​Устранение социального. Как мир приближался к экономической лихорадке?

Всё это вовсе не абстрактные угрозы. По подсчётам Международной организации труда, рабочие места могут потерять почти 25 млн. человек по всему миру, в результате чего глобальная безработица вырастет до 20%. Только на прошлой неделе в США работу потеряли 3,3 млн. человек, и это только начало. А в Индии, где 90% экономически активных граждан либо работают не по договорам, либо перебиваются временными заработками, и вовсе трудно представить размах грядущего потрясения, которое вполне может закончиться уже другой эпидемией - голода и нищеты.

Без регулярной заработной платы многие люди окажутся не в состоянии платить за аренду жилья, они не смогут позволить себе достаточное количество продуктов, выплачивать большие долги по кредитам, а вместе с тем и получать необходимую медицинскую помощь. Наиболее уязвимыми в нынешних обстоятельствах окажутся люди, работающие на гибких контрактных условиях, фрилансеры и самозанятые. К ним стоит отнести и тех, кто имеет высокие долги или же не располагает сбережениями и социальным льготами. Женщинам, широко представленным в этих группах, придётся ещё сложнее из-за нагрузки по уходу за домом и детьми, возросшей после закрытия образовательных учреждений. Все это грозит обернуться человеческими бедами колоссальных масштабов, создав основу для протестов, каких не было уже несколько десятилетий.

Самой экономике тоже придётся непросто: без доходов люди не смогут поддерживать потребительский спрос, что повысит вероятность сокрушительного экономического спада. Его силу можно прочувствовать через статистические данные Китая. За первые два месяца добавленная стоимость в промышленности страны упала на 13,5% относительно прошлого года, а сами объёмы производства сократились на 15,7%. Одновременно с ними сократились и инвестиции, экспорт и импорт на 24,5%, 15,9% и 2,4%, соответственно. Одно только сжатие китайской экономики оказало бы существенное влияние на мировую, особенно на сектора логистики и туризма. Но ко всему прочему мы имеем затяжную стагнацию реальных зарплат в разных частях Земли, разбавленную лишь потребительским кредитованием, да и то в весьма ограниченных пределах.

Глобальная обстановка, однако, будет выглядеть ощутимо хуже, поскольку первые раскаты экономического грома уже серьёзно пошатнули мировые биржи. Результатом стало резкое сокращение ликвидности, которое к середине марта спровоцировало встряску на денежном рынке США. Но примечательно то, что проблемы у финансовых рынков появились задолго до их проседания на треть в последние два месяца. В течение многих лет, после событий 2008 года, основные фондовые рынки оставались сильно раздуты, и риск серьезного кризиса стал заявлять о себе ещё два года назад.

Эксперты с разными политическими убеждениями всё чаще предрекают провал мировой экономики, ущерб которой только в 2020 году составит по меньшей мере $1 трлн. Он способен лишить развивающиеся страны возможности оплачивать долги по кредитам и рассчитываться за импорт, подвергнув их валюты губительному обесценению. Развивающиеся рынки уже потеряли $83 млрд иностранного капитала – рекордный объём за всю историю подсчёта. При плохом стечении обстоятельств 117 догоняющих государств будут подвержены экономическому шоку в силу высокого госдолга и зависимости своих экономик от Китая.

Важно иметь в виду, что всё это происходит в период непомерного роста общемировой задолженности. На начало 2019 года, согласно данным Конференции ООН по торговле и развитию (UNCTAD), глобальный долг достиг $229 трлн, что в два с половиной раза выше ВВП. С момента начала кризиса 2008 года он прибавил $77 трлн. Бремя задолженности прежде всего бьёт по развивающимся странам. К концу 2019 года их долг – частный, государственный, внутренний и внешний – достиг 191% их совокупного ВВП. И если в западной части мира основной проблемой становилось качество корпоративного кредитного портфеля, то догоняющие страны наращивали частный портфель – на него приходится около 73% всего их долга. При наихудшем сценарии, когда долги для обеих сторон окажутся неподъёмными, западный корпоративный сектор захлестнёт волна банкротств, вынудив правительства прибегнуть к массовой национализации предприятий. Именно поэтому мы видим сегодня заявления о безразмерной монетарной поддержке, с которыми выступают руководство США и международные институты, намереваясь предотвратить нежелательный исход. Хотя далеко не везде они оказываются действенными. К примеру, на прошлой неделе о банкротстве заявила крупнейшая телеком компания Великобритании OneWeb.

