Vласть подготовила десятки вопросов про самые разные сферы жизни в Казахстане – от бизнеса до науки, от общественных процессов до театрального дела - и адресует их профессионалам.
В Казахстане очень мало изучают тяжелое советское прошлое – голод и репрессии 1930-х, историю открытия и существования ядерного полигона в Семипалатинске и даже относительно недавние события декабря 1986-го. У экспертов есть разные объяснения неготовности власти говорить на эти темы, но почему в обществе только сейчас появляется запрос на исследование трагедий советского прошлого? На этот вопрос отвечает Михаил Акулов, историк, доктор Ph.D. Гарвардского университета
Трагедия - очень оценочное понятие, потому что перед тем, как изучить событие, мы уже даем ему оценку. Именно поэтому вопрос не очень корректный, но в то же время и симптоматичный, так как отражает, на мой взгляд, одну из ключевых проблем в нашем общественном историческом восприятии.
Работа историков в этом и заключается, чтобы оценить какое-то событие с максимально непредвзятой позиции. В противном случае, получается не история, а инструмент пропаганды.
Это мы и наблюдаем сейчас: одна из причин, объясняющих, почему мы мало говорим о советском прошлом заключается в том, что мы воспринимаем историю через пропагандистскую призму. История для нас не является способом понимания нашего сложного становления, она была и остается идеологическим инструментом. Проще говоря, проблема заключается в том, что мы воспринимаем историю лишь как некую моральную драму, нравоучительное повествование, полуправду и полумиф. Неудивительно, что нам, занятым людям, до этого нет дела.
Реальность необъятна, а перспективы постоянно меняются. Память дана нам для того, чтобы воспринимать нашу жизнь как эмпирический материал. Благодаря ему мы понимаем, почему ведем себя так, а не иначе в данный момент, почему у нас что-то не получается и так далее.
Общество должно само ставить перед собой задачи и определять перспективу на прошлое. Между историками и обществом есть очень сильная связь, и историки часто проговаривают то, что чувствуется, но еще не обсуждается в открытую в обществе. Германия 60-х годов хороший тому пример: либеральное общество, не готовое к открытому обсуждению своего тоталитарного прошлого, нуждалось в историках, выступавших именно в качестве общественных интеллектуалов, проговаривающих давно висевший в воздухе вопрос.
Сейчас общество озабочено транзитом власти, потому что мы давно созрели для настоящей независимости и настоящей автономии. Мы говорим не о том суверенитете, который выпал на нашу долю в 1991 году, а о настоящей демократии. Почему этого до сих пор не произошло? Настоящее не может дать нам исчерпывающий ответ, потому что настоящее - это только отражение тех паттернов, которые зафиксировались в нашем общественном подсознании. К советскому прошлому мы должны обращаться для того, чтобы решить, например, почему нам так сложно перейти к демократии. Это ведь вопрос не только нежелания власти, это вопросы отношения общества к власти и власти к обществу, т.е. тех отношений, заложниками которых мы все и являемся. Мы можем смотреть, от каких моделей советского прошлого мы избавились, а что осталось с нами.
Правда, в этом случае мы смотрим на историю через призму того, что уже произошло. Когда мы ставим вопросы перед прошлым, ответы на которые помогут решить проблему в настоящем, то мы ставим прошлое в зависимость от настоящего. Историки и философы называют это проблемой телеологии.
Здесь важен и другой подход. Нужно отходить от того, что есть сейчас и искать альтернативы в прошлом. Думать о том, что могло бы быть и чего не произошло. Возьмем тот же Семипалатинский ядерный полигон. Когда принималось решение о его строительстве, какие были альтернативы? Неужели региональная партия была настолько слабой, или, наоборот, она хотела этого? Может быть, все хотели иметь у себя атом, но атом не в виде полигона, а в виде АЭС?
Мне кажется, что уровень исторического – как научного, так и публицистического – дискурса в нашем обществе еще очень низок. Куда больше сейчас производится интересного материала, связанного с недавней историей региона на западе и в России. Безусловно, у нас есть грамотные историки, но их мало.
Почему мы до сих пор воспринимаем себя не как субъект, а как объект? Мы продолжаем ожидать, что все работы, даже о том же голоде, будут написаны западными историками.
Как только мы начнем говорить о том, почему мы так мало говорим об истории, то мы сможем преодолеть наше периферийное положение. Сейчас происходит созревание общества. Оно связано с тем, что оно не только свыклось с мыслью о существовании Казахстана, но и превратилось в организм, который абстракцию на карте превращает в осязаемую реальность. Все новые проекты, которые сегодня существуют, связаны со сдвигами в обществе. Вполне возможно, что в течение десяти лет в Казахстане наступит бум исторического производства. Возможно, многое из того, что будет произведено, будет наивно, но это уже будет говорить о превращении абстракции территории на карте в живой организм. Та, небывалая с 1986 года, реакция на транзит власти - не случайна. Общество 2019 года отличается от общества 1991 года.
Поддержите журналистику, которой доверяют.
