Что осталось от республики в Казахстане

Что мы знаем о понятии республика? В древнем Риме термин res publica буквально означал «народное дело» или «народная вещь». Он был призван отразить элемент участия простонародья в политической жизни того времени. Однако осуществлялось это участие через специальные собрания, в которых основным правом голоса обладали зажиточные граждане. Тогда как власть принадлежала сословному, аристократическому сенату и коллегии из двух консулов. Но все они выступали от лица масс, объясняя свое доминирующее положение божественной волей и лучшим пониманием общих интересов. В действительности же правящие группы пытались обеспечить легитимность существующим иерархиям и неравенству.

В конце XVIII века философ Джеймс Мэдисон пишет о стремлении отцов основателей американского государства построить республику, чтобы перестать быть подданными Британской империи. Примечательным в его рассуждениях было намерение сохранить в республике принцип прямой власти народа. Но и здесь подразумевалось, что властью за людей будут распоряжаться представители. «При республиканских порядках общественное мнение, выражаемое представителями народа, скорее окажется сообразным общественному благу, чем при демократических, где оно выражается самим народом, собираемым для этой цели», - писал Медисон в «Записках Федералиста» (сборнике статей в поддержку ратификации конституции США).

Система представительства окажется центральной и для нашего времени. Философ Филип Петтит, один из ключевых теоретиков современного республиканизма, будет объяснять ее необходимость в том числе как меру против тирании большинства. То есть, чтобы воля большого числа людей не угнетала отдельных представителей общества, как это было, к примеру, в советском и немецком тоталитарных проектах. Правление в этой логике должно осуществляться через верховенство закона (конституции), обеспечивающего благо для всех. И чтобы это правило блага для всех работало, власть, позволяющая менять закон, должна быть рассредоточена между различными органами и индивидами, которые не смогут просто так менять его в своих интересах.

Это утверждение как раз и предполагает разделение властей между законодательной, исполнительной и судебной инстанциями – характерной черте государственного дизайна, который сегодня мы называем республикой. Вместе с принципом децентрализации власти они создают систему сдержек и противовесов, исключающих возможность произвола с чьей-либо стороны. Тогда как власть народа в подобной схеме ограничивается лишь голосованием за людей, которые будут представлять общество в парламенте и на местах. Но при таком порядке велик риск того, что властные группы начнут злоупотреблять своими полномочиями и править в угоду себе. И чтобы избежать этого, Петтит предлагает ввести в республиканский проект механизм оспаривания через различные правовые инструменты.

Парадоксально то, что это республиканское ограничение власти народа еще в XIX веке стали называть демократией. Но еще более парадоксально, что в начале XX века существующие представительные органы перестали удовлетворять требованиям людей, желавших большего участия в политике. Это происходило на фоне наделения масс избирательным правом, а также вспышек революций и демонстраций рабочих движений, что делало сомнительным возврат к аристократическому режиму правления. И когда парламенты западных стран столкнулись с падением доверия и стали вязнуть в междоусобицах из-за последствий Первой мировой войны, в ряде стран был введен еще один этаж представительства в лице президента. Логика здесь была проста: в предыдущие несколько веков монархи неплохо справлялись с функцией репрезентации разных сословий, но поскольку времена этого строя прошли, монарха можно преобразовать в президента, который теперь будет представлять разные прослойки более сложного общества.

Появление фигуры народного лидера сыграло злую шутку с республиканской системой. Немецкий социолог Макс Вебер охарактеризовал президента как диктатора на демократическом основании. Сегодня нам кажется абсурдным сам факт совмещения статуса диктатора с идеей демократии. Но исторически так и произошло: диктаторы приходили с поля выборов, заручившись поддержкой подавляющего числа избирателей, и совершали тяжелые шаги в условиях постоянных конфликтов элит в парламентах, которые временами лишали их дееспособности. Народные лидеры могли ударить кулаком по столу и, пользуясь правом принимать решения в чрезвычайных ситуациях, взять на себя ответственность за историческую судьбу страны. Так представительная сила президента вросла в республиканскую форму правления.