Сейчас трудно представить вектор развития негативных процессов, так же как и предсказать их развязку: завершатся они глобальной смутой или лишь подготовят для неё почву. Наверняка ясно лишь то, что было бы опрометчиво винить во всём случившемся только коронавирус, который лишь обострил существующие противоречия. Они, вероятнее всего, порождены структурными особенностями капиталистической экономики, принявшей свой современный вид в период 1970-1980-х годов. Мы оставим в стороне ситуацию с ценами на нефть и в общих чертах попытаемся рассмотреть тенденции, лежащие в основе происходящего социально-экономического обрушения.

Возведение катастрофы

Но прежде чем говорить о них, необходимо обозначить несколько краеугольных принципов самого капитализма. Капитализм – это экономическая система, в которой небольшое количество людей владеет основной частью материальных ресурсов (землёй, зданиями, оборудованием, интеллектуальной собственностью, символическими активами вроде брендов и т.д.), необходимых для производства и предложения различных вещей. Люди, не входящие в эту узкую прослойку собственников, ради выживания должны продавать свой труд за заработную плату. Соединяя трудовые и материальные ресурсы, капиталисты производят продукты, сбыт которых должен приносить прибыль, если их цена превышает издержки. Чтобы процесс получения прибыли продолжался, владельцам средств производства нужно постоянно сокращать расходы. Добиться этого можно несколькими способами. Один из них – автоматизация производства или его технологическое усовершенствование, повышающее производительность бизнеса. Другой – увеличение производственных мощностей или маркетинговых бюджетов, позволяющие отнять долю рынка у конкурентов.

Для нас, в свою очередь, важен третий способ, подразумевающий экономию на благополучии работников и человечества в целом. Это означает, что для увеличения прибыли группа собственников может обрекать людей на труд в неудобных и опасных условиях. Оплата за него будет низкой, а компенсация причинённого ущерба, например, в результате болезни или потери рабочего места, частично, а возможно и полностью, переложена на плечи самого пострадавшего. Для этого привилегированная прослойка стремится ослабить социальные функции государства и вместе с тем нейтрализовать инициативы по защите человеческих прав, поскольку они обременяют каждого собственника большой налоговой нагрузкой. Так рядовые граждане оказываются лишены высокой оплаты труда, доступной медицины и образования, а вдобавок и различных пособий, оказывающих поддержку в затруднительном положении.

Это позволяет уловить суть некоторых событий второй половины XX века, важных для понимания текущей ситуации. В большей степени мы будем говорить об экономической политике США, которая, впрочем, со временем начала определять траекторию движения всего мира. Разумеется, опыт неолиберализации США и иногда упоминающейся Великобритании не может быть грубо экстраполирован на другие страны, поскольку проблемы каждой из них имеют свою специфику. Но эти страны выступали законодателями будущих изменений, пускай они получали неравномерное развитие в других частях света. Поэтому вооружившись их примерами и стоит пытаться проследить развитие социально-экономических тенденций последних 50 лет.

Но перед этим необходимо сделать ещё одно небольшое отступление, сказав несколько слов об эпохе фордизма, которая предшествовала интересующему нас периоду. Главный постулат фордизма заключался в том, что корпорации, чья власть в начале прошлого столетия достигла небывалого могущества, должны были обеспечить рабочих достаточным доходом и свободным временем для потребления производимых ими товаров. Реализовать его самому Генри Форду, собственнику одноимённого автоконцерна, не удалось из-за Великой депрессии 1930-х годов. Но вскоре эту установку взял на вооружение президент США Франклин Рузвельт, автор программы «Нового курса». Начав стимулировать потребительский спрос через повышение государственных расходов, он ускорил создание относительно благополучного западного общества, каким мы его знаем сегодня. Его стратегия затем была усилена после Второй мировой войны, когда многие европейские страны нуждались в восстановлении инфраструктуры и насыщении рынков потребительскими товарами. Выступая их основным кредитором, Америка, как наименее пострадавшее после войны и наиболее финансово состоятельное на тот момент государство, стремилась сделать эти программы поддержки социально ориентированными.

