Чего мы не знаем об институте семьи в Казахстане?

Авторы доклада неоднократно подчеркивают, что речь о семье нельзя вести в отрыве от сложных экономических, культурных, политических и социальных процессов локального и мирового уровня. Однако никакого пояснения, что это за процессы − если не считать упоминания кризиса 2008 года и пандемии коронавируса − дано не было. Чтобы суммировать их, исследователи прибегли к понятию «глобализация», как к чему-то само собой разумеющемуся и способному все объяснить. Но среди социальных теоретиков и социологов не сложился консенсус относительно того, что понимать под этим термином. Каждый из них вкладывает в понятие глобализации довольно разные содержания и тенденции, часть из которых выглядит несостоятельно в условиях все еще крепнущих национальных государств и экономического национализма. Казахстанские исследователи, тем не менее, пытаются представить глобализацию как набор тенденций, размывающих традиционные ролевые установки членов семьи. Но при этом забывают глубже оценить то, как этому способствует внутреннее социально-экономическое неравенство, обусловленное отказом от принципов социального государства и концентрацией ресурсов в руках правящих групп − патриархальных по своей сути. Или то, насколько это связано с увеличившейся мобильностью женщин из-за снижения стоимости авиабилетов, облегчения визовых режимов, расширения возможностей учиться за рубежом, готовности западных работодателей трудоустраивать квалифицированных женщин из менее благополучных стран за меньшее вознаграждение и т.д.

Неотрефликсированным оказывается и само понятие семьи. Ориентирами для его интерпретации стала рамка политических наук, из которой выведены либеральная модель (когда люди полагаются преимущественно на себя, а не на государство), социал-демократическая (когда государство поддерживает большинство своих граждан) и консервативная (когда государство помогает людям пропорционально их вкладу в национальную экономику). Однако эта типология больше характерна для конца XX века − момента, когда можно было четко определить политическую направленность государств исходя из их приверженности социальным идеалам. Нынешняя же ситуация далеко не так однозначна во всех западных и азиатских странах. Они не только предъявляют людям массу (подчас унижающих человеческое достоинство) условий для получения помощи от государства, но и стремятся обеспечить минимальной защитой даже самые уязвимые группы, на которых и направлены все меры поддержки.

Специфика семейных отношений понимается авторами доклада в духе прошлого столетия, когда экономики Западных стран находились в режиме производительного капитализма. После Великой депрессии 1930-х годов, наблюдая бунты голодных и безработных масс, владельцы крупных предприятий стали инициаторами программ социальной защиты. Они должны были положить начало «здоровой рабочей силе», действующей в интересах промышленных магнатов, желающих достичь устойчивого и высокого производства товаров широкого спроса. Для поддержания работы этой системы требовались долгосрочные институты − бессрочные трудовые контракты, профсоюзы, соцпакеты и нуклеарные семьи, чтобы воспроизводить рабочую силу. Женщинам в проекте индустриального общества отводилась роль домохозяек, серьезно подавляющая их независимость. А государственные инвестиции, направляемые преимущественно на страхование мужчин, твердо закрепляли эту иерархию.

Во второй половине 1970-х годов стали проявляться черты нового капитализма. Его апологеты выступали за прекращение вложения государственных и корпоративных финансов в социальное благосостояние. Когда рынок труда стал поворачиваться от промышленности к индустрии услуг, женщины оказались привлекательным кадровым резервом. Они были готовы работать за меньшие зарплатные ставки, чем у мужчин, обходясь при этом без социальных гарантий и долгосрочных трудовых контрактов. Женская эмансипация в этих условиях была апроприирована маркетинговыми отделами крупных компаний. Используя риторику увеличения автономии женщин после трудоустройства, они стали пропагандировать новый идеал семьи с двумя кормильцами, чтобы легитимировать дальнейший демонтаж социального государства. Функции самой семьи при этом стала стремиться выполнять сфера услуг, требуя за них высокую плату.

Авторы казахстанского доклада фиксируют положение казахстанских семей во время этого исторического транзита. Но не разъясняют, как внешние процессы, характерные для нашего момента, предопределяют внутренние, и в каких областях их влияние оказывается минимальным. Согласно исследованию, жизнедеятельность казахстанских семей определяется по преимуществу курсом государственной семейной политики. С одной стороны, она направлена на повышение рождаемости при относительно небольших государственных выплатах за рождение ребенка (38 МРП за каждого из первых трех детей). С другой же, семьям предписывается самостоятельно искать «новые стратегии» выживания в условиях меняющегося и нестабильного общества, стремясь таким образом к «успешному развитию». Для исследователей и для государства семья остается «основным элементом общества» и «хранительницей человеческих ценностей, культуры и исторической преемственности поколений, фактором стабильности и развития».

