​Темур Умаров, китаист: «Я не думаю, что Си Цзиньпин пойдет на структурные реформы в Китае»

Перед последним съездом Коммунистической партии Китая в прессе стали появляться очень вызывающие обложки и заголовки относительно его итогов. Они сводились к тому, что с его началом Китай подошел к точке кардинальной трансформации. Это действительно большое событие? В чем оно состоит?

Я согласен с тем, что это большое событие. Но это не то событие, которое произошло неожиданно. О съезде писали как минимум последние 5 лет, прекрасно разбирая, к чему все идет. Что меняет нынешний съезд? То, как будут приниматься кадровые решения и то, какие теперь будут новые негласные правила, которые существовали в Китае со времен Дэн Сяопина − с начала реформ открытости.

Главный вопрос в том, пытается ли Си Цзиньпин перестроить систему исключительно под себя и остаться у власти навсегда, а потом уже снова решать вопрос транзита власти. Или он все-таки решил, что его первый срок был пробным, необходимым для зачистки партии от нелояльных людей и консолидации власти в своих руках, чтобы затем заняться болезненными реформами. Если так, то теперь он будет считать, что его настоящий первый срок начался как раз 5 лет назад, а сейчас он идет на второй.

Собственно, от этого зависит то, насколько стабильным будет китайский политический режим, когда время придет и будет необходимо передавать власть. Для любой авторитарной страны, где нет демократических инструментов, транзит власти − это самый болезненный вопрос. В Китае он был решен тем, что есть коллегиальное руководство − постоянный комитет Политбюро, который меняется каждые пять лет. Вот эта система решала вопрос транзита. Теперь этой системы, кажется, нет. Си пытается ее перепридумать. Как она будет теперь работать − это вопрос.

Система смены руководства ломается именно в момент закрытия съезда, после которого мы увидим новый состав Политбюро.

Если мы говорим про изменение системы принятия кадровых решений, в какую сторону они были переопределены?

Раньше было правило, что на нечетных съездах в составе постоянного комитета Политбюро появляются два новых представителя из Центрального комитета Компартии, причем всегда 62-летние. Всем было понятно, что они приходили, чтобы учиться и в будущем занять место главы государства и его правой руки. Собственно, это тот путь через который прошел Си Цзиньпин, Ху Цзиньтао и другие.

Что произошло пять лет назад? Во время XIX съезда мы не увидели ни одного человека, который подходил бы под эти критерии по возрасту. Для всех было не очевидно, что Си Цзиньпин готовит себе смену. И это как раз ломало самый главный сдерживатель Компартии от появления нового культа личности. Потому что эта система коллегиального управления и кровообращения внутри Компартии была создана как реакция на эпоху Мао Цзедуна, когда у него в руках было консолидировано слишком много инструментов для влияния на политическую машину. Вдобавок к этому у него была огромная харизма и уважение среди общества, и поэтому он творил всякие ужасные вещи: от большого скачка Культурной революции до огромного количества репрессий.

Теперь кажется, что действие прививки от консолидации политического ресурса в одних руках закончилось, и Си Цзиньпин решает, что для решения фундаментальных проблем современного Китая нужна сильная рука. То есть, не нужно коллегиального управления, потому что оно затормаживает процесс болезненных реформ. Важно объединиться вокруг одного лидера, чтобы достичь прекрасного будущего.

Давайте вернемся к первым двум срокам правления Си Цзиньпина. Консолидация власти в своих руках − это его исходная мотивация или он постепенно приходил к этому? В основном необходимость консолидации объясняется его обеспокоенностью социально-экономическим положением общества. Но ведь долгое время китайский истеблишмент не смущала идея неравномерного распределения богатства и даже экстремального неравенства.

