Снять честный фильм

Вячеслав: Мы так предполагаем, поскольку сами занимаемся и производством контента и производством фильмов, в частности, что для вас эта работа не просто некоммерческая, а она для вас убыточная, потому что вы на нее собрали денег, по казахстанским меркам – много, но совсем немного с точки зрения производства фильмов. И понятно, что эта история она где-то внутри, наверное, Рома, у тебя. Почему она, эта история, оказалась для вас важна и вы решили ее делать?

Роман: Это хороший вопрос и, если бы я брал интервью у себя, я бы тоже с него начал. Но, мне кажется, что это скорее вопрос к Саше. Потому что Саша, помимо прочего, отвечает за «бабки» и оценивает производство любого проекта и с точки зрения «бабок». Мне тоже очень интересно услышать этот ответ от Саши. Почему вообще стоит впрягаться в производство фильмов, которые не приносят тебе возможность немедленно купить машину или сделать канализацию на даче или обустроить свой загородный участок, засадив его деревьями? Я об этом много думаю, но ответа у меня нет чёткого.

Вячеслав: Это уже хороший ответ, что у тебя его нет, на самом деле.

Александр: Мне этот вопрос как раз не кажется хорошим. Я честно не знаю, как ответить на этот вопрос именно в разрезе денег, потому что, по-моему, есть вещи, которые ты делаешь, держа в голове всю экономику, а есть вещи, которые ты делаешь, потому что они кажутся очень важными. Наверное, здорово в процессе сделать так, чтобы остаться хотя бы в нуле. Но когда ты решаешь забираться в такую большую и длинную историю, ты просто слушаешь себя. И если ты чувствуешь, что сделать это очень круто и это найдет огромный отклик в сердцах и мозгах людей, которые живут в одно время с тобой, то, значит, у этой вещи появится ценность, которая может напрямую не выразиться в деньгах, но это все равно сработает как крутой продюсерский успех. Вот, мне кажется, что это так.

Бывают вещи, которые работают коммерчески, а бывают вещи, которые называются имиджевыми. Все привыкли, что это обычно коммерчески сложные штуки. Люди, которые жертвовали нам на этапе краудфандинга, сделали так, что вещь, которая в других условиях была бы для нас исключительно имиджевой, оказалась ещё и абсолютно зрительской. Так получилось, потому что Кирилл Толмацкий – это один из каких-то перечисляемых по пальцам героев поколения, которого не очень замечали при жизни, но сразу, как это часто бывает, смерть расставила точки на и.

Я могу еще сказать, почему мне этот вопрос не нравится. Он как-то очень сильно переносит фокус на нас и частично на меня в данном случае, а я, честно говоря, против этого. Ты делаешь фильм про что-то очень большое и очень важное. Непонятно, почему в данном случае именно ты. Поэтому меня вот это покоробило и вот у меня такой немного сумбурный ответ.

Роман: Саша сейчас почему-то стал отвечать как художник внезапно, а я тогда отвечу как продюсер, поменяемся ролями. Мне-то кажется, что вот когда я думаю про всю эту экономику, про как бы невыгодность производства, про семь месяцев, которые мы потратили, то всё-таки надо держать в голове, что всё это ещё и инвестиция в будущее нашей маленькой, но гордой компании.

Вячеслав: У Кайрата как раз вопрос есть по этому поводу.

Роман: В России прямо сейчас формируется какой-то очень интересный и, судя по всему, в перспективе большой рынок интернет-кинотеатров. И, кто знает, возможно, с этим фильмом мы начнем наше долгое и счастливое сотрудничество с одним или несколькими из этих кинотеатров.

Александр: Я против того, чтобы мы переводили это в категорию «это убыточно», это вот столько стоило, это вот столько, я реально против.

Роман: Почему?

Александр: Ну ты вот знаешь сколько он стоил до копейки?

Роман: Понятия не имею.

Александр: Мне не нравится трансляция истории про то, что вот мы потратились, мы в убытках, мы такие хорошие ребята. У нас были с тобой в том числе проекты, которые были коммерческим провалом, где мы действительно потратились. «Театральное дело», например. Я правда отказываюсь говорить в категориях – мы понесли огромные убытки, но сделали важное кино про великого музыканта. Это нормальная абсолютно история и она примерно в тех рамках, на которые мы и рассчитывали.

