В основе растерянной реакции Европы на миграционный кризис заложено чувство, которое открыто здесь не выражают, но оно вполне ощутимо — эти отчаянные, ограбленные и голодающие сирийцы в какой-то мере являются чем-то заразным. И позволить им попасть в Европу – это как замарать пальцы чем-то ужасным. Здесь также чувствуют, что с Европы уже и так «хватит».

Это не просто обычный расизм. Европейцам очень важно понимать, что они живут в счастливой цитадели рациональности. Управляемой законами среде, основанной на потребительском выборе. Национализм также продолжает играть свою роль. Каждое европейское государство видит себя органичным и полным. Внешний мир при этом состоит из неаутентичных государств мигрантов (Соединенные Штаты), диктаторских режимов и бедности.

Такая самодовольная идеология всегда была центральной для европейских лидеров и их видения мира. Но сегодняшняя, ее относительно новая версия, свидетельствует об отчаянном нежелании возвращаться к кровавым волнениям, которые долгое время определяли европейское сообщество.

В Европе вряд ли можно найти страну, которую не затронули бы разгромы, массовые передвижения населения, за которыми стояли такие же жестокие и нигилистические идеологии, как за Исламским государством. Европейцы любят представлять себе, что ярость и безрассудность, – как и Сирия, находятся где-то далеко от них. И, тем не менее, именно Европа является той частью мира, которая должна ощущать глубокое сочувствие к тяжелому положению простых сирийцев.

Просто представьте расстояние, которое сегодня преодолевают беженцы на своем пути из Греции в Германию. За последний век сама Греция и остальная часть южных Балкан пережили гражданскую войну, военные режимы и катастрофические изменения, став объектом такой жестокости, что сто лет назад путешественник, направляющийся на север, вряд ли узнал местный ландшафт.

Это был мир, который много лет был глубоко исламским. Но в результате серии разрушительных войн все изменилось. Пострадали разные группы населения. Только из одной Греции в начале 1920-х годов около полумиллиона выживших мусульман были изгнаны на восток. Их уход сопровождался безжалостным разрушением любых свидетельств исламской архитектуры.

Лишь Албания благодаря политической прозорливости и Босния-Герцеговина, которая в решающий момент времени находилась под управлением Империи Габсбургов, сохранили свое мусульманское население более или менее нетронутым. Даже в 1980-х коммунистические власти Болгарии изгоняли оставшихся мусульман (известных как помаки).

По мере того, как сегодняшние беженцы направляются в Сербию, они оказываются в стране, уже опустошенной двумя мировыми войнами. В результате вторжения габсбургской армии в Сербию в 1914 году, погибла от голода или во время военных действий, по меньшей мере, половина мужского населения страны. На протяжении многих лет большая часть территории пустовала. Затем в 1990-х годах соседняя страна Босния-Герцеговина стала еще одной катастрофой. Территорией лагерей, этнической чистки и идеологического террора.

В Венгрии сегодняшние беженцы оказываются в стране, которую, по сути когда-то тоже создали беженцы.

Вряд ли можно было бы найти более подходящее место для мрачных сцен из жизни беженцев, чем железнодорожную станцию Келети в Будапеште. Во время двух мировых войн отсюда уезжали солдаты, и их провожали цветами, одобрительными возгласами и звуками военного оркестра. После поражения Венгрии в 1918 году и распада империи Габсбургов, важной частью которой она являлась – станция Келети заполнилась тысячами венгерских беженцев, спасающихся от этнических чисток, проводимых мстительными сербскими и румынскими войсками. И они остались: несмотря на развал экономики Центральной Европы в 1918 году, постоянное население Будапешта значительно выросло, потому что было слишком много напуганных мигрантов.

И когда беженцы направляются в Австрию и Германию, они, конечно же, оказываются в странах, однажды породивших самые жестокие, демонические идеологии, пиком ужаса которых был Холокост. Эти страны должны больше остальных сопереживать тяжелой судьбе беженцев. По сути, эмоциональная и моральная ясность, с которой Ангела Меркель принимала свои решения, исходит именно из этого. Пока немцы планируют принять более 800 000 беженцев, британский премьер-министр Давид Кэмерон (который назвал отчаянных людей в Кале «роем») согласился в течение последующих пяти лет взять сирийцев, в ничтожном и произвольно выбранном количестве 20 000 человек.

В 1945 году было около 20 миллионов европейских беженцев, которые бежали, пытаясь спастись от преследования и разрушения своих домов. Важно заметить, что в то десятилетие Европа нашла пристанище для всех этих людей (что иногда происходило трагически, как с теми, кто попал в тиски Советского Союза).

Послевоенная Европа была образована волной миграции, которая по масштабам превышала сегодняшний кризис. В 1947 году все население, говорящее на немецком языке, было изгнано из Чехословакии. А через несколько недель лишь только в оккупированную американцами зону Германии прибыло около миллиона человек. И, несмотря на то, что прибывали они в страну, превратившуюся в обломки с едва дышащей экономикой, их расселили по южной Германии.

За несколько недель 1962 года три четверти миллиона Европейцев прибыли во Францию после получения независимости Алжиром и остались.

Массовое передвижение людей – это краеугольный камень Европы. Будь оно добровольное или нет. Общины адаптируются, рубцы частично заживают, города растут, дети рождаются, новые знания получается. Даже если убрать огромный, осложняющий ситуацию фактор роли Запада в таких странах, как Ливия, Сирия, Афганистан и Ирак, ответ на текущий кризис очевиден.

The New York Times