​Бахыт Бубиканова, художница: «Я сама, смотря на свои работы, пытаюсь понять, что они такое»

Когда я зашел в первую комнату выставки, я подумал: Ничего себе. Там и плоская композиция, как в Укиё-э, и какие-то петухи Марка Шагала Шагала, плюс эта атмосфера кабаре, какой-то театральности. Ты словно еще на входе сигнализируешь всем, что это не выставка, а стереотип выставки, как и все, что вокруг выставки, а также снаружи, перед ней и после нее. Сама выставка при этом будто бы прячется от нас, её надо найти. Ты думаешь об искусстве, как о тайне? И, главным образом, как о тайне, которую нельзя рассказывать?

Ты слишком паришься по поводу искусства. Искусство − это всего лишь язык. Форма, через которую я/мне объясняют, что из себя представляет то или иное явление. Здесь, в самом начале, мне (как зрителю − V) показали это с помощью притч, картинок, сказок. Показали, что помимо того, что могут увидеть человеческие глаза, есть еще что-то невидимое. И сделали это так, чтобы мне было понятно. При этом тайна сама хочет быть увиденной человеком, она ищет пытливые глаза, того, кто может видеть невидимое.

Во время перформанса внутри был такой особенный ритм: что-то между иронией и трагедией. А это, кажется, самая аккуратная метафора жизни − она вся соткана из этой трагедии, которая на самом деле комедия. Тут вспоминается образ Джокера из комикса Бэтмен, который смеется, когда ему больно. Тебе близок этот образ? Ирония в твоей работе − это комфортная дистанция, с которой тебе удобнее осмыслять реальность, или это само полотно реальности?

Этому миру свойственно и то, и другое. Но человек может выбирать. А так, я люблю дистанцию. Я сама являюсь зрителем своих работ и выставок. Мне всегда интересно: а что будет дальше? Поэтому я не стараюсь полностью воплотить свои планы. На любой мой план есть сверх-план, и мне нравится видеть именно то, что исходит не от меня. И каждый видит то, что у него внутри. И мне интересно, что видят другие, и я с ними соглашаюсь, хоть это и не является концепцией к работе. Сама работа говорит о себе, что она есть. И мне интересно узнавать о своих работах с разных точек восприятия. А Джокер − это не про меня. Выставка, скорее, есть разговор о подобных масках, о том, что действительность скрывается за чем-то ещё. Допустим, ты делаешь вид, что все в порядке, хотя это вовсе не так. Мне кажется, все так и живут, ну чтобы хотя бы для других я хороший или для других у меня все хорошо. У меня это уже в прошлом. Я увидела это в себе и убрала, это самое худшее лицемерие, когда не для других, а для себя. Когда не осознаешь, что есть правда. Ты стараешься быть хорошим, но часто выходит, что хорошим себя при этом не чувствуешь, а у Джокера, он не может принять себя слабым.

Что касается иронии, я с детства люблю что-то смешное делать. У меня со стороны мамы братишки были такие: они что-то выдумывали, творили. И я только недавно узнала, что это, оказывается, мамин отец был такой. Думаю, этот образ засел у меня с детства, что мне как ребёнку нравились смешные взрослые, которые отличались от других. И вроде как они не нарушали законы, но позволяли себе то, что другие не могли позволить − просто дурачиться по-доброму. И эти персонажи из детства, которых я видела в жизни, они более всего запомнились. С самого детства они окружали меня, среди родственников, среди учителей, среди друзей. Это, знаете, человек сам по себе ничего не выдумывает, он просто есть такой, и все. И мне кажется я тоже такая, и мне можно то, что нельзя другим.

В тексте Юлии Сорокиной для Ariadna Media ты упоминаешь ромб, как «портал». И такие «порталы» были не только во втором зале экспозиции, но и вся первая комната как будто представляла один большой портал, переводящий тебя из режима «представления об искусстве» в режим «созерцания чистого искусства». В первой комнате все понятно: висят картины, Марат Райымкулов, куратор выставки, восторженно разливает шампанское, публика развлекается песней «Амстердам». А во второй части выставки все непонятно, нужно как бы изобретать искусство в ней. И перфоманс − это такой переход из одного в другое, трансформация. Ты сделала так, чтобы зрители вошли в одну комнату, но вышли уже из другой и другими. Ты поменяла пространство, находясь внутри него, как ловкий иллюзионист, который подменил кролика в шляпе. Что для тебя перфоманс − это ритуал, кролик в шляпе? Может быть, способ манипулировать пространством?

