Как государство маргинализировало протесты и почему промедление в реформах чревато новым взрывом?

Причины протестов

Массовые протесты в январе были предопределены системой личной власти и неравного распределения ресурсов в Казахстане, считает политолог Димаш Альжанов. Неравенство и социально-экономическое положение усугублялось тем, что ресурсы распределялись между «семьей» первого президента Нурсултана Назарбаева и его ближайшим окружением. Он утверждает, что построение этой системы началось еще с роспуска Верховного совета (название парламента того времени) и формирования конституции 1995 года, достигшей кульминации в 2004 году, когда был взят курс на построение единой пропрезидентской партии «Нур Отан». По этой причине происходило постепенное сужение пространства, где люди могли бы оспаривать легитимность действующей власти и представлять интересы общественных групп.

«Та катастрофа, которая случилась в январе, могла проявиться только таким способом, поскольку иные механизмы и каналы [для выражения недовольства] были закрыты. Он в некоторой степени закономерен, если мы посмотрим на то, что происходит с авторитарными странами, постсоветскими особенно, то они примерно двигаются от одного коллапса к другому. Они могут перерождаться, элиты могут сменяться, но паттерн общий у всех», − подчеркивает Альжанов.

Исследовательница Малика Токмади также отметила то, как быстро запросы перетекли из экономической плоскости в политическую − «практически через пару часов». Политические лозунги вроде «Шал, кет!» были громкими и систематическими. Она также подчеркивает, что во время январских событий важную роль сыграл символизм тридцатилетия независимости, травм, которые не были обсуждены, связанные с Желтоксаном в 1986 году и Жанаозеном в 2011 году, за счет чего произошла солидаризация разных движений.

Политолог Уразгали Сельтеев, в свою очередь убежден, что лозунг «Шал, кет!» был непосредственно адресован первому президенту, так как люди были недовольны незавершенным транзитом.

Все эти годы у общества формировался запрос на социальную справедливость, констатирует социолог Ботагоз Туреханова. А подоплекой для всего это являлась усталость от постоянных обещаний и желание видеть в стране доступное и качественное здравоохранение, хорошую экологию, стабильные рабочие места и т.д. «Всего этого, сколько не обещала власть, население не видит. Этот январь был всплеском всех тех ожиданий, которые не выполнялись». Не меньшей проблемой для граждан являлась коррупция, которая разъедала государство и отдаляла людей друг от друга, поскольку отношения между ними строились на покупке-продаже ценных вещей и должностей.

О деполитизации и языке, используемом властями

Вопросы, касающиеся политических реформ, отмечает социолог Серик Бейсембаев, не выходят даже в первые топ-10 проблем, вытекающих из массовых опросов. Многие запросы не сформулированы, а рядовой гражданин настолько отвык от участия в политике, что ему сложно сформулировать причины своего недовольства: «Мы начали проводить интервью с участниками митингов. Самый обычный парень говорит: нет справедливости, всюду коррупция, а для продвижения себя необходимы связи. Он не говорил о выборности или о конкуренции, он не рассуждал в этих категориях».

Отделению общества от политического поля, по мнению социолога Дианы Кудайбергеновой, в существенной степени способствует «язык» политической системы. Она приводит в пример понятие «власть», под которым некоторые люди понимают правительство, государство, зачастую персону − Назарбаева или кого-нибудь другого. Но во всех случаях это что-то отделенное от граждан, существующее в параллельном мире, к которому у граждан нет доступа. «Мы пришли к тому - что у людей не было запроса, который был бы общим для всех. Люди говорят о личных проблемах. Когда парень говорил про несправедливость, это переживание находится на уровне личного. Мне плохо потому, что везде коррупция. Я не могу получить определенную позицию, потому что у меня нет дяди и т.д. Переходы на личности показательны тем, что людей сепарировали от политического поля, отобрали возможность мыслить и говорить об этом в гражданской осознанности».