Несмотря на то, что народ получил конкретную фигуру во главе государства, это не дало людям большей власти. Они по-прежнему могли проявлять себя только через голосование, а не через участие в дебатах, ассамблеях, демонстрациях и других видах коллективного действия, которое регулярно жестоко подавлялось. Впоследствии сложилось так, что голосовать за одного человека оказалось проще, чем выбирать фаворита из безличных партий, сравнивая их многочисленные политические программы. И имея сравнительно большую прямую поддержку, народные лидеры стали чаще пользоваться правом объявлять чрезвычайное положение, чтобы распускать представительные органы и укомплектовывать их лояльными группами чиновников. Но чтобы делать это на легитимных основаниях, они каждый раз стремились заручиться поддержкой масс, запрашивая у них согласие на масштабные действия.

Поэтому отказаться от выборов, референдумов и других электоральных мероприятий такие политические режимы уже не могли. Потому что именно через них сильный лидер совершает акт репрезентации народа. В силу этого они стали называться плебисцитарными. Более того, благодаря выборам, которые первоначально воспринимались как часть республиканской конструкции, народный лидер получил возможность заглушать все остальные ее звенья, переориентируя их властной ресурс на себя. Еще одним следствием такого перекоса стало то, что в некоторых странах прямое правление масс свелось к безальтернативному крику одобрения решений главы государства, которые он без предварительных дискуссий оглашал обществу. Народ буквально стал появляться по требованию и после этого по такому же приказу растворялся.

В конце 1930-х годов американский статистик Джордж Гэллап усовершенствовал плебисцитарный арсенал, изобретя опросы общественного мнения. По его замыслу, опросы должны были стать более продвинутым способом репрезентации общества. И если затем страны Запада начали использовать опросы в основном для предсказания результатов выборов и мониторинга потребностей граждан, то менее свободные государства сделали их ядром публичной политики. В авангарде этого движения оказалась Россия, которая возвела опросы в ранг института государственного управления. Они даже заменяли собой референдумы, как это было во время недавней аннексии Крыма – эту территорию присвоили с подачи российских граждан, одобривших действия Владимира Путина.

Впрочем, критика методологии проведения опросов (зачастую покрытая завесой тайны) и растущее нежелание респондентов отвечать на вопросы дают основания полагать, что нередко результаты этих операций конструируются искусственно. Но и более давняя традиция критики опросов (например, в лице социолога Пьера Бурдье и политического теоретика Эрнесто Лаклау) ставит под сомнение их работу, поскольку они представляют взгляды довольно узкого среза общества и лишь кажутся научным инструментом. Тогда как реальная воля людей едва ли может быть просчитана с помощью технологий, поскольку она всегда не сформулирована предельно четко и к тому же подвержена постоянным изменениям. В реальности итоги опросов могут быть сфальсифицированы заказчиками, чтобы создать нужное отношение общества к той или иной проблеме. В этом случае опросы нередко подавляют политическую активность различных социальных групп, демотивируя их эффектом массовой поддержки того или иного неприятного решения. Опасность здесь состоит в том, что непредставленность определенных слоев общества в публичном пространстве может обернуться разрушительными протестами.

Это долгое вступление необходимо было для того, чтобы предложить описание ситуации в Казахстане.

Несмотря на почти 30-летнее удержание власти в своих руках, Нурсултан Назарбаев во многих обращениях к нации апеллировал к тому, что страна строит особую демократию с электоральным стержнем. Тогда как все это время создавалась не демократия, а плебисцитарный режим с сильными позициями лидера. И общество в этой схеме необходимо было лишь для того, чтобы каждый раз во время выборов и референдумов громогласно подтверждать его право принимать единоличные решения. В ней не было места активному участию людей в политике. Все, что от них нужно было − это покорное одобрение самой возможности действовать от лица народа, даже если это ухудшало его положение.

Но как все это соотносится с республиканской идеей? В беглой исторической справке можно увидеть, как от лежащих в ее основе принципов представительства и сдержки всех политических сил остаются только оболочки институтов. И когда после распада Советского союза Казахстану потребовалось спроектировать государственную систему, страна переняла от республиканизма только этот институциональный каркас. Но впоследствии именно он позволил Назарбаеву усилить свои позиции.