В результате множеству жителей Запада – за исключением обширных групп женщин, а также расовых, этнических, сексуальных и других меньшинств – вместе с достойными условиями оплаты труда стали доступны и другие социальные блага вроде медицины, образования и дешёвого жилья. Тем не менее, не стоит считать их подарком добродушного руководства страны, поскольку каждая из них была предметом изнурительной борьбы рабочих движений и активистов. Громогласные требования по улучшению качества жизни вынуждали правящие группы с каждым разом брать на себя больше социальных обязательств. Помимо уплаты высоких налогов, равномерного распределения общественных ресурсов и демократизации политической системы это предполагало и ограничение силы корпораций. Им становилось всё труднее воспринимать своих работников как расходный материал, которым можно пренебрегать без серьёзных последствий. В этих обстоятельствах владельцы средств производства не могли генерировать большие прибыли, поскольку почти вся она перенаправлялась государством на общее благо. Только в США доля национального дохода, приходящаяся на 1% наиболее богатых граждан, упала с довоенных 16% до 8% к концу Второй мировой войны, удерживаясь на том же уровне в течение почти трех десятилетий. Тогда как реальные доходы американских домохозяйств выросли на 90% за 1947-1975 годы. Примерно за тот же промежуток времени расходы на социальное обеспечение – пособия, пенсии и здравоохранение – удвоились как в США – до 10% в структуре ВВП, так и в Европе – до 16%.

Однако эта негибкость капитала, сдерживающая рост состояния элит, послужила причиной возникновения политического проекта против социального государства и профсоюзов. Социальный теоретик Дэвид Харви вслед за многими другими исследователями назвал его неолиберализмом, сделав главным предметом рассмотрения в своей книге 2005 года. Проводниками неолиберализма принято считать премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер и президента США Рональда Рейгана, сделавших идеи философов Фридриха фон Хайека и Милтона Фридмана языком здравого смысла, с помощью которого мы привыкли мыслить себя и окружающую нас среду. Согласно их постулатам индивид может достичь благополучия, используя свои предпринимательские способности в условиях свободного рынка, ограниченного лишь правом частной собственности. Роль государства в них сводится к созданию и сохранению необходимых для этого институтов. Оно должно гарантировать надёжность и целостность денег, а также содержать армию и полицию. Но не более того. Социальные функции, за исключением разве что минимальной поддержки самых уязвимых слоёв населения, считаются барьером на пути свободного становления индивидов.

К этим установкам Тэтчер и Рейган обратились в связи с началом политического и экономического кризиса. Перед началом сроков их правления завершилась реабилитация экономик Европы и Японии. Их внутренний рынок больше не испытывал дефицита товаров, вследствие чего промышленность Америки столкнулась с необходимостью искать новые рынки сбыта. Ко всему прочему из-за неосторожного ведения социальной политики Запад стала разъедать безработица и высокая инфляция. Началась глобальная фаза стагфляции – стремительного удорожания товаров при падающих темпах роста экономики, продлившаяся почти до конца 1970-х годов. Это спровоцировало фискальный кризис во многих странах, в результате которого объём налоговых сборов резко сократился, а социальная защита оказалась неподъёмной. Следом букет потрясений пополнил арабо-израильский конфликт, ставший причиной нефтяного эмбарго, объявленного картелем ОПЕК в 1973 году. Сложно представить, но спекулятивное повышение цен на сырьё

(к 1981 году они взмыли вверх с $20,5 до $105 за баррель) на короткий период обанкротило даже Нью-Йорк, не говоря уже о других городах и странах. Модель социального государства в этих условиях начала буксовать. Её почти добило упразднение системы фиксированных обменных курсов валют. С отменой Бреттон-Вудского соглашения они были отвязаны от доллара и перестали обеспечиваться золотыми резервами, пустившись таким образом в свободное плавание. Что, вполне очевидно, сказалось на благосостоянии множества слабых экономик.

Последний же гвоздь в могилу социально ориентированного государства был вбит атакой Рейгана и Тэтчер на профсоюзы. Её успех стал возможен благодаря свободному курсообразованию и дерегулированию мировой торговли, которые удешевили процесс переноса западной промышленности на «глобальный юг», то есть в страны Азии (особенно в Китай и Индию), Африки и Латинской Америки. Это совпало с повальной автоматизацией предприятий, кардинально сократившей потребность в рабочей силе. Сопротивление жителей Европы и Северной Америки было нейтрализовано почти мгновенно: забастовки жестоко подавлялись военной силой, а институциональная основа их деятельности – профсоюзы, общественные организации и рабочие движения – подрывалась административными механизмами. Оставив за собой шлейф «ржавых поясов», бизнес предложил гражданам стран западного полушария переориентироваться на малонадёжную сферу услуг. Новая профессиональная среда уже не требовала от работников специальных навыков, но позволяла организовать почасовой график и даже совмещать несколько работ одновременно. Наравне с этим она сильно зависела от покупательской способности людей, особенно в моменты экономического спада. Соглашаясь на условия «гибкой специализации», работники наблюдали снижение зарплат, рост нестабильности рынка труда и утрату льгот вместе с гарантиями занятости. Работодатели при этом получили в руки рычаг массового увольнения и сокращения оплаты труда, которым пользовались при каждом замедлении деловой активности.