Главный тезис доклада, который КИОР формулирует после проведения глубинных интервью с экспертами и двух опросов общественного мнения (с общей выборкой в 3000 человек), заключается в ослабевании института семьи. Исследователи объясняют это ростом числа незарегистрированных браков и семей с одним родителем. Также увеличивается возраст вступления в брак и количество разводов. Каждый третий брак, зарегистрированный в стране, распадается. Каждая шестая семья не может иметь детей, а 62% родителей не занимаются их воспитанием. В рекомендациях к изменению семейной политики исследователи косвенно замечают, что эта ситуация возникла из-за дисгармонии между потребностями экономики и приоритетами семей. Но в чем состоит эта дисгармония не уточняется.

«Золотым» периодом для института семьи в стране, согласно выводам исследователей, был период 2000-2013 годов, когда наблюдался устойчивый рост количества браков. Такую динамику в КИОР связывают преимущественно с ростом ВВП, падение которого объясняет и спады в регистрации браков 2008 и 2013 годов. Другая причина состояла в том, что семьи создавали молодые люди, доля которых в структуре населения не падала ниже 25% вплоть до 2014 года. Cредний возраст женихов, вступивших в первый брак, не был выше 27,6 лет, а средний возраст невест – 25 лет. Большинство браков заключалось в Алматинской и Туркестанской областях, а также городе Алматы. Наименьшее же − в Акмолинской и Северо-Казахстанской областях.

Регрессия института семьи, по словам авторов исследования, стала устойчивой с 2014 года. К 2019 возраст вступления в брак вырос на 1,8% для мужчин и на 1,6% для женщин. Количество регистрируемых браков сократилось на 17%, а их отношение к разводам упало до 2,33 единиц с пиковых 4,06 единиц в 2007 году. Самые низкие показатели разводов фиксировались в Шымкенте, Мангистауской и Туркестанской областях. А наиболее высокие − в Алматы и столице, где соотношение составило 1 развод на 2,4 брака. Показатели разводов росли преимущественно в городах. В сельской местности они оставались ниже примерно в 2 раза. Наиболее проблемными периодами для супругов становились первые 10 лет совместной жизни, на них приходилось 61,5% всех разводов. При этом 88,3% респондентов, опрошенных КИОР в 2019 году, негативно относятся к разводам. И только 45,1% респондентов считали их лучше постоянного продолжения конфликтов, связанных с насилием, алкоголизмом и наркоманией.

Несмотря на такую динамику, результаты опроса КИОР «Молодежь Казахстана – 2020» показали, что молодые люди по-прежнему считают своими главными ценностями семью, здоровье, дружбу, материально-обеспеченную жизнь и любовь. Уже за ними следуют образование, религия, работа и карьера, развлечения, самореализация, наличие власти, помощь людям, творчество, общественное признание и т. д.

После заключения брака характер и структура казахстанских семей, согласно выводам исследователей, выглядят не такими сложными. Они выделяют типы семей исходя из объективных оснований − размера семьи, этнического состава, а также субъективных оснований − распределения власти в семье между мужчиной и женщиной. «Типичная казахстанская семья на данный момент является расширенной (2-3 ребенка), моноэтнической (явно доминируют браки между представителями одной национальности, между казахами) с элементами эгалитаризма (разделением ответственности и домашних обязанностей − V)», − резюмируют исследователи. В то же время они отмечают существенную вариацию размеров семьи и уровня гендерного равноправия в зависимости от регионов.

Отдельно стоит выделить тему распределения власти в семье. В мировом индексе Gender Gap Index Казахстан потерял 10 позиций за период 2012-2020 годов, откатившись до 72 из 153 мест. Казахстанский опрос в свою очередь показывает небольшую долю эгалитарных семей − 23,2%. Тем не менее 47,3% респондентов считают, что обязанности в семье должны распределяться поровну и только 28% считают, что домашнее хозяйство должна вести исключительно женщина. Ответы казахстанцев на последний опрос World Value Survey также показывают, что высокие доходы жены являются проблемой лишь для 31,6% респондентов, при этом противниками насилия являются всего 59,1% человек.

