Исторические аналогии имеют ограниченную ценность. Они создают ложное ощущение подобия обстоятельств тогда и сейчас, тем самым ретушируя главное прозрение истории, можно сказать ее производный импульс – а именно, тезис о необратимости и неповторимости проходящего через фильтр нашего сознания потока времени. Как бы ни пытались ученые мужи втиснуть материалы прошлого в циклы и спирали, будущее продолжает удивлять, и будет удивлять – во всяком случае до тех пор, пока с нами люди, способные отличить аналоговую жизнь от ее цифровой копии.
Стремительно развивающееся наступление украинских войск – аналоговое событие – пролилось грибным дождем по российскому виртуальному полю, породив мириады исторических сравнений. Пессимисты из породы Стрелкова-Гиркина в харьковском поражении усматривают новый Мукден, предваряющий Цусиму, а за ней и «позорный» Портсмутский мирный договор. Оптимистам из ура-патриотов ближе аналогия с Нарвой или с тем же изюмским окружением 42 года; проходящие перед их глазами исторические полотна поддерживают в них уверенность в том, что сегодняшняя катастрофа – суть часть тернистого пути к триумфу, предназначенного подтвердить или восстановить значимость России на мировой арене.
Приводятся и другие параллели. Можно сдвинуть фокус с Украины на НАТО, и сразу же возникнет призрак Крымской Войны. Броская разница в весовых категориях противников – эдакая битва Давида с Голиафом - навевает образы зимней войны с финнами. Наконец, склонность к апокалиптическому мышлению находит отражение в разговорах о Германской войне 1914 года – последние, правда, редки. Страницы русской истории, в дефиците ратных дел не уличенные, предоставляют широкие возможности для фантазии онлайн-комментаторов.
Во всем этом разнообразии аналогий – от самых оптимистичных до наиболее мрачных – упускается из виду одна объединяющая их особенность: все они предполагают существование России в качестве субъекта истории. Какими бы травматическими не были последствия военных катастроф, Россия продолжала развиваться, оставаясь внушающей страх соседям империей. Такая способность восстанавливаться только в учебниках может показаться данностью; в действительности же, жизнью в веках Россия, как любой исторический организм, обязана наличию замечательных исходных условий в виде демографии, сплоченной элиты или же квази-религиозной веры в собственную исключительность.
В этом моменте аналогии и обнаруживают свою ограниченность. Россия настоящего мало похожа на Россию прошлого. Это страна со стагнирующим, стареющим населением, так и не преодолевшая демографический кризис 90-х годов. Под муссируемыми в прессе утверждениями об общественной солидарности до объявления мобилизации скрывались политическое равнодушие и общественная пассивность; мобилизация же продемонстрировала скорее активность в бегстве из страны потенциальных призывников, нежели их готовность к жертве в ее интересах. Наконец, место живой идеи давно занимает отдающая формалином смесь из кремлевского цинизма, полицейских запретов и лживых сводок от генерал-лейтенанта Конашенкова.
Именно в этом контексте, а не посредством ссылок на события прошлых лет необходимо рассматривать крушение фронта на востоке Украины. На лицо не просто поражение – перед нами вердикт. Россия, начавшая эту войну, исходя из ложных представлений как о противнике, так и о себе, технически слабо оснащенная («Сармат» не в счет), ведомая людьми, палками стремящихся выбить инициативность из своих граждан, чтобы приблизить их к сомнительному идеалу послушных обывателей – не гегемон, а рыхлое, гипертрофированное тело из живущих вместе, в основном по инерции, народов. Прошлое, точнее унаследованный от прошлого статус «великой державы» обеспечивал все это время его жизнедеятельность, что и обуславливало пристальное внимание Кремля к формам интерпретации истории.
В этой связи естественным, хотя, возможно, и теоретически наивным, представляется следующий вопрос: за что, за какие заслуги, неспособная «продавить» свои интересы Россия – уже не держава – владеет восьмой частью света? Такая постановка кажется обоснованной тем более, что путинская команда, запустив войну, сама объявила начало «голодным играм», где за силой закреплена функция закона. Не окажется ли Россия в числе первых, кому придется вкусить проросший из семян геополитической вседозволенности горький урожай? Пересмотром границ и поиском новой формулы глобального равновесия займутся не только гегемоны легитимные, но и больше не видящие причины оставаться в федерации народы. С трудом покоренные земли к востоку от Волги и к югу от Кубани вновь могут превратиться в территорию межимперских притязаний, зону конфликтов и гуманитарного бедствия.
Конечно, ничего, кроме неопределенности, такие перспективы нашему региону не сулят.
Теперь «гарант» еле справляется со своими внутренними проблемами и ему явно будет не до поддержания «стабильности» за его пределами. Радикально и беспрецедентно мы оказались предоставлены самим себе – и погружающемуся в анархию миру.
Здесь, в этой беспрецедентной ситуации, все мысли действительно истончаются до уровня слов и призывов. Стоит ли их повторять? Известно, что, учитывая наш вес, особого выбора перед лицом глобальной анархии у нас нет; что нам надо врастать по-настоящему в завещанный нам участок общественной собственности; что, наконец, путь к гражданской консолидации лежит не через подавление внутренних конфликтов, но через их признание. Все эти фразы банальны – но не только потому, что о них трубят отовсюду, но и потому, что объяснить толком, что они подразумевают, никто не может. Кажется, поэтому нет задачи большей сейчас, чем, разбившись по группам, или собравшись на всенародный курултай, наполнить общие места осязаемым смыслом и конкретным планом. В дискуссиях держаться нужно будет образа будущего, что мы собираемся строить. Да и можно ли о другом думать, как не о будущем, ведь прошлого – того, что еще не превратилось в миф - у нас так мало, что, в предстоящую эпоху смут, его даже на утешение в виде аналогий и параллелей вряд ли хватит.
Записки об украинской войне. Записка первая
Поддержите журналистику, которой доверяют.
