Как Китай пережил 2020 год?

Не многие вспомнят, но 2020 год начался для Китая вполне успешно. Во-первых, в прошлом году намечалось достижение Китаем целей построения среднезажиточного общества – Сяокан. И это не только удвоение подушевого ВВП, как это упрощенно принято представлять. Достижение Сяокан является комплексной задачей, в которое также входит увеличение доходов городских и сельских жителей, достижение показателей обеспечения жильем, качественными социальными услугами и даже компьютерами. Это своего рода новая версия обязательств КПК перед населением в рамках общественного договора, по которому они получают власть в обмен на повышение жизненного уровня граждан.

Во-вторых, Китай, казалось, наконец нащупал дно в отношениях с США, и даже оттолкнулся от него, заключив долгожданное соглашение. Торговая сделка, первая фаза которой была заключена 15 января, должна была стать если и не прологом к решению накопившихся проблем, то уж точно передышкой в разворачивающемся глобальном соперничестве КНР и США. Для китайского руководства это была столь необходимая передышка, в ходе которой оно получало возможность переформатировать свою экономику под новые менее комфортные условия. Дональд Трамп в свою очередь получал возможность заявить об успехе в давлении на Пекин

Как Китай справлялся с коронакризисом

Но затем грянул коронавирус. Пандемия высветила и продемонстрировала как слабые, так и сильные стороны системы созданной управления страной, и шире всей конструкции современного Китая.

Сначала о слабых сторонах, так как они оказали влияние именно на первый период пандемии. А именно – паралич системы управления на среднем и нижнем уровнях. Проводимая генсеком Си Цзиньпином антикоррупционная кампания и борьба с неэффективностью управления (например реализация чиновниками неработающих проектов только с целью продвижения по службе) привела с одной стороны к снижению уровня инициативы у чиновников на местах, а с другой к желанию рапортовать только об успехах и скрывать недостатки. Это вылилось в попытки справиться со вспышкой неизвестного заболевания своими силами, не оповещая центральное руководство.

Однако, дойдя до Пекина, проблема быстро перешла в разряд первостепенных. Связанно это было во многом с личным опытом нынешнего китайского руководства: Си Цзиньпин и Ли Кэцян руководили провинциями Чжэцзян и Хэнань во время эпидемии SARS в 2003—2004 годах, и на своем опыте знают цену промедления в подобной ситуации. Тогда сокрытие масштабов эпидемии дорого стоило прежде всего репутации КПК в китайском обществе. Этот неприятный опыт был учтен, китайское правительство пошло на максимальную открытость, а также провело самую масштабную мобилизацию. В этот раз ставки были еще выше – в Китае продолжается укрепление вертикали власти, а вместе с ней «ядру партии», Си, переходит и ответственность за положение дел. Фиаско было недопустимо, что и стало причиной столь жестких, во многом упреждающих мер. В ход пошла вся конструкция китайского государства: от мобилизационной системы, когда-то созданной по советскому образцу, до современных технологий – анализа Big Data, отслеживания передвижений и даже электронных кодов здоровья. Характерно, что в по преимуществу децентрализованном Китае правительство смогло максимально централизованно привлечь все ресурсы в эпицентр пандемии – провинцию Хубэй. В результате уже к марту эпидемия в Китае практически прекратилась, и в данный момент фиксируются лишь завозные случаи и производные от них заражения.

Естественно такую мобилизацию и тотальный локдаун китайская экономика могла бы не выдержать. Ее спасли два фактора и одно совпадение. Совпадением стало объявление локдауна в январе-феврале – самых слабых месяцах с точки зрения деловой активности, ввиду празднования китайского нового года. А два основных фактора – восточноазиатская культура сбережения и новые технологии. Китайцы относятся к наиболее сберегающим нациям в мире. Поэтому, несмотря на приостановку работы, большинство населения имело средства существования, а государственные предприятия и крупные компании продолжали выплачивать зарплаты.

