«За стеной». Управление КарЛАГа. Трудное прошлое

Место

Поселок Долинка, Карагандинская область

- Я всегда говорю: не было бы папы, не сохранили бы и здание – оно разваливалось у всех на глазах. Теперь хочу добиться, чтобы в одном из залов хотя бы табличку повесили: «Был такой человек Елтай Жаманбекұлы Жаманбеков - инициатор создания музея».

Эти слова сын покойного ныне Елтая Жаманбекұлы скажет на прощанье, без обиды, скорее, в попытке выговориться – наболело. Мы к тому времени уже побродим по коридорам и подвалам музея в Долинке, помолчим у могил с заржавевшими крестами на кладбище, прозванном местными «Мамочкино» (здесь хоронили детей, умерших в КарЛАГе) и минут за 10 объедем сам поселок – некогда центр одного из крупнейших в системе ГУЛАГа лагерей.

От дома Ерганата Жаманбекова до главного здания в Долинке, ради которого сюда едут люди со всего мира - метров пятьсот. Когда-то его хозяином был отец Ерганата - аксакал, учитель истории, живчик и активист, как говорит про него сын, человек, благодаря которому монументальное (на совесть строили) управление КарЛАГа не сожгли и не растащили по кирпичику.

Мужчина раскладывает на столе содержимое потертой папки, архива отца: газетные публикации, письма в акимат, фотографии, грамоты.

- Если честно, в какой-то момент мы перестали верить, что до государства дойдут просьбы отца. Видите, сколько обращений в разные инстанции, - ветер так и норовит подхватить и унести листы, исписанные аккуратным почерком. – Он садился за стол в большой комнате, и начинал писать. В семье его всегда поддерживали, но были моменты, шутили по-доброму: «Папа, вам же за это деньги не платят?!». «Кто-то должен это делать. Души тех людей, которые здесь погибли, должны успокоиться. Нельзя забыть их имена».

Почти 20 лет Елтай Жаманбеков просил, чтобы в Долинке открыли музей. Не мог видеть, как историческое здание превращается в руины. Никто его не просил, сам ходил, гонял местных пацанов и пьяниц (чтоб внутрь попасть, они окна разбивали, двери-то там крепкие). Знали, что рядом живет Жаманбеков, лучше не связываться – уважали и побаивались.

- В 90-е здание нынешнего музея продали частной фирме. Какое-то время оно бесхозное стояло, - тогда Ерганат вместе с отцом охранял его на общественных началах. - Пустое, внутри тьма кромешная. Почти заросло к тому времени: пробираешься к входу, тропинок не видно, деревья здоровенные - природа брала свое.

- Времена тяжелые, что там в Долинке с каким-то бывшим управлением КарЛАГа происходит, акимату дела не было, Астане тем более. Сюда уже стали приезжать люди, искали места захоронений дедов, прадедов. Соседи всех к нам отправляли: «Там живет дед-казах, он все про это место знает».

Жаманбековы переехали в Долинку в 1979 году. В то время на месте нынешнего музея работал санаторий «Бригантина», где лечили детей с ослабленным иммунитетом. Все знали, какой «санаторий» здесь был в 30-е и 40-е годы, но тогда о репрессиях громко не говорили. Отец нашего героя (тогда ему было 65 лет) стал собирать информацию по крупицам. Когда страна стала жить лучше - добиваться, чтобы в бывшем управлении КарЛАГа хотя бы ремонт сделали и взяли его под охрану. Ездил в Караганду – в акимат и архивы, писал, куда только можно было, ходил по поселку – собирал подписи в защиту здания, рисовал эскизы будущего музея.

- Вот смотрите, в 1999 году отец обращается в министерство культуры с просьбой открыть музей, - Ерганат обращает наше внимание на одно из десятков писем. - Ответ: «В бюджете нет денег». Сколько таких отписок он получал. Поражает его настойчивость.

- Отца, наверное, спрашивали: «Аға, зачем вам это?»

- Люди всякое говорили, но многие поддерживали. Под конец жизни его это дело поглотило. Он часто говорил: «Это судьбы людей, они погибли в КарЛАГе от болезней, холода, голода, были истерзаны, расстреляны. Будущие поколения должны это помнить, чтобы никогда подобное не повторилось. Иначе история забудется, и не только здание – память зарастет травой».