Теперь, подчеркивает Кудайбергенова, этих людей пытаются маргинализировать. Их упрекают в том, что они ничего не понимают в политике. Тот, кто занимается маргинализацией, утверждает: как можно людям, бунтующим на улицах, дать возможность избирать своих акимов. Согласно этому языку, только у политического режима есть моральное право построить новый путь для «Нового Казахстана». «Это все новые песни на старый лад. Те же самые программы и люди. Но система не открывается и не даёт доступа к формированию нережимной политики», − добавляет ученая.

Она считает, что такой язык «виктимблейминга» (обвинения жертвы), используемый в прессе и в других институтах, создается режимом с целью сохранить себя любой ценой. В пример она приводит то, как политическое движение Oyan Qazaqstan, появившееся в 2019 году, начали называть «алматинскими хипстерами». Это делается для того, чтобы вытеснить активистов из публичной политики и лишить их политического веса.

Бейсембаев отмечает, что этот язык, который используется по отношению к январским событиям, сформировался в 2000-е годы, в кабинетах администрации президента. Он решительно влияет на принятие решений и хорошо иллюстрирует способ мышления о казахстанском обществе. Этот язык раз за разом воспроизводит и экспертное сообщество.

Такой язык прослеживался еще во время речей Назарбаева 1993-1994 годов, когда он говорил о неготовности казахстанцев к демократии, о необходимости вывести на первый план экономику, а не политику, замечает Кудайбергенова. Она считает важным деконструировать многие из используемых понятий, чтобы понять их политическое предназначение в нашей речи. «Это особенно важно сделать экспертной площадке. Это опасно − попадать в капкан, созданный этим дискурсом, который нас не только деполитизирует, но и «лишает власти» (depower). Нужно действительно менять язык», − убеждена социолог.

Кудайбергенова считает, что январские события требуют большого и тщательного расследования. У казахстанцев все еще мало информации, чтобы предотвратить раскол в обществе. Она предлагает ретроспективно взглянуть на то, как правоохранительные органы выстраивали внутреннюю культуру и реакцию на протесты: «Они не только боятся протестов, у них аллергия на подобного рода выступления. [Правоохранители] не считают нужным вступать с людьми в диалог. Единственный их способ действия − подавить протесты, физически или морально. [Силовики] воспринимают людей враждебно, несмотря на то, что мы граждане одной страны».

По мнению Кудайбергеновой, соглашаясь с версией режима о том, что в дни протестов на улицах орудовали террористы и маргиналы, граждане фактически соглашаются с тем, что митингов больше не должно быть. «Из-за этого дискурса мы теряем свою гражданственность. По сути мы не получаем обещанную стабильность, мы получаем иллюзию дискурса о стабильности».

В Казахстане важно создать такой язык, который будет наделять граждан субъектностью. «Если у меня возникает проблема, я не должен идти только в Акорду что-то просить и писать письмо президенту. Есть огромное количество разных институтов и процедур, которые должны работать кроме Акорды. Если они не работают, я должна коллективно бороться за то, чтобы они заработали. Если у тебя отбирают бизнес, ты тоже должен бороться с этим легально. Это и есть понятие государства, а не жизнь во властном дискурсе, в которой у тебя нет никаких прав».

Бейсембаев добавил, что январские события помогли понять, что этот переход начался. В своих речах митингующие настаивали, что они «платят зарплату президенту», а «аким работает на наши налоги».

О возможной архитектуре политического режима

По мнению Альжанова, Казахстан был и остаётся одной из самых устойчивых автократий, а операция, с помощью которой протесты были подавлены, показывает высокую степень консолидации режима. Также политолог сомневается в том, может ли человек, который принял всю ответственность за приказ о «стрельбе на поражение», и стал «формально» центром политической системы, пойти на реформы, ведущие к потере его власти.