Я не знаю, чем я, собственно, занимаюсь. Мне просто приходят идеи. И они просятся наружу, чтобы я их высвободила. Я не шибко умная. Я сама смотря на свои работы пытаюсь понять, что они такое. Я ничего не придумываю. То, что выставка варилась два последних года, не означает, что я делала ее днями и ночами. Я, в основном, балду гоняла. А выставка сама себя делала. Что было бы, если бы я упорно работала? Думаю, не было бы так вкусно. Присутствие кого-то ещё в своих работах я уже давно увидела. Это не моя работа. Думаю, это Бог. И пока я выступала на открытии, я получила ответ, что на самом деле я могла бы вообще ничего не делать, потому как не дела моих рук привлекают и нравятся людям, а Дух парящий и Жизнь, которая одухотворяет мои работы. Вот что притягивает.

И как заметила диджей Асель Шалдибаева, совершенно неважно, что первый персонаж − «великий художница Б. БУБИКАНОВА» − делала: пела, говорила, изображала что-то или писала какие-то картины. Она сравнила меня со святыми пророками или учителями, которые передают какой-то духовный опыт напрямую, а все остальное − это мишура.

Перформансы я устраиваю с детства. Я выступала на всяких школьных осенних балах, обычно я выбирала сама себе роли бомжей, наркоманов, проституток, бабу Ягу. Во-первых, потому, что все хотят быть самыми лучшими и красивыми, и вот в этих персонажах мне не было равных. Во-вторых, ну их сыграть проще, чем идеальных персонажей.

Однажды я поссорилась со школьной подругой, и когда ты в ссоре, ты же делаешь вид, что тебе вообще не интересен тот, кто раньше был интересен. А тут я стала рассказывать сюжет индийского фильма, очень серьезно и во всех красках. Очень серьёзно! Было интересно наблюдать, как она старалась не показывать, что ей смешно. Хотя она почти давилась смехом.

Вот и здесь, на выставке, я действовала в схожей манере. Я впервые выступала таким образом: не видела себя, а наблюдала за зрителями, видела их. Это были взрослые люди, но было такое ощущение, будто они впервые на утреннике, впервые увидели Деда Мороза. Одни радовались, потому что знали, какой Дед Мороз хороший и чего от него ждать. Другие недоумевали. Третьи, такие типа делали вид, что они серьезные люди, и пытались что-то экзистенциальное найти, будто философские трактаты писали. Другие испугались, другие смотрели на меня будто я аспаннан ұшып келдiм.

Я также увидел в выставке много Акбара (сын художницы − V). Ты читаешь ему Тараканище Чуковского − надо сказать, воистину памятник сюрреализму. Из картин на выставке в основном гипертрофированные школьные тетрадки, написанные акрилом на холсте. Почти детский маскарад с кукольным театром и пространство в целом напоминает детскую, где раскиданы игрушки. Получается, материнство не отвлекает, а подытоживает твои сегодняшние поиски? Галерея, выходит, это такая детская комната, где все можно; правильный угол наблюдения? Или я что-то недосмотрел?

Выходит, я уже в каком-то смысле ответила на предыдущий вопрос. Акбар − часть моей жизни уже 6 лет, и, естественно, он часть всего во мне. Тараканище − это его книжка. Наверное, самая любимая. Но, как сказал Арман Джапаров (муж художницы −V), Тараканище − это шептун в голове, который парализует, нагоняя страхи. Этот перформанс я сделала в этом году впервые для фильма о современном искусстве. Тогда эта сказка прозвучала для меня как пророчество. А сейчас − как празднование победы.

Тетради − это муж рисует, когда что-то слушает. Они мне просто понравились, и я их использовала. Я думаю таким образом: я вижу красоту во всем, что находится вокруг. я вижу, как Создатель все здорово сотворил, и человек, подобно ему, несет в себе эту сотворенность. Мне тоже хочется делать что-то красивое, и я это делаю. Что вижу − о том и пишу. Но я не совсем понимаю материнство, потому что я сама ребёнок. Ребёнок, у которого есть ребенок. А так, Акбар ещё в два года порвал все современное искусство Казахстана. Он ещё свободнее чем я.

Молдакула в твоих работах не заметить тоже невозможно. Он и в музыкальных инструментах, которые занимали важное место в его языке, − ты используешь их в перформансе. Используешь, с нарочитой физичностью Молакула: когда ты потеешь и время тянется долго, но зритель и художник переживают метаморфозы. Он и в видео арте, где ты ищешь старого баксы и зовешь его. В сущности, Молдакул − везде, кроме живописи. Что самое ценное чему он тебя научил? Как долго ты с ним работала? Что ты можешь вспомнить из тех времен?

Эта работа не о Молдакуле. Молдакул − это больше метафора, мы говорили о нем и это написано в каталоге. Мы с ним дружили в последний год его жизни. Было весело. Он меня научил гармонии в композиции, это хорошая такая база. И у него были большие планы. А когда я узнала о том, что он умер − мне сообщили по телефону − я что-то рисовала, и там же написала: «Молдакул − старый козёл!» Умерев, он как бы предал меня. Мы так не договаривались. Он был моим наставником, но и я была его наставником. Я его ругала за что-нибудь, и только мне такое сходила с рук, как любимому ребенку. Он мне говорил: вот когда вырастешь, жаман қатын боласын!