Кульминационным моментом для этого стал референдум по продлению полномочий президента в апреле 1995 года. Ему предшествовал роспуск Верховного совета − тогдашнего парламента. Выборы в него прошли в марте 1994 года, однако кандидат в депутаты Татьяна Квятковская направила иск против Центральной избирательной комиссии в Конституционный суд в связи с нарушением кодекса о выборах в Абылайхановском избирательном округе. После долгих разбирательств результаты голосования были аннулированы. И поскольку полномочия депутатов оказались неконституционными, право принимать решения законодательного характера получил президент. Вскоре парламент был распущен, а правительство и ЦИК подали в отставку в полном составе.

«Как видим, ситуация в стране была, действительно, сложной. Можно было ожидать обострения политической борьбы между сторонниками и противниками демократических преобразований и реформ», - говорится в материале госагентства Казинформ о хронике событий референдума 1995 года. На этом фоне была создана Ассамблея народа Казахстана (структура, призванная представлять различные этносы, но организованная самим президентом и подчиняющаяся непосредственно ему), сразу же предложившая провести референдум о продлении полномочий главы государства до 1 декабря 2000 года. В нем принял участие 91,21% избирателей, а 95,46% высказались за то, чтобы Назарбаев оставался президентом.

Этот референдум, как и все последующие электоральные мероприятия с участием президента, преподносились в качестве действия «прямой и непосредственной демократии». Но смысл участия в голосовании не состоял в выборе между альтернативами, перед главой государства не стояла задача победить в конкурентной борьбе. Ему нужно было услышать голос безусловной народной поддержки, хотя людей и старались всячески выключить из политики. Именно для этого выборы проводились систематически, и именно поэтому президент и его партия получали подавляющее большинство голосов. И, как это характерно для плебисцитарных режимов, результаты выборов предъявлялись не внутренним наблюдателям, а внешним, которых необходимо было убедить в суверенности казахстанского народа и наличии у него единой воли.

Ситуации с парламентскими выборами 1994 года, которая интерпретировалась конституционным органом как чрезвычайная, стала основанием для того, чтобы первый президент сосредоточил полноту власти в своих руках. Благодаря этому промежуточные институты между ним и народом утратили легитимность, и получали ее только по инициативе главы государства. Поэтому уже скоро они начали восприниматься как пассивный аппарат для президентского правления. И потому же угроза исчезновения президента, контролирующего этот аппарат, всегда воспринималась как угроза распада самого государства. Как раз это и стало причиной выключения президента из публичной политики, а также подавления политических конкурентов внутри страны.

В ситуации с преемником Назарбаева можно ожидать только усиления плебисцитарной системы. Несмотря на обещание первого президента расширить полномочия парламента, ослабления фигуры народного лидера в реальности не произошло. После избрания главой государства, Касым-Жомарт Токаев стал позиционировать себя не просто как технократ, способный работать в условиях нынешнего порядка. Риторически его фигура преподносится и как модернизационная: он знает языки, пользуется современной техникой и компетентен для проведения реформ. Концепт «Слышащего государства», предполагающий на первый взгляд активность всего государственного аппарата, часто исчерпывается его персональным включением в какую-то проблему. Даже Агентство по стратегическому планированию и реформам не получило никакой автономии – оно подчинено и подотчетно только президенту.

Токаев выступает за увеличение числа электоральных мероприятий – в сентябре он допустил возможность проведения выборов сельских акимов уже в 2021 году. Однако любую надежду на передачу власти на места разбивает уже то, что президент предложил «тщательно подготовиться» к этому шагу и понять, как «точно работает» этот механизм. Примечательно еще и то, что заявление было сделано после проведения опроса общественного мнения, что относительно редкая практика для Казахстана. Тем не менее в будущем можно ожидать все большего проведения опросов, и, возможно, все большего проведения выборов, но под чутким контролем и с контролируемыми результатами. Этим, по всей видимости, и будет удовлетворен запрос общества на участие в политике. Людям по-прежнему не дадут права влиять на свою жизнью, но элиты начнут гораздо чаще подкреплять свои решения иллюзией легитимности.