Цифровизация же китайской экономики стала залогом сохранения управляемости страны и развития экономики страны даже в период пандемии. К 2019 году треть экономики страны была цифровизирована, объем добавленной стоимости, созданной в цифровой экономике, составил 35,8 трлн юаней (около $5,2 трлн), произошло увеличение доли цифровой экономики в ВВП, с 14,2% в 2005 году до 36,2% в 2019 году. Фактически цифровизированная индустрия и является основным драйвером роста экономики страны. В 2019 году освоение цифровых технологий дало 67,7% от общего роста ВВП. Причем цифровизация стала объективной необходимостью, а не насаждаемой государством идеей. Государство, однако, играет важнейшую роль – канализирует процесс и делает его более обстоятельным. В качестве частного примера можно привести признание сертифицируемой профессией онлайн-продавцов. В результате этот род занятий уже не рассматривается как временный, что увеличивает уровень институционализации новых отраслей экономики.

По итогам трех кварталов 2020 года в 14 провинциях наблюдается рост ВРП более 2% относительно аналогичного периода предыдущего года. Пока в масштабах государства рост ВВП составил 0,7% за три квартала. При этом наблюдается последовательное увеличение скорости роста: от падения в I квартале на 6,8%, к росту во II квартале на 3,2%, и ускорению до 4,9% в III квартале. Предсказуемо быстрее развиваются сельское хозяйство (2,3%) и промышленность (0,9%), а сфера услуг показывает минимальный рост (0,4%). Впрочем, эти показатели разнятся от региона к региону, и восстановление роста проходит неравномерно. За исключением сферы услуг, испытывающей ограничения в связи с пандемией, в остальном китайская экономика приспособилась к новым условиям.

Созданная в Китае структура экономики и управления страной оказалась в целом устойчивой к катаклизмам, произошедшим в 2020 году, и раскрыла свой потенциал именно во время коронакризиса. Что является лучшим доказательством реального достижения Китаем целей Сяокан. Конечно, формальные показатели были достигнуты и правительство страны объявило об официальном завершении построения среднезажиточного общества, а также искоренения крайней бедности. Но куда более важным является демонстрация устойчивости и способности развиваться структуры китайской экономики, вовлекая при этом в свое развития все новые слои населения страны.

Разумеется это не отменяет такие застарелые проблемы, как долги местных правительств, погоню за инфраструктурными проектами, не приносящими прибыль, и пузырь на рынке недвижимости. Но в условиях кризиса это менее важно, чем насущные проблемы обеспечения работоспособности системы. Проблемы ее переустройства будут решаться в последующие годы, в частности в рамках начинающейся в будущем году 14-й пятилетки. В ней ставятся задачи превращения экономики страны в полностью цифровую, а также преодоления упомянутых выше проблем. Как минимум власти не хотят допускать появления новых болевых точек для экономики страны. Именно этим можно объяснить ограничения, фактически наложенные на гиганта китайской цифровой экономики – Ant Group Джека Ма. Его неконтролируемая деятельность в области микрокредитов могла завести новый кредитный пузырь. Этот же случай демонстрирует и ограничения китайской системы управления экономикой, которая, во-первых, все еще требует подобного ручного вмешательства, во-вторых, боится серьезных экспериментов, которые могут нарушить ее конструкцию, а в-третьих, показывает насколько сильно влияние чиновников даже в негосударственном секторе экономики. С этими проблемами Китаю и придется справляться в будущем году и в следующей пятилетке.

Китай и мир

В 2020 году изменилось и положение Китая в мире. Коронавирус стал катализатором целого ряда процессов, находившихся до этих пор в зачаточном состоянии. В первую очередь это теперь уже глобальный раскол между КНР и США, уход в прошлое идеи однополярного мира, переход Китая на стадию конструирования окружающей себя международной обстановки.

Как было уже сказано, начало 2020 года было достаточно оптимистичным для отношений между Пекином и Вашингтоном: заключенная торговая сделка давала передышку в торговой войне, и в целом глобальное соперничество двух держав хотя и отчетливо наметилось, но еще не было глубоким. Казалось, у сторон есть время, чтобы найти компромисс или хотя-бы привести противостояние в рамки умеренной конкуренции. Именно коронавирус вновь развернул тренд на ухудшение, и, более того, сделал противостояние по настоящему всеобъемлющим. А методы ответа на пандемию, которые естественно повторяли изгибы политических систем двух стран, отчетливо очертили еще и конкуренцию моделей управления, и через это – и взглядов на будущее устройство мира.