***

- Мы с вами подходим к месту в подвале, где во время капитального ремонта здания, нашли яму – местные называют ее зиндан. На дно таких ям помещали человека, наливали в нее ледяной воды – через какое-то время у заключенного начинались судороги. Такие методы пыток упоминаются в различных источниках. Мы не можем точно сказать, использовали ли и эту яму таким образом. Многие архивные данные, связанные с управлением КарЛАГа, уничтожены, какие-то до сих пор засекречены.

- Историки знают, сколько людей прошло через КарЛАГ?

- За 28 лет в КарЛАГе побывало более одного миллиона человек. Но точных данных нет. В 1959 году после ликвидации системы Карагандинских лагерей возле здания, в котором мы сейчас находимся, уничтожали желтые папки, предназначенные для вечного хранения. Это тоже о многом говорит – не все дела дошли до наших дней. В истории КарЛАГа хватает белых пятен, и целостной картины мы пока сложить не можем.

Мы в музее. Идем по маршруту всех посетителей. Рассказывает историк, сотрудник музея жертв политических репрессии поселка Долинка Ксения Морозова. Она из этих мест. Мама Ксении родилась в КарЛАГе - ее родителей сослали в Казахстан по 58-ой статье. Бабушка родом из Риги, дедушка – из Западной Украины. Его она в сознательном возрасте не застала, а вот бабушка про те времена рассказывала (не любила вспоминать - приходилось клещами втягивать), но только хорошее: как они в КарЛАГе работали, влюблялись, дружили. Обо всем – только не о политике.

- КарЛАГ - не просто лагерь, разветвленная система, эксплуатирующая труд заключенных, - поднимаемся из подвала наверх, туда, где сидела администрация учреждения, бившего рекорды и опережавшего показатели пятилеток. - Сюда ссылали выпускников Тимирязевский сельскохозяйственной академии в Москве – видных растениеводов и животноводов. Они всю хозяйственную деятельность КарЛАГа переводили на научную основу, выводили новые сорта растений, породы животных. Капуста «Слава», подсолнечник «Гигант» - их и сейчас их выращивают. Казахская белоголовая корова – она давала свыше 40 литров молока в день, ее в Москву на выставку народного хозяйства отправляли.

- Ксения, когда вы об этом читаете, какие эмоции испытываете?

- Современному поколению не понять, что люди пережили в то время. На экскурсиях рассказываю, как в лагере устраивали концерты, ставили спектакли, и некоторые недоумевают: «Как!? Их разлучили с семьями, мужей-жен расстреляли, дети от них отказались! Как они могли петь!? Как они могли танцевать!?» Могли. Для тех, кто оказался здесь - это была единственная радость в сером однообразном быте. Так человек пытался сохранить твердость духа.

Ксения признается, что работа ее изменила. Говорит о главном: «Чтобы все в мире жили в мире. Чтобы никогда ничего подобного не повторилось».

- Когда в нашу жизнь вмешивается власть, человек бессилен, - это коридоры, по которым мы идем, подтвердили миллионом личных историй. - Многие, освободившись из КарЛАГа, переезжали на свою историческую родину, и там их абсолютно никто не ждал. От них держались в стороне даже родственники. Люди возвращались сюда. Потому что здесь у них оставались друзья, работа. Они с теплотой про это место воспоминают.

- Часто говорят, что в нашем музее тяжелая энергетика, приходишь домой и тебя будто выжимали... Бывает такое ощущение. Стараюсь на этом не зацикливаться, и работу свою очень люблю. Мне нравится: рассказывают людям о КарЛАГе, а они в ответ о своих бабушках и дедушках. Практически не было такого случая, чтобы пришла семья и ее репрессии не коснулись.

- Вот это и страшно.

- Страшно, но это наша история.

- Вы росли здесь. В детстве знали, что это за здание?

- Мы жили в другом поселке. Мимо управления проезжали с мамой на велосипедах, когда ехали навестить бабушку в соседнем совхозе «Карагандинский». Оно тогда стояло заброшенным. Спрашивала: «Что здесь было?» «Это место, где я раньше работала» - она имела в виду санаторий «Бригантина». Про управление КарЛАГа помнили только люди старшего поколения, но их мало осталось…

***

- Живых заключенных КарЛАГа уже нет, и потомки их умерли да разъехались. Это лет десять назад нас много было. Вот мой папа - Баранюк Дмитрий Иванович.