Однако ситуация с правами женщинами является не единственной причиной кризиса института семьи. Ее необходимо искать и в плоскости мировых производственных отношений, которые определяют логику выстраивания связей между людьми. В своей книге «Холодная близость: Создание эмоционального капитализма» (Cold Intimacies: The Making of Emotional Capitalism) социолог Ева Иллуз предлагает называть режим современной экономики − с ее слабой социальной защитой, короткими трудовыми контрактами и низкой оплатой труда − эмоциональным капитализмом. Семья в нем постепенно перестает быть долгосрочным институтом, требующим постоянных инвестиций − финансовых, психологических и сексуальных. А чувственные проявления оказываются событийными: люди начинают отдавать предпочтение недолговечным, серийным или ни к чему не обязывающим связям.

Согласно Иллуз, по мере становления капиталистическое общество не только сосредоточило внимание на экономическом процветании человека, но и сделало поиск эмоционального удовлетворения главной целью его жизни. Эту установку быстро подхватила сфера консьюмеризма, предлагающая людям все более персонализированные товары и индивидуальное обслуживание. Любовь к клиентам оказалась главной эмоцией авиакомпаний, супермаркетов и банков, которые пытаются что-то быстро продать, мотивируя людей как можно скорее вернуться за покупкой новых впечатлений. Потребительскую энергию они наращивают с помощью рекламы, производящей множество шаблонных образов того, как должны выглядеть семьи и другие виды отношений между людьми.

Но наряду с созданием эталонов человеческих отношений это порождает недоверие к самой культуре любви. Людям оказывается довольно сложно верить в предлагаемую гармонию на фоне распада рынка труда, роста неравенства и эрозии правовых норм. Сила чувственных проявлений снижается также с развитием транснационального бизнеса и усилением трудовой миграции. Крепкие отношения в этих условиях начинают казаться обременительными, поскольку отвлекают от работы и забирают эмоциональный ресурс, остро необходимый для расширения бизнеса. Для эмоционального же восстановления были предложены другие практики, например, консьюмеризм, коммерческий туризм и сеансы психотерапии.

Чтобы не сбиться с курса событийного потребления, люди были поставлены перед необходимостью постоянно контролировать свои эмоции. Разные общественные институты требовали от них минимизировать негативные ощущения, чтобы иметь силы для наращивания эффективности как на работе, так и в поисках удовольствий. Негативный окрас в этой ситуации стали приобретать многие виды крепких связей между людьми, включая семейные. Они начали стигматизироваться как «зависимые», «токсичные» или «нездоровые», даже если не были омрачены проблемами физического и психологического насилия. Противоречие, однако, состоит в том, что люди продолжают искать острые переживания, но чувствуют неготовность отдаться им полностью из-за конечности чувств и постоянного ощущения необходимости обратить внимание на что-то другое, к которому их подталкивает консьюмеризм.

В этой ситуации люди стали терять право требовать эмоционально стабильных связей, характерных для предыдущих исторических эпох. Вместо этого они берутся создавать множество других, небинарных и не самых прочных форм отношений. Проблема заключается еще и в том, что исторически брак оставался прежде всего социально-экономическим институтом, гарантирующим определенный материальный статус всем его членам. Но сегодня люди, скорее, вынуждены регистрировать брак, чтобы иметь право распоряжаться общей собственностью или нести ответственность за другого человека в чрезвычайных ситуациях. Если бы они располагали другими средствами, вполне возможно брак использовался бы гораздо реже для формализации отношений между людьми. Современное общество сталкивается с необходимостью раздробить институт брака на разные составляющие, мало интересуясь созданием долгосрочных связей.

Выявление подобных трансформаций в межличностных отношениях казахстанцев осталось за пределами интересов КИОР. Но вполне возможно, что часть граждан продолжает заключать браки не потому, что остается приверженна ценности традиционной семьи, а потому, что не имеет возможности выбора. Исследователи также не стали выяснять то, какое количество браков за свою жизнь заключают разные группы граждан. Тогда как на протяжении 2000-х годов в мире набирала силу тенденция «серийной моногамии». Но даже при ее наличии остается непонятным почему люди стремятся заключить повторный брак − только ли здесь дело в привычке и традиционных ценностях?

Мотивация авторов доклада не заключается в том, чтобы понять все тонкости современного института семьи в Казахстане. Действуя от лица государства, они стремятся вписать людей в свою ценностную рамку, лишь поверхностно упоминая о том, как усложняется ткань социальной жизни.

Создание новых семей в этой логике приветствуется не за развитие крепких связей между гражданами, а как факт появления новых потребительских ячеек общества. И как возможность решить демографический кризис, беспокоящий государство с точки зрения нехватки числа потребителей. Контрпродуктивным здесь остается то, что такая ценностная ориентация будет вести к еще большему подрыву института семьи, который как раз и распадается на совокупность слабых связей под давлением экономических принципов.

Иллюстративные фото с сайтов wikipedia.com, thoughtco.com, erraticus.co