Началось все с реакции Дональда Трампа на китайскую стратегию противостояния коронавирусу. Как было сказано выше, китайская система действовала масштабно, на упреждение, в силу больших рисков для ее существования. Цена ошибки была значительно выше, чем в ситуации со свиным гриппом в Северной Америке в 2009 году. Трамп решил использовать проблемы Китая для очередных нападок, однако тем самым он попал в порочный круг, когда последовательная критика повлияла на действия и риторику его команды уже при борьбе с пандемией на территории самих США. В этой ситуации была еще и третья сторона – американские СМИ, в целом оппозиционные Трампу. Они подогревали ощущение тревоги: с одной стороны, подавая негативную информацию о Китае, с другой, нанося удары Трампу – все в рамках существующих трендов. Трамп противостоя американским СМИ, критиковал их заявления об угрозе коронавируса. Одновременно он сокрушался и на Китай, особенно после того, как вирус попал в США. После этого Трамп готов был возложить всю ответственность за эпидемию в своей стране на Китай, обвинив последний в диверсии. Так Китай стал важной частью внутриполитической повестки в США.

Китай стал главным объектом критики Трампа в попытке заработать очки в предвыборной кампании. Момент для этого был крайне удачный – на выработанный еще в 2019 году консенсус относительно Китая как основного конкурента наложился весь информационный негатив зимне-весеннего периода пандемии. Началась масштабная атака. 20 мая Сенат США принял закон, закрывающий доступ на фондовые биржи китайским компаниям, подконтрольным властям страны. Это открыло летне-осенний сезон санкций в отношении Китая.

Атака велась по всем фронтам:

Идеологическое противостояние. В начале июня Помпео также встретился с участниками событий на площади Тянаньмэнь. В ответ Китай использовал в своей пропаганде против США летние протесты из-за расовой дискриминации. Венцом нагнетания атмосферы стала речь Майка Помпео, в которой он фактически назвал Коммунистическую партию Китая главной угрозой США.

Тайвань. Помпео поздравил президента Тайваня Цай Инвэнь с вступлением на второй срок, американские официальные лица в течение лета совершали визиты на остров, и в конце концов было заключено соглашение о поставке вооружения на $7 млрд.

Дипломатические меры. 21 июля США потребовали от Китая в течение 72 часов закрыть свое консульство в Хьюстоне, обвинив его в разведывательной деятельности. В реальности, по мнению экспертов, основная разведывательная работа ведется Китаем в консульствах в Чикаго и Сан-Франциско, потому этот жест имеет смысл именно как символический удар. Китай ответил требованием закрыть американское консульство в Чэнду. К подобным мерам можно отнести и намерения властей США выслать из страны 3000 китайских студентов, заподозренных в связях со спецслужбами КНР.

Прямые санкции. Здесь было использовано сразу несколько предлогов. Помимо расширения запретов для сотрудничества с Huawei, были введены санкции против компаний ByteDance и Tencent под предлогом защиты личных данных своих граждан. Кроме того, были введены личные санкции против китайских чиновников за участие в притеснении мусульман в Синьцязне, притеснении коренных жителей в Тибете и принятии законов против автономии Гонконга. В последнем случае к чиновникам континентального Китая добавились их гонконгские коллеги. Последним действием в этом ряду стал запрет на въезд в США всем членам КПК и их семьям.

20 мая вышел основополагающий документ «Стратегический подход США в отношении КНР», в котором подверглась пересмотру концепция, господствовавшая в американской политике в течение 40 лет: США более не рассматривают китайскую политическую систему, как способную трансформироваться и быть частью мирового сообщества в американском его понимании. Отныне Вашингтон воспринимает китайскую политическую систему как враждебную американским принципам. Собственно это можно назвать политическим наследием президенства Трампа – в США был достигнут новый консенсус относительно Китая. Все, что остается будущим президентам – лавировать в рамках обозначенных границ конфронтационного курса.