Всё это стало очертаниями режима «гибкого накопления капитала» – несущей конструкции неолиберализма. Хотя его максимы разносились по хозяйственным системам планеты со скоростью чумы, их применение нельзя было назвать последовательным и равномерным. Помимо самих США и Великобритании в ловушку новой экономической парадигмы почти сразу попали латиноамериканские страны. Тогда как множество других государств принуждалось к встраиванию в товарно-производственные цепочки, которые учреждали ведущие державы Запада. Ключевым требованием последних в этом процессе становилось дерегулирование условий торговли и движения капитала, равно как и смягчение экономической политики, под которой понималось облегчение налоговых условий наряду с приватизацией национальных активов. Через это западные корпорации добивались если не монополизации, то глубокого проникновения в рынки других стран, особенно в сферы авиации, энергетики и финансов. Так мир оказался связанным воедино как никогда прежде, а корпорации перестали замыкаться в строго очерченных границах, став поистине транснациональными.

В качестве бонуса корпорации получали серьёзное политическое влияние, которое помогало им и дальше продвигать идеи демонтажа социального государства. Это происходило при крепкой поддержке Всемирной торговой организации и Международного валютного фонда. Совместными лоббистскими стараниями они стягивали развивающиеся страны в «долговую ловушку», навязывая им заведомо неподъёмные займы. Здесь будет достаточно упомянуть печальный пример Мексики и других государств Латинской Америки, а вместе с ним долговой кризис 1997-98 годов с участием Азиатских рынков. Из-за внешнеэкономических потрясений догоняющие страны терпели крах и для выполнения своих обязательств перед международными кредиторами были вынуждены проводить обширную приватизацию, в результате которой теряли подчас даже минимальный контроль над экономикой. Создание кризисов, управление ими на глобальном уровне превратилось в тонкое искусство перераспределения богатства от бедных государств к богатым. Таким образом с 1980 года страны периферии отправили в развитую часть мира порядка $4,6 трлн, что в 50 раз превысило бюджет послевоенного «плана Маршала». На этом фоне основную прибыль собственникам капитала стало приносить уже не реальное производство, а финансовые операции, связанные не только с игрой суверенными долгами на биржах, но и валютными спекуляциями.

В самой же Америке, после того как администрация Джорджа Буша отменила налог на наследство и провела фискальные реформы, произошёл беспрецедентный рост концентрации богатства в верхних слоях общества. Доля национального дохода, приходящегося на 0,1% самых богатых граждан США, увеличилась с 2% в 1978 году до почти 6% к 1999. При этом соотношение средней заработной платы топ-менеджера и рабочего в американских корпорациях выросло с 30 к 1 в начале 70-х до почти 500 к 1 на начало 2000-х. Доля зарплат в ВВП страны, достигнув в 1970 году пика в 53%, к 2015 году упала до 44%. А социальные расходы, если учитывать инфляцию, на протяжении этих лет скорее стагнировали, чем росли.

Общественная инфраструктура (водоснабжение, телекоммуникации, транспорт), социальные блага (жилье, образование, здравоохранение, пенсии и пособия) и даже оборона и военные операции— все это в той или иной мере подвергалось приватизации как в Америке и Великобритании, так и в других местах планеты. Поскольку всё становилось платным и реальные зарплаты населения США оставались неподвижны, в стране начался процесс финансиализации, то есть замещения стагнирующих доходов кредитами. К середине 2000-х годов размер долга в американской экономике достиг 300% ВВП, удвоившись с 1975 года. А доля ВВП страны, приходящаяся на финансы, страхование и сферу недвижимости, выросла с 15 до 24%. Всё это значительно усилило власть финансовых конгломератов.