Действительно, казалось бы, зачем мутить воду? Ему можно было дальше отсидеть два срока и продолжить участвовать в политической жизни страны как отставному председателю, как это происходило со всеми предыдущими главами Китая. Думаю, здесь сложилось несколько факторов. Во-первых, при Си Цзиньпине уже начал сдуваться китайский экономический успех. Огромных цифр экономического роста мы уже не наблюдаем.

Сейчас стали говорить о кризисе перепроизводства и о том, что Китай вот-вот достигнет потолка в своем развитии. Поэтому нужно перепридумывать двигатель китайской экономики, переориентироваться от экспорта на внутреннее потребление, потому что растет стоимость рабочей силы, и Китай больше не может быть глобальной производственной фабрикой и существовать за счет дешевого труда. Параллельно усилились проблемы с экологией, появились вызовы в части демографии. Вызывало большую озабоченность показное потребление среди политических элит и их детей. Начали появляться новые китайские богачи, которые тоже всех раздражали в соцсетях. Соцсети сами по себе стали большой вещью. То есть при Си Цзиньпине много чего изменилось.

Но я думаю, что не только большое количество новых проблем сподвигло Си на трансформацию политического режима Китая. Одновременно с этим в ранние годы своего правления он увидел отсутствие былой разношерстности в Компартии. Мне кажется, к этому моменту уже не было четко сформированных кланов, которые могли бы яростно спорить друг с другом. Среда стала довольно гомогенной. Си Цзиньпин увидел в этом шанс консолидировать все вокруг себя, убрав часть откровенно нелояльных партийцев.

Всем этим он занялся в свой первый срок. Практически полностью он был посвящен чистке под видом борьбы с коррупцией. И здесь Си во многом помог его соратник Ван Цишань, который этим и занялся, возглавив Центральный комитет по дисциплине. Если мы говорим про первый срок, он этим и запомнился. Еще там были разговоры о борьбе с экологическими последствиями. Инициатива «Пояса-Пути» появилась в то же время. Это была попытка решить проблему внешней политики, но и одновременно с этим решить проблему перепроизводства. Потому что когда у вас самих больше нечего развивать внутри Китая, вы просто растете вширь. Когда внутри Китая больше не осталось лакомых кусков, Китай пошел развивать свои производственной мощности в других странах.

Отвечая на ваш вопрос, я думаю, что концентрация власти произошла как раз по этим двум причинам. Во-первых, время очень быстро начало меняться, и у Китая начали появляться экзистенциальные проблемы. Во-вторых, Си увидел шанс добиться полной лояльности внутри партии, очистив систему от неугодных людей. И это всегда можно сделать под знаменем идеологии, потому что партийцы не могут пойти против нее, сказать, что им важнее материальные ценности. Всегда можно под видом идеологии и борьбы с коррупцией очистить партию от кого угодно. Я не думаю, что комитету по проверке дисциплины было так сложно найти какие-нибудь реальные факты коррумпированности тех или иных элит.

Насколько Си Цзиньпину вообще удалось переориентировать экономику Китая на местный рынок, чтобы решить проблему неравенства? Его ли это заслуга, учитывая достаточно большой потенциал частной инициативы в Китае, усилиями которой производится 60% ВВП?

Все прекрасно понимают, что в ближайшие десятилетия Китай будет становиться менее интересной страной для того, чтобы располагать там производства. До сих пор Китаю во многом нет альтернатив, потому что там уже построена вся инфраструктура. Бизнесу просто нужно дать заказ и вам произведут все что угодно. Но все равно это уже не так прибыльно, как было в прошлом. Но рынок все равно ищет альтернативы. И мы уже видим, как Бангладеш и Вьетнам в некоторых сферах превращаются в такие новые мини-Китаи.

Другой вопрос в том, насколько китайское руководство реально ставило задачу сделать внутреннее производство и внутренний рынок главным двигателем экономики страны. Я думаю, это действительно произошло само собой, без участия Компартии, которая лишь подстраивается под происходящие тренды. В то же время мы должны обращать внимание на отношения с Западом, с США и крупными международными компаниями. Отношения с ними − это действительно то, что в руках у руководства КНР. А сфера внутреннего рынка остается автономной. Но это не значит, что государство не может ударять по ней молотком, как это происходит с начала пандемии.