Другой вопрос – то, про что сказал Рома – про кинотеатры. Вот это мне кажется дико важной и интересной историей. Мы довольно много лет (и в первый раз, кстати, с Ромой с фильмом «На кончиках пальцев») пытались делать такое кино, которое вроде и не формат дневного эфира в телеке. И не сложное авторское, какое-то часто совсем не зрительское документальное кино про страдания и попадание в шкуру героя настолько, насколько позволяет уже твое тело, а не камера. Мы все время находились где-то посередине и этой дорожкой осмысленно несколько лет шли. Это такое кино, которое вроде и не телек, но оно и не аутсайдерское документальное кино.

Вот сейчас мы понимаем, что у такого «срединного кино» все больше и больше зрителей становится. Видим это просто по реакции. Есть абсолютно понятная ниша массового, но документального кино про людей, которые нас окружают, про героев, которые прямо сейчас здесь живут.

Роман: В этом смысле мы находимся в начале интересного пути формирования рынка, когда стали появляться реальные мощные посредники между нами, нашим чувством прекрасного, нашим кино, которое нам кажется хорошим и зрителем, который, возможно, соскучился по такому кино.

Александр: Ну, судя по краудфандингу, соскучился.

Роман: Любопытно, происходит ли что-то подобное в Казахстане.

Вячеслав: Мы поговорим еще про это. Потому что это такой интересный процесс и в чем-то мы с вами согласны, в чем-то не совсем, а где-то Казахстану предстоит еще долгий-долгий путь еще до той точки, где вы сейчас находитесь.

Кайрат: Если листать сейчас ленту Фейсбука или инстаграма, смотреть паблики и так далее, складывается такое ощущение, что только ленивый не написал про ваш фильм в России и только ленивый не скинул деньги на фильм. И такое ощущение, что рынок большой и у людей действительно есть потребность в хорошем кино – то, о чем вы сейчас говорите. Я хотел бы немного к нашей, казахстанской реальности вернуться и рассказать, как у нас это происходит. Если человек создает какое-то имиджевое кино, то он сразу же становится популярным, потому что мало кто делает хороший качественный контент в видеоформате и тут звезд на самом деле очень мало. И когда человек делает такое кино, к нему прилетает огромное количество предложений прямо в процессе. Неделя, как он закончил работу над фильмом, и он получает предложение от телека, от коммерческих компаний, которые говорят – сними для меня документальный фильм. Расскажите, происходит ли сейчас у вас так?

Александр: Я бы сказал, что все, с кем мы разговариваем и делаем что-то вместе, в последние месяцы, с февраля, когда мы начали всю эту историю, все конечно очень живо интересуются тем, как это происходит, но я бы сказал, что у тех групп людей, о которых ты говоришь, я бы их разделил – отдельно телек, отдельно бренды, еще кто-то – у них очень часто есть уже свое, довольно мощное видение того, чего они хотят и понимание продукта, который они хотят делать. И в этом смысле я думаю, что они на наше кино про Децла смотрят как на некое такое индии-явление и не очень понимают, как они могли бы воспользоваться похожим продуктом в своих интересах.

Тут еще часть ответа такая – если у тебя есть классный, коммерчески успешный бренд, ты крутой телеканал или классный стриминг, не знаю, ты – огромная компания, это совсем не значит, что в ней есть свой «Децл». Это то, что мы все время объясняем, когда мы беремся за коммерческие заказы – история, которую компания рассказывает себе внутри, не равна невероятной зрительской драме, которую интересно узнать миллионам людей. Это не одно и то же. У компании может быть потрясающе успешный путь, который можно красиво снять и рассказать, но это совершенно не означает, что на это будет интересно посмотреть миллиону человек. Биография Джобса выходит толстой книжкой по всему миру не потому, что это компания, которая заработала невероятные миллиарды. Это потому что она, во-первых, перед этим чуть не умерла, а, во-вторых, ее руководитель – очень экстравагантная личность, а совсем не розовый пони.

Кайрат: К сожалению, не все это понимают.

Александр: Мне кажется, здесь похожая история.

