилась. Я знаю, что есть ребята, которые разочаровались, которые говорили: мы-то думали, что сейчас что-то произойдет, что всё, гражданское общество созрело, что есть ситуация — я отвечаю за свою страну, я отвечаю за ель, которую посадил не я, но работаю в каком-то количестве метров от этой ели, и я за нее отвечаю, я должен ее поливать. А если её не поливает акимат, то бог с ним, выйди и полей, выйди и защити, если решили что-то с ней сделать. Были ребята, которые были уверены, что вот сейчас произойдут изменения.

Важно делать эти вещи для себя. Я не буду лукавить, я не буду делать вид, что... я увидела пост своего коллеги, режиссера, который начал ругаться: «Зачем вы это делаете?!» Во-первых, нет цели, чтобы все вышли на баррикады. Ни в коем случае! Наша ответственность как художников, чтобы не было войны и так далее. Во-вторых, никаких иллюзий никто не строит. Я не строю иллюзий, что вот сейчас люди вышли и перестали выбрасывать мусор мимо мусорки. Я знаю институты, которые этим, — научить людей не мусорить, заняты уже много лет, но ничего не меняется. Но хочется, чтобы хотя бы конкретное количество людей, которые выйдут на сцену, помнили, чтобы за кофе и тойбастарами они не увлеклись тем, что вообще-то все нормально. Нет, ребята, не нормально. Это спектакль для самих себя. И для диалога мы приглашаем зрителей.

— То есть зритель будет как-то участвовать в спектакле?

— Да, скорее всего, будет сцена, где мы поговорим со зрителем. Не в виде дискуссий и обсуждений, мы построим это на уровне высказывания людей. Не знаю, пар ли мы выдуваем или наоборот, его напряжение создаем, - сейчас проверим.

— Сколько у вас задействовано артистов?

— На сцене будет семь артистов.

— Все тексты на русском языке?

— Да, у нас сейчас вопрос в том, пойдет ли к нам артист, говорящий на казахском языке. Есть одна интересная история, мы даже думаем об этом говорить внутри спектакля. По каким-то причинам на сцене в этом спектакле больше женщин. Мы не обращались ко всем актерам: внимание, ребята, в театре Артишок теперь все артисты заняты по третьему звонку, нет. Мы обращались к тем, у кого, на наш взгляд, есть очень четкая гражданская позиция. Мы обратились к ряду артистов, которым, как мы понимаем, это все небезразлично. Есть актеры, которые начинают говорить и сразу плачут: «Я не знаю, как дальше жить». И чаще всего это мужчины. И мне показалось, что некоторые мужчины испугались этой истории. Нашлись срочно какие-то другие дела. Сначала человек говорит «да», потом час-два думает, и даже не звонит, а пишет: «Я не могу». Нас спрашивают: а вы не боитесь, что к вам начнут придираться власти? И вот мне показалось, что есть такой страх, он никак не проговаривается. И я не могу никого осуждать. Мы живем очень нестабильно, мы не понимаем, что будет завтра. Если человека перестанут приглашать на проведение каких-то мероприятий, это его хлеб, он артист, прежде всего. Есть страх того, что, ага, я сейчас выйду в этом спектакле, поиграю, а потом меня не позовут.

— Вы общались с семьей Дениса Тена?

— Нет. Мы хотели бы выйти на контакт с семьей. Что самое важное: это не спектакль про Дениса Тена, это ни в коем случае не биография, не память. Мы читаем посты и статьи, которые были написаны после нескольких событий в июле, когда хотелось сказать: «Ребяяятааа, ну как выгребать-то будем?» Это касается диалога, потому что все посты, которые мы сейчас будем читать как актеры, это монологи, обращенные к системе, и они практически все были опубликованы Vластью. Мы даже хотели название: «Власть и власть». Кто есть реальная власть. Есть Vласть, которая пишет, и есть власть, которая называется «демос» - народ, и ему, народу, надо вспомнить, что да, мы управляемы, но мы те, кто должны думать о том, что делать для того, чтобы продолжать жить в стране. Мы должны иметь право голоса, выбора. Какие-то вещи надо не только проживать, но и вспоминать. Повторю, что это спектакль не о Денисе Тене. После ряда публикаций нашему директору Насте Тарасовой начали писать некоторые люди, которые называются родственниками Дениса. Мы не спекулируем на теме, мы не говорим о Денисе, мы не имеем право говорить. У нас выйдут на сцену два друга Дениса, но мы не имеем права... Лично я не знала Дениса, и вообще разговор не про это. Разговор о том, что произошло убийство гражданина, человека среди бела дня, в центре города, и доколе. И как это может быть вообще и почему бездействие. К нам, к Насте, поступали звонки, и был даже такой глагол «запрещаю». Мы пытались перезвонить и написать, что мы открыты, готовы встречаться, показывать текст, давайте общаться, мы ни в коей мере не спекулируем на теме близкого вам человека, но никакой ответной реакции...