Но работа не о нем. Идея этого видео пришла давно, и только сейчас она созрела, потому что была в контексте всей выставке. Она о том, что большая часть того, что мы принимаем за действительность, в сущности − обман. О том, что многие традиции и законы соблюдаются из страха, хотя надобности в них больше нет. О том, что с тех пор, как мы были кочевниками, все изменилось, и в одну реку не войти дважды. Но даже если войдем, далеко не факт, что будем счастливы.

В большинстве случаев ритуалы и традиции были созданы для самосохранения и выживания. Что теперь обращение к традиционным ритуальным практикам, связанным, например, с фигурой барана, в (современном искусстве − V) не работает. Человеку всего-то надо быть счастливым, вряд ли для этого достаточно − быть казахом или евреем, или кем-то ещё. Сейчас самое лучшее время для трансформации. Многие прошлые традиции − уже мертвый груз. Они мешают идти вперед. Но это не общее. Это, скорее, индивидуальное. То, что одному хорошо, другому смерть. Представьте что было бы, если бы я решила жить как все, и я бы жила как все. Но это не значит, что кто-то должен быть такой же, как я. Каждый сам выбирает, что ему нужно, чтобы быть счастливым. И это не обязательно современное искусство. Обычно это как маятник, люди говорят: «Ага, если это хорошо, значит то другое − плохо. Поэтому пойдём убивать тех, потому что это плохо». И затем начинается обратное, оказывается, что изначально воспринятое как плохое не было таким уж плохим. И тогда они начинают убивать еще каких-нибудь других, находя плохими их. Иногда приходится ходить годами вокруг одной и той же горы, пока не поймёшь, что она тебе вообще не нужна. И только тогда делаешь правильный выбор.

Я знаю, что ты веришь в Бога и мне было бы очень интересно послушать о твоих мыслях по поводу реальности, в которой мы живем. Сейчас теология как никогда близка к науке, и мы как будто приходим к некой точке сингулярности, в которой даже ведущие физики допускают возможность того, что наша реальность является конструктором. Если бог есть, зачем ему нужны мы? Мы его развлекаем, чему-то учим? Или мы часть бесконечного сознания, которое воспроизводит себя в безвременье?

Бог недавно дал мне ответ, что это время типа как Ренессанс, Возрождение. Можно, например, назвать его мета-ренессансом. Время вернуться человеку в статус владычества над землёй. Потому что человек не произошёл от обезьяны. Изначально человек был создан Богом, такими же как Он сам и есть. А Земля была для человека, Бог дал человеку, Своему детищу в наследство, этот дом. Поэтому ни одно животное, ни одно светило, ни ангелы, ничто не выше Бога и его детей. Но человек потерял свой духовный статус, у него украли статус в самом начале. Поэтому он стал рабом мира. Человек раб всему: он раб денег, раб эмоций, раб светил. Магнитные бури − люди мрут. Сейчас даже малейшая бактерия или вирус может убить человека. То есть, обманом или через невежество человек стал абсолютно беззащитным. Наука ничего не создает, это такой же инструмент, как и искусство, которым мы познаем Бога и все, что он создал. На самом деле человек − вечное существо даже в теле. Слышала, что печень может работать более 400 лет. Зачем создавать печень, которая живет 400 лет, если тело живёт максимум 80 лет? Выходит, создатель многое додумал, а этот момент как будто бы нет.

Слышали, наверное, что человек использует только ничтожную часть из тех возможностей, что в нем есть. Всё так и есть. Человек согласился, что 60 лет пожить − уже хорошо. И так во всем. На самом деле не Земля − ресурс для человека, а человек − ресурс. Это не значит, что человеком нужно удобрять землю. Это значит, что когда он узнает о своём статусе и примет его, вся земля будет произрастать. И это дано каждому человеку, Земля существует, пока мы есть на ней. Каждый человек − неважно умный или глупый − умеет благословлять все вокруг, чтобы все плодоносило, это полное обеспечение. Животные, даже львы, должны рядом ходить как котики. Горы должны двигаться, человек вообще не должен ни болеть, ни умирать. Каждый человек уже имеет дар двигать горы, повелевать ветрам и дождям, размножать пищу, ходить по воде и этот статус нам Бог вернул 2000 лет назад. Пытаться быть хорошим в этом жалком нищебродском состоянии − невозможно. А быть хорошим всем, когда каждый в единении, и у всех все есть это круто, это вполне достижимо.

Выставка будет проходить до 31 января 2022 года, по адресу: комплекс Villa Boutiques & Restaurants (Аль-Фараби, 140а/3), минус 1-й этаж. Вход свободный.