В то же время китайская экономика довольно сильно завязана на США. Во многих сферах Америка − главный торговый партнер, источник технологий и нередко инвестиций. Но если мы смотрим на отношения двух стран, то от США исходит запрос на более справедливое экономическое партнерство. В ответ на это Китай принимает какие-то решения, которые сказываются даже на небольшом бизнесе.

Я не думаю, что когда Си Цзиньпин пришел, он был нацелен на переформатирование китайской экономики. Это произошло само по себе. Но были и вещи, которые без него бы не произошли. До второго срока Си мы наблюдали, как частные или каким-то образом аффилированные с государством корпорации набирали большое влияние. Все, например, говорили про Джека Ма как одного из самых влиятельных людей. Его считали не просто богатым, а вхожим в высокие кабинеты.

Был эпизод, когда Компартия пыталась кооптировать крупных бизнесменов. Им всем вручались разные грамоты за хорошее поведение; за работу во благо страны или партии. Но потом мы увидели, что руководство Китая не хочет видеть бизнесменов слишком влиятельными. Оно также не хочет иметь дело со слишком большими корпорациями, которые концентрируют у себя крупные доли экономики. Особенно когда внутреннее потребление должно стать главным рынком. Нельзя чтобы он находился в руках нескольких больших компаний.

Поэтому мы увидели, как у крупного бизнеса начали появляться проблемы: от них стали требовать лояльности Компартии и финансовой поддержки ее деятельности. Особенно это наблюдалось в период пандемии. Чтобы нейтрализовать их влияние, государство увеличивало присутствие в китайской экономике, хотя долгие годы до этого в стране был настоящий капитализм. Но, видимо, теперь это можно назвать капитализмом с сильным государственным участием.

На самом деле эта социальная риторика руководства Китая не вяжется с тем же продолжающимися давлением на профсоюзы и гражданский сектор. Почему Си Цзиньпин решил, что вместо вовлечения этих групп общества в политический процесс более предпочтительно держаться авторитарного подхода? Китайское общество почти наверняка не отрицает необходимость снижения того же неравенства, но только совместным действием.

Хороший вопрос. Даже несмотря на то, что общество будто бы поддерживает Компартию, если они получат политические инструменты или даже свободу для активизма, которые позволят им защищать свои права перед работодателем и собираться в какие-то группы для изменения своих жизней к лучшему, это приведет к политическим требованиям.

Для Китая, как мне кажется, самый большой страх − это дать людям политические инструменты, которые будут эффективны, но при этом не будут встроены в систему официальной власти. Если ты хочешь реально влиять на то, что происходит в твоей компании, в твоей деревне, в твоем городе или маленьком районе, то, пожалуйста, иди в местную ячейку Компартии. Вступай туда, проходи конкурс, избирайся и пытайся влиять через эти инструменты. Или, если мы говорим про дом, ты можешь пойти к главному по дому и через него решить свои проблемы.

Так вот, есть же работающие инструменты, зачем создавать новые? Особенно, когда мы говорим про профсоюзы. Это же даст людям реальную возможность определять решения государства через самоорганизацию.

После нескольких успешных историй о достижениях профсоюзов, у людей появляется коллективный опыт того, как они заставили государство пойти на их требования. Когда вы даете людям такой опыт, это опасный для любого авторитарного политического режима путь. Потому что властям удобнее говорить: люди, не лезьте в политику. У нас ведь есть общественный договор, согласно которому вы остаетесь пассивными и делаете то, что хотите в рамках закона − работаете, развиваетесь, покупаете все, что хотите, ездите отдыхать. А отвечать за развитие экономики и политического устройства страны лучше партии.