Мы стоим у стеклянной витрины (такие есть почти в каждом зале музея) с фотографиями заключенных КарЛАГа. На черно-белом снимке статный мужчина средних лет, на него смотрит Мария Дмитриевна Баранюк. 75 лет. Пенсионерка. Дочь осужденных по 58 статье УК РСФСР.

- Дома есть такая фотография?

- Есть. Это папу уже после освобождения снимали в начале 70-х. Между прочим, на доску почета.

- Каким он был?

- Хорошим. Его до сих пор в поселке добрым словом вспоминают. И мама хорошая. Мне исполнилось два года, когда их посадили. Родилась я в Ровенской области, Западная Украина. Родители оказались в разных лагерях: мама в России, в Мордовии, папа сначала в Экибастузе, потом его в Долинку перевели – здесь он свои 10 лет отбывал. Семь лет оттрубили, три года им простили. Отец маму и нас (у меня еще брат был на семь лет старше) в 1956 году сюда вызвал.

Приехали на вокзал в Караганде. Мама шепнула мне: «Вот папа, он нас встречает». Отец сразу на руки меня подхватил. Это я хорошо помню. Мне было 9 лет. С тех пор в Долинке и живу. Были попытки переехать, но я поняла, лучше Долинки места нет.

- Старше стали, отца не спрашивали, почему он на родину не вернулся?

- Спрашивала. Дело в том, что отца сдал его родной брат. Написал донос. Родителей забрали. Мы сначала у бабушки с дедушкой жили. В марте 1951-го умер дед, в августе тетку и бабушку в Сибирь сослали. И в тот же день в родительский дом въехал папин брат, как будто все заранее знал. Мы с братом по родственникам мыкались – ничего хорошего в нашей жизни уже не было.

Когда в Долинку приехали, это ж счастье – мама и папа рядом. Поселок в то время был чистенький, ухоженный. Люди доброжелательные – мы улицами дружили. После того, как КарЛАГ ликвидировали, в здании управления техникум открыли. Мы сюда на танцы бегали.

- Родители вам не говорили: «Маша, не ходи туда!»

- Знаете, папа ничего плохого не рассказывал, именно о власти, о тех временах.

- Боялся?

- Нет. У него нормальное отношение было… Он с уважением относился все равно.

- Как вы это объясняете: люди, которые невинно пострадали от этой власти, с уважением к ней относились?

- Времена такие были, во-первых. Во-вторых, это же не зависело от всей власти, это же отдельные какие-то личности были, которые вот это делали.

- Вы думаете, не все от власти зависело?

- Нет, не все. Система была. И судьбы людей не в этом здании решались – было другое, где пытки происходили. Его сейчас нет.

- Вижу, те времена вы тепло вспоминаете. Обиды нет?

- Какая обида? И зачем? Да, жизнь покалечила. Но что изменится, если я об этом буду думать? Тяжело жить с обидой.

- Давно отпустили?

- Давно. Разве иногда вспомнишь, посидишь, подумаешь. Детство в Украине особенно. С голоду с братом не умерли - и на том спасибо. Я тогда мечтала досыта хлеба наесться. У нас только картошка в изобилии – хорошо хоть так. А я хлеба хотела! Сейчас приходишь на помойку, видишь, валяется булка - аж плохо. Люди сытые. Не видели голода. Слава богу, что не видели. Так что жаловаться я не буду: ничего, живем помаленьку! Я уже двоих правнуков имею, они здесь, в Долинке живут. Все рядом. Все хорошо. А что еще надо?

***

Это Ксения Морозова попросит Марию Дмитриевну прийти в музей. И об Елтае Жаманбекове нам тоже расскажут здесь. Мы попрощаемся с ней и поедем к дому Елтай-аға. Будем сидеть во дворе. Рассматривать фотографии и газетные статьи.

- Папа своего добился: сначала в акимате Долинки поддержали, потом аким Шахтинска внимание обратил, на областном уровне уже не отмахивались. Подключались соратники в Украине, Польше – потомки людей, погибших в КарЛАГе, они тоже писали, просили сохранить память. Потом многие участвовали, я не хочу сказать, что музей - заслуга исключительно отца. Но все-таки папа был первый.

- Он присутствовал на открытии?