Ускоряя шторм

Что же касается нынешнего возгорания экономики, то его корни лежат в последствиях кризиса 2008 года. В тот год завершился золотой период финансового и глобального капитализма, длившийся с начала 90-х годов. Размеры финансового сектора на Западе тогда росли в геометрической прогрессии, а его деятельность стала стержнем мирового экономического роста. Рентабельность коммерческих банков США в то время достигла исторического максимума. Она держалась на возможности банков сохранять ощутимый разрыв между процентными ставками по кредитам и депозитам, а также способности зарабатывать большие комиссии через посредничество и транзакции между предприятиями, домохозяйствами и другими финансовыми фирмами. Однако банковский сектор подвели теневые операции офшорных компаний и злоупотребления различными финансовыми инструментами, особенно деривативами – сложносоставным набором долговых обязательств. Крах 2008 года сократил мировое производство на 13%, а торговлю – на 20%. Рост глобальной экономики вслед за ними устремился в отрицательную зону. Запад вошёл в фазу депрессии, которая оказалась более длительной, чем в 1929-1933 годах.

К 2015 году глобальная финансовая система относительно стабилизировалась, после того как четыре крупнейших центральных банка влили в неё $10 трлн. Размеры государственных долгов были доведены почти до 100% ВВП, а напечатанные США, Великобританией, Китаем и Японией океаны денег избавили экономику от нервных конвульсий. Но все эти страны спасали банки, а не людей: часть плохих долгов финансовых корпораций была списана, другая – переквалифицирована в суверенные долги, а третья – скрыта в организациях, аккумулирующих плохие активы. Посредством программ бюджетной экономии бремя ответственности за это разрушение было перенесено с финансовых спекулянтов на получателей социальных пособий, бюджетных работников и даже будущие поколения. В пострадавших странах были сломлены пенсионные системы, образовательные учреждения вновь массово стали подвергаться приватизации, инфраструктурные проекты замораживались, а объёмы государственного медицинского обслуживания сжимались до крошечных размеров.

В отсутствии какой-либо альтернативной модели выхода из патовой ситуации стали созревать условия для нового кризиса. Реальные зарплаты снижались или оставались на прежнем уровне во всех упомянутых ранее странах (от Японии до США). Теневая банковская система восстановилась и превзошла масштабы, которых достигла к 2008 году. Совокупный долг банков, домохозяйств, компаний и государств всего мира к сегодняшнему дню подскочил, как нам уже известно, до $229 трлн, в два с половиной раза превысив докризисные значения. Впрочем, колоссальная поддержка корпоративного сектора незначительно сказалась на его прибыльности, производительности и объёмах инвестиций. После 2007–2009 годов доходность банков никогда не достигала таких же высот. Это связано с тем, что Федеральная резервная система США опустила процентные ставки близко к нулю, что привело к сокращению банковских спредов, а также с тем, что доходы от комиссий падали по мере снижения объемов финансовых операций. Частный долг в Америке тоже упал и не мог стимулировать финансовую отрасль, поскольку домохозяйства так и не смогли оправиться от произошедшего взрыва.

Тем не менее, долг нефинансовых корпораций продолжил разрастаться и в 2015 году превысил предкризисную отметку. Влитые центральными банками средства помогли выжить множеству хлюпких предприятий с низкой прибыльностью, что делает их уязвимыми перед лицом будущих потрясений. Подобные «зомби-фирмы» в 2017 году представляли 12% всех компаний в четырнадцати развитых странах. Все это облегчает понимание финансового шока, вызванного коронавирусом. Уже в 2017-18 годах стало очевидно, что пузырь на фондовом рынке не сможет раздуваться до бесконечности, поскольку ФРС начала медленно повышать процентные ставки с нулевой точки, пытаясь привести в чувства финансовые рынки. Но в декабре 2018 года индекс S&P на короткое время просел на 2,1% и ФРС быстро отменила запланированное повышение ставок, возобновив расширение пузыря. Нынешнее же заливание корпоративного сектора деньгами только отсрочит неминуемое банкротство множества его участников. Хотя беда может настигнуть его со стороны развивающихся стран, поскольку спасательный потенциал их правительств становятся всё более скромным из-за вялого роста мирового ВВП.

Вместе с тем расчёты исследователей из центров EReNSEP и Ekona показывают, что средние темпы расширения экономики с 2010 по 2019 годах были самыми низкими за последние сорок лет: ВВП Японии увеличивался лишь на 1,4%, Евросоюза – на 1,8%, США – на 2,5%. В Китае внешне они оставались высокими – 8,5%, однако во второй половине десятилетия развитие его экономики замедлилось на 2%. Низкий прирост в разных частях мира оказывал слабый социальный эффект, поэтому никакого особого улучшения качества жизни рядовые граждане рассматриваемых нами стран не ощущали за исключением, разве что, Китая. Вследствие этого эксперты констатировали исчерпание модели роста, основанного на сложных финансовых операциях, поскольку она показывает слабые результаты в реальном производстве, который способствует росту экономики и благосостояния людей. Экономический спад, порождаемый коронавирусом, во многом обусловлен именно этим.