Роман: Слушай, ну а если говорить конкретно про кино наше и про то, как оно изменило наши отношения с потенциальными заказчиками, то надо отметить, что после того, как мы написали, что фильм готов и что мы будем его премьерить в интернете, с нами связались и поговорили более-менее все онлайн-кинотеатры, которые существуют сегодня в России.

Александр: Кроме одного.

Роман: И это, конечно, дико приятно. Я думаю, что сейчас со многими этими кинотеатрами отношения так или иначе начнутся. Мне кажется, это как раз та самая хорошая перспектива, о которой я попытался сказать в самом начале, но товарищ продюсер меня осек.

Александр: Мы очень давно говорим, что в России есть куча нерассказанных историй про крутых героев, которые живут здесь и сейчас. Есть крутые истории, которые можно делать, не дожидаясь, пока тебя опередит Netflix. Сейчас в нашей теореме появилось очень мощное доказательство.

Роман: Осталось только научиться на постоянной основе эти истории находить, чувствовать и понимать. Иногда истории такие труднее находить, чем деньги на производство.

Вячеслав: У меня как раз про это вопрос. Во-первых, почему так долго не могли доказать эту теорему, о которой ты, Саша, говоришь? Если в том числе и у вас двоих и еще у пары десятков человек в России были идеи для историй, почему только сейчас, на истории с Децлом, подтверждается эта теорема? И к тому, что зрительский интерес есть, и к тому, что деньги найти можно и к тому, что, как Кайрат говорил, получить такую мощную медийную поддержку, не тратя на это ни копейки денег. Это не из-за Децла? Мой вопрос об этом. Действительно ли вы ждете, что, если вы продолжите искать истории, находить героев, вам будет так же легко находить финансирование на эти работы? Потому что у меня есть внутри ощущение, что это все-таки история, связанная прежде всего с Кириллом Толмацким и поэтому финансирование вы получили довольно быстро. И если завтра вы объявите краудфандинговый сбор на фильм о ком-то прекрасном, ныне живущем, это уже не будет так просто. Или я ошибаюсь?

Кайрат: На фильм об Алле Пугачевой скинутся.

Роман: Я не знаю, Слава. Мне кажется, единственная возможность проверить, ошибаешься ты или нет, это начать кампанию по сбору средств на следующее кино и посмотреть, как быстро будут собираться деньги и как на это будут реагировать люди. У меня, честно говоря, нет ответа на этот вопрос и мне очень интересно проверить, сработает ли это во второй раз. И в третий, и в четвертый и в пятый.

Александр: У меня есть сразу два ответа – ты и прав и не прав. Ты конечно прав, что это история конкретно про Кирилла, про героя поколения. Но сам подход, что ты в человеке, про которого, казалось бы, рассказано уже все, начинаешь видеть историю, которую никто про него не рассказал, начинаешь смотреть в него так, как никто не смотрел, хотя нужно было копнуть ну вот, чуть-чуть совсем. Просто медийные герои очень часто остаются в призме того, как про них рассказывают медиа, в призме сегодняшних скандалов, в призме того, что они сделали прямо сейчас и с чем они вышли к публике, но их историю жизни никто не рассказывает.

У нас такой опыт тоже был. Мы делали - вот как раз Рома делал - цикл «Герои РБК» и про героев казалось ну просто все известно, известны все их миллионы, все их счета, все их публичные высказывания, вся их отчетность, все на свете.

Роман: Ну да, а если неизвестны, тогда и не надо про них ничего никому знать.

Александр: Но оказалось, что интересно про них знать все остальное и это все остальное оказалось огромным нерассказанным пластом, который трогает глубже, чем самый большой миллиард в отчетности. Эти два проекта разные и все проекты разные, поэтому ответ на твой вопрос будет – и да и нет. Потому что конечно я четко понимаю, что если и когда будет следующее кино, а потом следующее кино и следующее кино, с которым мы решим прийти к зрителям непосредственно, то все эти кампании, так маркетологически звучит, но просто так и есть – кампании по сбору денег – они все будут абсолютно разными. И все кино будут разными. И эмоции у людей будут абсолютно разными. А краудфандинг – это трансляция эмоций через небольшое или большое количество денег.

Роман: Слава, можно я сразу возражу по поводу того, что успешность краудфандинга с фильмом про Децла – это исключительно фамилия героя. Почти сразу после того, как мы собрали денег на Децла, вы собирали деньги таким же образом на производство фильма про катастрофу в Казахстане.