- Он был, когда в основание музея заложили первый, символизирующий будущие работы, камень. Выступал, разволновался, эмоции зашкаливали так, с сердцем плохо стало. Мы его домой увезли.

Открывали музей через два года, в 2011 году. Папе 80 лет исполнилось, он еле ходил. Поэтому на открытии не присутствовал. Мы фотографии показывали. Он посмотрел: «Главное, есть результат».

Елтай Жаманбеков ушел в другой мир 13 сентября 2013 года. До сорока дней стояла ясная погода. Близкие верят: «Души погибших в Долинке заключенных приходили к нему, что поблагодарить». Расставаясь, сын Елтай-aға произнесет ту самую фразу: «Хочу, чтобы в одном из залов хотя бы табличку повесили: «Был такой человек Елтай Жаманбекұлы Жаманбеков - инициатор создания музея».

Я напишу ее дважды, чтобы люди запомнили это имя…

Эксперт

Почему тема трудного прошлого оказалась за стеной?

- Казалось бы, общество давно (по крайней мере, с начала 1960-х и хрущевской оттепели) говорит о государственных репрессиях в Советском Союзе. Мы пытаемся понять, что происходило в те времена, и как это повлияло на времена нынешние. И, тем не менее, эта тема остается закрытой и до конца не осмысленной. Этому есть несколько причин.

- Советское прошлое принадлежит не только Казахстану. Правопреемницей СССР стала Россия. Эта страна играла ключевую роль и в отношении выработки дискурсов о советском прошлом. В

России, к сожалению, не произошло полномасштабного переосмысления советской истории и государственных репрессий, связанных с этим периодом. Многие общественные процессы, касающиеся памяти, которые происходили у соседей, сейчас заморожены или даже оказались под запретом. Последний известный всем пример – запрет деятельности международного общества «Мемориал». Государство не позволило обществу в полной мере продолжать работу в области коллективной памяти и осмысления ошибок прошлого. Что-то подобное произошло и в Казахстане.

- Есть постоянная связь между контекстом, которое создает государство, и тем, как внутри этого контекста чувствует себя общество. Какие запросы у него возникают? Готово ли оно говорить о трудном прошлом? И вообще, что мы имеем в виду, когда произносим фразу: «трудное прошлое». Сталинские репрессии 30-40- х годов? Голод начала 30-х? Строительство КарЛАГа? Депортации разных народов в Казахстан? Или все сразу?

Возможно, у кого-то создается ощущение, что эти события принадлежат истории, и современного общества не касаются. Кто- то может спросить: «Почему в 2022 году, мы должны обсуждать сталинизм 30-40-х?» Разве тему коллективных репрессий не проработали поколения до нас? Нет, этого не случилось. И мы проживаем новый этап переосмысления истории, в том числе и через призму деколонизации.

Почему важно говорить о трудном прошлом?

Для общества это возможность стать более зрелым, договориться и обсудить проблемные узлы в своей истории. Попытаться найти точки соприкосновения, согласие по противоречивым и болезненным вопросам.

На первый план должна выйти уникальная частная история отдельного человека. Мне кажется это невероятно важным для исследования памяти, активизма в этой сфере. У тысяч погибших есть имена, которые мы до сих пор можем не знать, очень разные даты рождения, и страшно, что их порой объединяет одна дата смерти.

Если мы помним о тех, кто пострадал в машине репрессий, мы ценим невинно погибших людей. Если мы их ценим, ценим и жизнь человека вообще. Учимся требовать подотчетности государства в вопросах применения им силы. Эти слова звучат очень просто. Но если мы этого не сделаем, история может повториться.

Исследователи травмы вывели такую закономерность: если она не проработана, разум не способен вместить и осознать ее до конца (настолько это больно), травма может повториться. Сознание словно делает это для того, чтобы человек нашел способ излечиться. Пока ты не проведешь работу над собой, ты рискуешь возвращаться к травмирующему событию. В какой-то мере это верно и для коллективной травмы. Если не работать с трудной историей и коллективной памятью о ней, она может повторяться в неожиданных формах.

Проект «За стеной» стал возможным благодаря помощи американского народа, оказанной через Агентство США по международному развитию (USAID), и был подготовлен в рамках Центральноазиатской программы MediaCAMP, реализуемой Internews при финансовой поддержке USAID. Интернет-журнал Власть несёт ответственность за его содержание, которое не обязательно отражает позицию USAID или Правительства США, или Internews.