По мнению Альжанова, речь Токаева о необходимости сильных политических партий − это попытка зарегистрировать еще пару проправительственных партий и вернуться к концепции, действовавшей до 2004 года, когда создавалась видимость мультипартийности в парламенте.

Токмади добавила, что не заметила попыток администрации Токаева выйти за рамки кулуарного принятия решений. «Общество воспринимается как угроза, а не партнер. Первое заявление Токаева, которое мы увидели [в качестве реакции на протесты] − угрозы, попытка дискредитации, фентезийная картинка о 20 тысячах террористов. Все это дегуманизирует людей. Их собрали в одну коробку, несмотря на то, что протесты были очень разнообразные», − подчеркивает она.

Токмади убеждена, что у Токаева пока еще есть карт-бланш на изменения и поддержка определенной группы населения. Однако кредит доверия ограничен по времени, а окно возможностей для реформ слишком короткое: «Мне бы очень хотелось, чтобы вместо интервью на Хабаре он сделал основательное выступление, где, в первую очередь, принес соболезнования погибшим [мирным гражданам] и извинился. Мы этого ни разу не услышали. Мы также нигде не слышали, как он пошагово собирается менять [политическую систему - V]».

По мнению исследовательницы, лозунг «Шал, кет!» − это не персонифицированное обращение к Назарбаеву, а сообщение всему аппарату. Поэтому существует опасность, что в следующий раз этот лозунг может быть адресован Токаеву.

Сельтеев в свою очередь убежден, что у общества был запрос на завершение транзита и сейчас от Токаева идёт реакция на него: уход «семьи» из политической сцены и частичный уход из экономического и финансовой жизни страны. Также он думает, что до этого шла проработка высокой управляемости и снижения рисков транзита, а теперь можно оживлять институты и вовлекать граждан в политику.

Но ситуация может быть и обратной: сегодня режим находится в ловушке ручного управления, а требования поступают со всех сторон, а один президент и его небольшая команда не в силах среагировать на все. В итоге какой-то из запросов может оказаться динамитом.

Перспективы протестной мобилизации

«Если не будет изменений в комплексе, а будут отдельные изолированные предложения в сентябре − это конец. Значит мы идём на второй цикл противостояния, мы не будем знать, что послужит следующим триггером мобилизации. И так будем жить ближайшие 5-10 лет, пока не случится новый конфликт. Это самый ужасный исход», − считает Альжанов.

Для того чтобы избежать такого сценария, общество не должно останавливать мобилизацию, так как единственный способ побудить режим пойти на политические реформы − создать высокие риски потери власти. Однако, вспоминая январские события, обществу необходимо держать протест в мирном русле.

По мнению политолога, чтобы сделать политику более сложной и избежать игры с нулевой суммой, необходимо добиться спонтанного появления политических партий. Для этого необходимо снизить регистрационные барьеры и сумму рисков на политическое участие.

Необходимо также ввести больше выборности (в том числе и выборность глав республиканских городов), а также полностью изменить избирательную систему: «Появятся уровни политики соучастия, это снизит риски для общества. И со стороны властей, это будет прямой индикатор».

Альжанов также добавляет, что формируется ложное представление о незрелости обществе: «Общество никогда не будет разбираться в деталях реформ, тонкостях институционального моделирования, если не будет открытой политической конкуренции и сферы, где действуют политические партии. Если этого нет − общество остается в неинформированном состоянии».

Туреханова считает, что будет происходить постепенная активизация гражданской и политической активности. Казахстан неизбежно придет к тому, что сначала все это будет фрагментированным, как в 1990-е годы, когда создавалось до 100 политических движений и партий.

При этом необходимо учесть появление в политике людей, которые захотят передела собственности и влияния финансово-промышленных групп. Однако она убеждена, что это нормальные процессы демократического государства. К тому же она считает, что правящему классу необходимо забыть риторику про свой специфический национальный путь и вдохнуть жизнь в демократические институты, которые давно изобретены.