Кайрат: Сорокалетнюю катастрофу, да.

Роман: Но ведь за катастрофой в Казахстане не стоит фамилии звезды шоу-бизнеса, какого-то исторического персонажа, которого все несомненно любят, кинозвезды… Получается, что ты неправ.

Вячеслав: Рома, ты абсолютно прав в том, что все это не стоит за этой историей, но за полигоном стоит история длиной в сорок лет, которая затрагивает один миллионно триста тысяч человек, живущих в Казахстане. Плюс какое-то количество людей в России, которые не скидывались на фильм, потому что не можем мы принимать платежи из других стран, к большому сожалению. Суть в том, что это такая протяженная тяжелая история, которая мало исследована, про которую очень мало любых материалов – и толковых и бестолковых – вообще мало за вот эти 28 лет независимости сказано. Поэтому мы понимали, что найдем эту поддержку у людей, потому что это то, что коснулось многих. Мой вопрос был больше про другое, Рома, и у Кайрата тоже есть такой вопрос – про ныне живущих героев. Я обожаю твою серию «Герои РБК», это один из лучших примеров журналистики и я про него часто рассказываю. Но мой вопрос был больше про то, что, если бы завтра ты или «Амурские волны» объявили о краудфандинге на фильмы о героях, которые в итоге вошли в цикл «Герои РБК», то у меня большие сомнения, что вы бы собрали на это деньги. Нет ощущения, что люди были бы готовы заплатить вам за эту работу. Возможно, я не прав, ну и вообще мы очень уважаем краудфандинг, мы сами его делаем, как ты правильно говоришь. И есть примеры – того же Жени Фельдмана, который делает свой «Самиздат» на протяжении уже двух лет, объявляя постоянно что-то новое. Но бюджеты у него конечно гораздо меньше…

Роман: Но если посмотреть на все его журналы, то бюджет окажется больше.

Вячеслав: Все верно.

Роман: И, кстати говоря, за Женей Фельдманом ведь тоже не стоят какие-то суперзвезды и трагедии и истории, которые затрагивают миллионы людей, собственно, готовых на это деньги потратить. Мне кажется, за Женей Фельдманом стоит прежде всего его репутация. Второе – за Женей Фельдманом стоит его профессионализм. Третье – за Женей Фельдманом стоят картинки, которые хочется смотреть и которые хочется держать в руках.

Вячеслав: Тогда вопрос о том, что будет следующим. Вы уже думали об этом? Может быть, есть кто-то, про кого вы планируете снять, из современников?

Роман: Есть несколько историй и несколько героев, о которых мне хотелось бы снимать кино. Причем снимать именно по такой схеме – спрашивая у зрителя копеечку на производство. Но, наверное, мы пока не будем раскрывать секретов. Давай выпустим кино про Децла. Остальное — сразу после премьеры.

Александр: Слава, вот то, про что ты сейчас говоришь… ты за две минуты примерно все наши сомнения, соображения, попытки понять сформулировал сам. Мы тоже в этой точке находимся. Довольно понятно, что после выхода этого фильма краудфандинг, как бы нам ни хотелось этого, не сметает собой все остальные модели жизни фильмов. В принципе (обращаясь к Роме), я не знаю как ты, а я буду готов к любым исходам и результатам будущих кампаний. Я знаю, что если мы сделаем десять фильмов, на одиннадцатом мы можем ошибиться и не собрать. Но не раньше.

Роман: А я, может быть, вообще этого не переживу, поэтому мы будем думать внимательно, с какой историей заходить в краудфандинг в следующий раз. Я могу сказать тебе точно, что я про это думаю каждый день, ставя себя на место зрителя, на место человека, который готов отдать копеечку или не готов. Я честно про это много думаю и на весы аргументы складываю. Точно могу сказать, что хотел бы еще раз в такую кампанию залезть. Не только потому, что это развязывает нам руки с точки зрения производства, помогает нам не попадать в рабство к заказчику, не только поэтому. Мне краудфандинг прежде всего интересен, потому что, собирая народные деньги, мы как бы автоматически конвертируем производство продукта и потом продукт – в нечто народное, общественное, понимаешь? Что-то, что поддержали зрители до начала производства, потом и весит больше. Меня прям очень заводит и возбуждает эта мысль. Это не вполне продюсерский проект получается, а проект народный.