Противостояние между КНР и США не просто вышло на новый уровень, оно резко перешло в стадию борьбы двух систем. Вслед за этим несколько постепенно, но уже отчетливо наступила новая реальность – уход в прошлое однополярной системы международных отношений. Причем руководство США сделало для этого больше, чем сам Китай. Противостояние Трампа Китаю соединилось с другой характерной чертой его президенства – изоляционизмом. В любое другое время США могли переболеть этим в относительно легкой форме, однако наступивший коронакризис потребовал от мира ясного общего ответа. И в этот момент американское руководство не продемонстрировало необходимого лидерства. В результате чего Китай подхватил риторику «ответственной державы». Причем сделал это в силу обстоятельств, а не по умышленному плану: во-первых, в силу комплекса вины за начало пандемии (хотя, конечно, официально в Китае это не признают), во-вторых, назло США, в пылу конфронтационной риторики. Тем не менее, это не стало сюрпризом, так как Китай последовательно проводил в жизнь свою глобалистскую повестку в предыдущие годы. Просто теперь она отчетливо высветилась на фоне ухода США в себя. И это вывело Китай на авансцену.

Проблема в том, нужно ли это самому Китаю? Конечно, у любой страны, тем более великой державы, есть лидерские амбиции. Однако есть и реальные политические цели. И Китаем движет отнюдь не жажда получения какого-то геополитического могущества. Цели Китая вполне практичны – обеспечение безопасности по периметру своих границ и возможности развития экономики страны. От этого и зависит нахождение у власти текущей правящей элиты в лице КПК. Поэтому Китай готов поддерживать свой образ лидера и «ответственной державы» до тех пор, пока это удовлетворяет его целям. И именно поэтому Китай, скорее, предпочел бы развиваться в рамках уже существующей системы, из которой он извлекает дивиденды для обеспечения своего внутреннего развития.

Если абстрагироваться от глобального вызова США для Китая, решение двух внешнеполитических задач Пекина состоит в создании дружественного окружения. Собственно на это и была направлена инициатива «Пояс и путь» (ИПП). Однако теперь Китай переходит к новому этапу – от простого участия в экономиках различных регионов, к конструированию реальности вокруг себя. Это выражается в продвижении своих стандартов в рамках той же ИПП. Но еще больше это проявилось в создании патронируемого Пекином Всестороннего регионального экономического партнёрства (ВРЭП). Фактически зоны свободной торговли между всеми участниками блока существовали и раньше, поэтому создание РВЭП является важным символическим шагом – заявкой Китая на создание вокруг себя экономических объединений, находясь при этом в их центре. Поэтому нет ничего удивительного и в объявленном желании присоединиться к Транс-Тихоокеанскому Партнерству. В подобном ключе стоит рассматривать и желание Китая способствовать расширению торговли Казахстана и других стран Центральной Азии с Юго-Восточной Азией (ЮВА). Китай хотел бы стать точкой пересечения экономических связей окружающих стран, добившись тем самым, с одной стороны, стабильности окружающих регионов, а с другой зависимости от себя.

Казахстан в этих планах восточного и крупнейшего по размерам экономики соседа должен найти свое место. Для этого необходима четкая стратегия экономического развития страны, понимание, в каких сферах мы можем взаимодействовать с Китаем или через него с Инди-Тихоокеанским регионом. Пока это единственный и главное удобный выход в самый быстроразвивающийся регион мира. Однако его освоение, подключение казахстанской экономики к огромному рынку макрорегиона, требует отстаивания собственных интересов. И здесь неожиданно на сцену выходит Евразийский экономический союз. В Казахстане звучит много слов критики относительно участия страны в ЕАЭС, прежде всего в вопросах лоббирования казахстанского бизнеса на внутриевразийском рынке. Однако этот год продемонстрировал преимущество участия в экономическом союзе в деле отстаивания интересов бизнеса на внешних рынках. Именно к ЕАЭС обратились все профильные министерства стран союза, когда встала необходимость решения проблем с доступом сельскохозяйственной продукции на китайский рынок. Оказалось, что только совместными усилиями возможно отстоять позиции перед Китаем. Таким образом, расширение вовлеченности в экономические связи с Китаем и странами ЮВА приводит к необходимости активного участия в наднациональных экономических объединениях, будь то ЕАЭС или какие-либо еще потенциальные экономические блоки. И китайские планы по конструированию окружающих регионов требуют продуманной стратегии со стороны Казахстана.