Поскольку шок от блокировки деловой активности затрагивает преимущественно сектор услуг, вполне вероятно, что США пострадают от него сильнее всего, поскольку свыше 75% добавленной стоимости в структуре ВВП страны генерируют именно услуги и лишь 10% обрабатывающая промышленность. Тогда как сфера сервиса приносит китайской экономике 50%, а обрабатывающая промышленность – 30%. То же самое относится и к Европейскому союзу, чья экономика в значительной степени основана на услугах. Особенно это касается южных стран, таких как Испания, Португалия и Греция, которые имеют слабую промышленность и зависят от туризма. По всей видимости, более мощный удар придётся по Италии, экономика которой оставалась на прежнем уровне в течение двух последних десятилетий, а в 2010 году и вовсе стала жить под постоянной угрозой дефолта по внешним обязательствам.

Все эти факты дают нам понять почему медицинские услуги не только в США, но и во многих других точках планеты стали роскошью, а не нормой, даже в экстремальной обстановке пандемии. Они также проливают свет на структурные причины происходящего кризиса в системе здравоохранения. Чтобы представить его размах, вновь обратимся к примеру Америки,: постоянное урезание расходов на медицину привело к тому, что 27,5 млн. её граждан сегодня не имеют медицинской страховки, а ещё 45 млн. нуждаются в расширении её условий. Количество мест в больницах США на сегодняшний день не превышает 925 тыс., после того как их число было сокращено почти на 40% в период с 1981 по 1999 год. В 2008 меры строгой экономии обернулись увольнением почти четверти медицинского персонала, а в 2010-х годах финансирование центров по контролю и профилактике заболеваний было снижено на 10% по сравнению с предыдущим десятилетием. И всё это наблюдается в тот момент, когда примерно 21 млн. граждан США может потребоваться госпитализация в связи с коронавирусом. Более того, если бы её медицинским и фармацевтическим компаниям не навязывались коммерческие интересы, они бы уже давно могли начать разработку вакцины от Covid-19, поскольку он принадлежит к семейству вирусов, уже неплохо знакомых человечеству. Но исследования не велись, потому что перспективы их прибыльности казались сомнительными.

Согласно оценкам эпидемиологов, от коронавируса может погибнуть около 50 млн. человек по всему миру, 2,2 млн. из которых рискуют оказаться граждане США. Большинство этих смертей можно было избежать открыв людям доступ к вакцине и другим способам профилактики болезней. Но руководство США на протяжении многих лет продолжает держаться представлений, которые недавно ёмко сформулировал президент Дональд Трамп, озвучивая очередное сокращение персонала центров профилактики: «Люди, которых мы сократили, мы не пользовались их услугами много-много лет… Я деловой человек – мне не нравится, когда вокруг тысячи людей, которые вам не нужны. Когда они нам вновь понадобятся, мы сможем вернуть их очень быстро».

Аналогичную тенденцию можно обнаружить во многих частях Евросоюза. К примеру, Италия – страна с самыми большими показателями смертности от коронавируса – начала испытывать нехватку работников здравоохранения еще до того, как Covid-19 ударил по ней. Количество больниц в стране неуклонно снижалось в течение последних двух десятилетий: с 1321 в 2000 году до 1 063 в 2017 году. Бюджеты, выделяемые национальной службой здравоохранения на покрытие услуг больниц, формируются по ставкам ниже рыночных в целях экономии. И хотя доступ к медицине открыт для всех слоёв населения, время ожидания приёма к врачу может растянуться на несколько месяцев.

Использованные источники:

1. Аригги Д. 2006. Долгий двадцатый век. Москва: Издательский дом «Территория будущего».

2. Харви Д. 2007. Краткая история неолиберализма. Москва: Поколение.

3. Мейсон П. 2015. Посткапитализм: Путеводитель по нашему будущему. Москва: Ad Marginem.

4. Harvey, D. 1989. The Condition of Postmodernity: An Enquiry into the Origins of Cultural Change. Oxford: Blackwell.

5. Lash S., Urry J. 1987. The End of Organized Capitalism. Cambridge, Oxford: Polity Press and Blackwell.

6. Vidal M. 2018. Geriatric Capitalism: Stagnation and Crisis in Western Capitalism // The Oxford Handbook of Karl Marx. Oxford: Oxford University Press.