И когда появляется активизм, он идет вразрез с этим общественным договором между властью и людьми. Я думаю, именно поэтому мы видим, что тот активизм, который зарождался в Китае в 1990-2000-е годы, спровоцировал огромное количество протестов в Китае. С 2016 года в стране перестали публиковать данные о числе протестов, но всем понятно, что они есть и были. Они регулярно происходят, в том числе из-за карантинных мер. То, почему мы не слышим о большинстве протестов, совершенно не означает, что их нет. Поэтому полного понимания картины у нас нет. В Китае все еще есть протестная активность. Она довольно часто приводит к успешным для протестующих итогам, особенно если мы говорим не про политические требования − убрать того чиновника или этого, − а провести газопровод в деревню или переместить завод, который загрязняет реку. Таких протестов было очень много и раньше.

В то же время при доминировании социальной риторики китайцы по-прежнему наблюдают рост безработицы среди молодежи, удорожание жизни в городах, гендерное неравенство, отсутствие мобильности в карьере и высокую степень неравенства между жителями сел и городов. Насколько я понимаю, все эти проблемы артикулируются Компартией, но намерения решать их нет. Вместо этого у ее руководства есть намерение консолидировать власть и воспроизводить политический режим. Но зачем?

Еще один хороший вопрос. В Китае действительно огромное количество проблем. Это уникальная страна с огромным населением, довольно интересным географическим расположением, ландшафтом. Население не только огромное, но и разнообразное: каждая страта живет в своем уникальном распорядке. Cложно просто взять и всех гомогенизировать, развивать одинаково. Поэтому успехи китайской экономики сосуществуют с поражающей бедностью и другими социальными вызовами.

Но, когда мы поднимаемся на вершину властной иерархии, оттуда все эти проблемы не выглядят так нюансированно. Решения там принимаются маленькой для такой огромной страны группой лиц. Они видят большую картину, но ресурс их понимания ограничен: они простые люди, у них 24 часа в сутках и им нужно обрабатывать огромный массив информации. Он ограничен даже если Компартией действительно пронизано практически все пространство Китая.

Но это система. Если мы говорим про провинциальное управление, то мы понимаем, что перед каждым условным главой провинции стоят определенные KPI, которые он хочет достичь, чтобы у него открылась форточка в ЦК, затем в постоянный комитет партии, Политбюро и так далее. То есть все хотят пойти повыше в этой лестнице, и перед ними поставлены негласные искусственные показатели, которые они для этого должны достичь. Конечно, если мы смотрим на ситуацию с их точки зрения, им вообще не важно решать реальные проблемы. Им важно продемонстрировать достижения. Это не всегда совпадает с тем, как развивается тот или иной регион. Поэтому все нынешние проблемы и существуют.

Их сложно решить, если мы не говорим про реальную самоорганизацию снизу. А она в Китае сильно подавлена. Стабильность режима зависит от пассивности людей. Да, если они будут социально активны, они сметут этот режим.

Если мы говорим про политические элиты, для них самое важное сохранить статус-кво. Потому что статус-кво − это та ситуация, в которой они являются выгодополучателями. Все хотят изменить те люди, которым ситуация не нравится. Посмотрите на любую страну: там протестует не элита. Ее дети не выходят на протесты, потому что им и их родителям нравится то, как все работает. В Китае то же самое. Но его элиты понимают, что мир меняется, меняется их общество и экономика. Поэтому их режим тоже должен как-то трансформироваться. Отчасти Си Цзиньпин делает это.

Дальше мы уже вступаем на территорию спекуляций, где можно допустить, что у него действительно есть какие-то представления о том, что он историческая личность, которая должна развернуть Китай от жесткого капитализма в сторону иного пути. Возможно он чувствует ноебходимость, чтобы Китай перестал быть частью международного порядка или в том, чтобы попытаться его изменить, сделать более справедливым. Ведь когда этот международный порядок строился, он не учитывал интересы Китая.