— Это ваш первый опыт в таком жанре?

— Punch in the Face? Да. Это первая история, мы ее пробуем. Это отличается от Театра. Doc, это отличается от Вербатима. Я не знаю, пост — это документ? Хотя для законодательства это, наверное, документ. Давайте говорить так: документ — это факт. В данном случае там есть факт субъективного взгляда, эмоционального посыла, что является, на мой взгляд, художественным актом. Это художественный акт, который сознательно убирает метафоры, аллегории, мы говорим как есть, я не прикрываюсь персонажем. Я говорю текст не как Гертруда, Джульетта или Нина Заречная, я говорю как Галя Пьянова, только текст до запятой — Гульнар Бажкеновой, потому что это абсолютно совпадает с моим ощущением.

Там нет ни одной оскорбительной фразы. Наоборот, Мади Мамбетов конструктивен. Мы отобрали сейчас три его поста и создаем из этого драматургию. Лично я каждый пост Мади читаю и плачу. Мади делает удар в лицо, но делает это как-то с любовью, конструктивно. Он говорит каждый пост: ребята, хватит уезжать, ребята, хватит бояться, вспомните, вы здесь родились. Никакой революции в этом нет, в этом есть конструктивный диалог.

— Министр МВД на прошлой неделе выступил и сказал, что реформы МВД не будет. Тоже удар в лицо.

— Удар в лицо, да, я читала эту историю. Я человек действия и я понимаю, что сейчас можно сделать только одно: взять сумки и уехать. Реальное действие изменения. Пока никто не формулирует, что делать... Может, Досым формулирует и молчит, потому что это так страшно, что «дети, вам не надо этого знать», в смысле дети — это мы все. Главное, чтобы это не было так: нам сказали и мы сели на свое место, замолчали, выпили свой кофе, сходили на очередную прекрасную галерейную историю... А то, что среди моих знакомых, у которых есть дети 16+, ни один не учится в Казахстане. Это что такое? Причем я понимаю, почему. Моя дочь любит Алматы, Казахстан, но образование она уехала получать в другой мир.

— Насколько тяжело проходят репетиции? Как вы эмоционально с этим справляетесь? Снова погружаться в эти события...

— А никто из них и не выпадал, не выходил, мы каждый день об этом говорим. Мы уже не можем говорить про постановку спектакля для детей, потому что у нас энергия другая, а у нас, кстати, есть в ноябре план - мы хотим работать с детьми. Нам надо садиться, продумывать, а мы в этой энергии всё время. И артисты говорят: я уезжаю, на меня не рассчитывайте. Куда ты уезжаешь? У тебя акцент, у тебя внешность не для того города... Вы знаете, это обида. Не просто решение уехать. Это я обижен на свою маму, а страна - это мама. Я обиделся на эту землю, она всё, меня больше не любит. Это очень детское поведение.

Спокойно говорить вообще никто не может. Чингиз Капин, слава Богу, уехал на съемки в Астану, снимается в хорошем кино. Мы его отпустили легко, потому что я просто боюсь его потерять именно из-за того, о чем вы говорите - как ты это переживаешь. Это тот актер, которому мы сказали: у тебя есть приглашение, пожалуйста, уезжай, побудь там, приезжай к нам 1 октября, мы будем репетировать «Гамлета».

— Тоже символично...

— Мы в июне расставались и говорили всем: ребята, мы в октябре открываемся мюзиклом. А сейчас встретились, просто сели и что, мы сейчас выйдем плясать и петь: «Мы ребята, и жить у нас клево?» Вся структура мюзикла — это happy, а мы не happy.

— А что за мюзикл?

— По песням Батырхана. И он у нас тоже сразу стал трагической фигурой. Мы мюзикл чуть-чуть отложили до того момента, когда честно можно будет сказать - мы happy, хотя Батырхан тоже не happy, тоже драматический.

— Когда премьера «Гамлета»?

— 21-22 октября. Мы в конце июля поняли, что надо делать именно «Гамлета». Гамлетом будет Чингиз Капин, у нас очень серьезная актерская команда, неравнодушная, взрослая, горячая. Хотим поговорить о красивых людях, которые почему-то доводят ситуацию до такой крайности. Людям, тем, кто наверху, им много дано. Во-первых, им дан огромный ресурс: страна, люди, а я верю в то, что это дается высшими силами, как в Шекспире написано. Не бывает так, что случайно тебе дано управлять страной. Круто, значит, чем-то выделяешься: особым интеллектом, знаниями, еще чем-то, что-то в тебе есть. И красивые, умные люди, короли, королевы, принц, и что-то начинает происходить. Почему? Вопрос очень интересный. Ребята, а почему страна в Шекспире попадает в оккупацию? Власть, где вы все? А мы все между собой разбирались, и друг друга убили, нет власти. Дания будет оккупирована Фортинбрасом. А народ? А народ могилы копает. Вот синопсис к «Гамлету».