Но как бы это не подавалось риторически, в основе все равно лежит попытка сохранить статус-кво. А для того, чтобы его сохранить, нужно изменить то, как работает политический режим.

Вы уже говорили, что на втором сроке Си Цзиньпин пытался экспортировать проблемы Китая через проект «Пояса-Пути», и через него же заниматься экономической экспансией. Мы видели чем это закончилось: серия антикитайских митингов прошла даже в Казахстане. Стало понятно, что так легко этот проект, который иногда называют неоколониальным, реализовать не получится. В то же время мы увидели постепенный разлад Китая с Западом, что потенциально угрожает его экспортному потенциалу. Хотелось бы понять, в каком состоянии Китай находится сейчас, что для него вообще внешний мир? Это объем нежелательных обязательств, который есть у него помимо внутриполитических? Или, наоборот, при всех ошибках этот вектор полон возможностей, поскольку можно связать всех со всеми, но при этом избежать ответственности гегемона.

Если мы послушаем, что говорит руководство Китая про их место в глобальном порядке, то мы услышим, что Китай − это ответственная держава. Китай, по их словам, не похож на США, он не собирается быть гегемоном. Этот принцип лежит в основе их внешней политики: программа «Пояса-Пути» открыта для всех, все здесь равны. Условный Узбекистан в ней стоит на одной равной полосе с Китаем. Хотя если мы сравним какие-то показатели, то все окажется совсем не так.

Тем не менее Китай продолжает говорить, что уважает абсолютно все страны. Он продолжает настаивать на том, что не вмешивается во внутренние дела других государств. И даже присутствие Китая в сфере безопасности некоторых стран, например, через порт Джибути и две базы в Таджикистане, снова подается не как увеличение китайского военного присутствия, а как партнерство. В реальности мы видим, что происходит усиление Китая в мире. Мы видим, что Китай как никогда влиятелен. Но Китай отказывается риторический признавать за собой попытку стать США, стать вторым гегемоном.

Отчасти это действительно так. Те инструменты, которые Китай использует для увеличения своего влияния в мире, они совершенно отличаются от американских. Мне кажется неправильным клеить ярлык «вторых США» на Китай, поскольку в этом случае мы думаем, что мир черно-белый. Вот есть гегемоны, а есть другие. Нет, все совершенно иначе. И мир, в котором Китай станет еще более влиятельным, чем сейчас, будет выглядеть иначе, чем мир под американским влиянием. Это надо понимать и изучать, выявляя все отличительные моменты.

Поэтому я думаю, что когда мы говорим про внешнюю политику Китая, мы должны ожидать увеличения им своего влияния. Неважно, что они говорят. Если ты становишься главным экономическим партнером какой-либо страны, со временем ты по определению станешь влиять на внутреннюю политику этой страны. Ты будешь в какой-то степени определять то, что политики говорят о Китае. Взглянем на страны Центральной Азии: публично у нас ни один политик не признает проблемы в двусторонних отношениях с Китаем. Мы боимся, что это нам аукнется какой-то реакцией из Пекина.

Да, Китай будет продолжать идти вовне. Инициатива «Пояса-Пути» была поставлена на паузу, особенно после ковида. Теперь Китай пытается ее пересмотреть, переформатировать. Если мы говорим про страны Центральной Азии, то Китай старается отойти от инвестиций в большие проекты, которые привлекали очень много внимания и вокруг которых постоянно возникали коррупционные скандалы. Теперь он заинтересован в переходе к более мелким предприятиям и производствам, создающим рабочие места для местных, чтобы не повторялось протестов, сравнимых с митингами 2016 и 2019 годов в Казахстане.

Но и одновременно Китай все более становится внимательным к тому, какие у него отношения с Западом. С одной стороны, он хочет насколько это возможно отдалить эскалацию напряжения в отношениях со Штатами. Потому что то, как работает китайская экономика сейчас − в связке с глобальной экономикой и странами Европы − это очень хорошая ситуация, в которой Китай выгодополучатель.

Все эти разговоры о том, что Китай завтра нападет на Тайвань мне кажутся немного преувеличенными. Мы просто перекладываем логику принятия решений в России на Китай, что неправильно. Мне кажется Китай как раз будет стараться насколько это возможно отдалять интервенцию, потому что за этим ожидаемо последуют большие перемены в работе глобальной экономики и политики.

В экономике Китая проявляется одновременно несколько структурных проблем. Это и кризис на рынке недвижимости, который угрожает половине мира и не прекращается после заливания сектора деньгами. Также необходимо упомянуть про стареющее население и проблемы с различными меньшинствами, особенно мусульманским. Но люди ведь не будут слепы к этому, поскольку замечают, что их жизни почти не меняются. Насколько безмятежным будет существование режима Си Цзиньпина в этих обстоятельствах?

Это то, почему Си Цзиньпин и Компартия уделяют огромное внимание безопасности. Во время его последнего доклада слово безопасность прозвучало рекордное количество раз.

В предыдущих публичных заявлениях Си тоже уделял огромное внимание социальной стабильности, говоря о том, что ее необходимо достигать всеми возможными путями. Собственно, ради этой стабильности происходит радикальная дискриминационная политика в Синьцзян-Уйгурском автономном округе. И Гонконг зачистили тоже.

Но главное целеполагание − это как раз достижение социальной стабильности. Ради этого решаются все поверхностные проблемы, закручиваются все гайки. Но структурные проблемы так не преодолеть. Например, ты не можешь действовать как с мусульманами, просто посадить их в лагеря перевоспитание на годик, промыть им всем мозги, чтобы они вышли примерно похожими на среднестатистического китайца людьми без каких-то желаний поклоняться Аллаху или делать что-то еще, что не нравится Компартии.

Ту же проблему с недвижимостью так не решишь. Пузырь, который надувается, когда-нибудь может лопнуть. Проблему со стареющим населением руководство Китая тоже пытается решить. Они отказались от политики одного ребенка, поощряют рождение большего числа детей, но как-то в городах люди не собираются так активно рожать. По крайней мере об этом говорит последняя статистика. И, собственно, государственная машина делает то, что она умеет делать − скрывает информацию о реальном населении, о реальном рождении. Опять же, мы можем судить о том, что реально происходит в демографии Китая только по сливам СМИ, которые еще могут работать в Китае.

Я не думаю, что Си Цзиньпин пойдет на структурные реформы, которые решат эти вопросы. Ну и потом, если говорить о демографии, то тут просто не понятно за что браться. Это уникальная ситуация, с которой никакая страна с таким огромным населением не сталкивалась. И насколько здесь можно что-то придумать и сделать − это для меня большой вопрос. Возможно, в будущем мы увидим меняющуюся миграционную политику Китая. Ему действительно могут понадобиться рабочие руки, в том числе из стран Центральной Азии. Потому что будет огромное пожилое население, за которым нужно будет следить, кормить и одевать. Молодежи для этого будет очень мало.

Возможно, Китаю нужно будет придумывать какие-то новые инструменты для решения этих структурных проблем, но добиваться социальной стабильности политический режим будет не путем решения этих проблем, а тем, в русле которого он умеет работать. Мы увидим, что там будет снижаться количество реально что-то делающих СМИ. Будет больше пропаганды, больше точечных и показных репрессий, больше давления на активистов. Это позволит все размазать, сместить фокус общества со структурных проблем на какие-то другие вещи, и таким образом стабилизировать политический режим.

Структурные же вызовы будут сохраняться до какого-то знакового момента, который перевернет представление людей о том, за какую проблему стоит браться в первую очередь. Я не знаю, мне сложно сказать наверняка, Но, наверное, все будет развиваться примерно так.