Александр: Это получается продюсерский проект, у которого две тысячи продюсеров. Вот и все.

Кайрат: Заказчик – зритель.

Александр: Иногда три продюсера друг другу могут голову откусить, а здесь две тысячи договорились друг с другом. Это как раз очень круто.

Кайрат: У нас это порядка пятисот человек, в нашем фильме, тоже дико приятно. Я чуть давления хочу добавить по поводу народного участия. Мы тоже снимаем свой документальный фильм, тоже на краудфандинг. И когда мы начинали делать фильм, нас этот момент очень сильно пугал, в хорошем смысле, он нас подстегивал, не давал нам спать, давал много пищи для размышлений и так далее. Вы не думали о том, что вот фильм выйдет уже через совсем короткое время и зрителю он может просто не понравиться? И вот оно – народная любовь, ожидание, СМИ, которые пишут об этом – и раз, и фильм людям не понравился. И вы сыграли на эмоциях людей, собирая на него деньги, а потом – вдруг разочарование и люди говорят – все, никакого краудфандинга больше. Вы не чувствуете этой ответственности не только за себя, но и за других людей, которые так же, как и вы, потом будут собирать деньги через краудфандинг?

Роман: Это вопрос про страхи. Я могу сказать тебе точно, что я очень сильно переживал в самом начале этого пути. В самом начале этого пути стали возникать скандалы в интернете, был неприятный фон, исходивший от всяких хейтеров и мудаков, которые обвиняли меня в мошенничестве. Говорилось, что я собираю деньги непонятно на что. Говорилось, что я не смогу снять фильм, если кто-то из родственников его не поддерживает. И в мою голову стала залезать мысль, что этот фон почему-то должен распространяться и на людей, героев, которых мне необходимо снимать для этой истории. Я сидел и думал: а что я буду делать, если мне сейчас все откажут, после этих скандалов, а деньги уже собраны и две тысячи продюсеров в меня поверили? Вот в этот момент, в этой точке, конечно, было очень страшно и неприятно. Но это довольно быстро ушло, когда я понял, что герои очень дружелюбны, с большим удовольствием идут на контакт, разговаривают со мной, делятся хроникой, дают интервью, рассказывают какие-то секреты из жизни Децла. И чем дальше, тем увереннее я шел к финальным титрам. А сейчас вообще никаких опасений у меня нет и, судя по реакции на трейлер, который мы выложили неделю назад, я понимаю, что кино людям понравится. У ролика уже полмиллиона просмотров в одном только YouTube, какое-то нереальное количество лайков. Я вообще посмотрел, сколько смотрят трейлеры всяких крутых блокбастеров, в том числе и голливудских, на YouTube. И сейчас понимаю, что у нас все получилось.

Вячеслав: Почему так?

Роман: Я думаю, что ответ на этот вопрос нас возвращает снова к разговору о хороших историях о хороших героях.

Эти шекспировские драмы, которые стоят за героем, очень удачно складываются в хороший сценарий, который не может не сработать.

Александр: А я бы на это еще со зрительской стороны попробовал посмотреть. И с точки зрения хейта, о котором Рома говорил, когда рассказывал про страхи. Вот, например, российский хейт он отличается от американского, у него есть очень четко выраженная советская история. Никто не говорит – вы сделали плохо, все концентрируется на том, что это не надо делать вообще! Нельзя ничего делать, это надо запретить, этого не должно быть! Вот основа русского хейта. И я очень хорошо понимаю, откуда это. Это же вообще среда, в которой мы живем – она запретительная. Законы нам запрещают, с детства в школе нам все запрещают – не говорите, молчите, не делайте того, не делайте другого. И мне кажется, что это момент, когда в каком-то неожиданном кусочке жизни вдруг открывается форточка и оттуда несется разговор, который отчасти запрещен, а отчасти, в силу этой самоцензуры, никогда не происходил – никто не говорил про жизнь и судьбу человека вот так. Часть людей, которые есть у нас в фильме, их просто никто не спрашивал, никто их в ток-шоу не позовет, медиа они были неинтересны. Люди на сайтах про хип-хоп, пока человек не ушел, слова доброго про него не говорили. И вот когда эта форточка открывается и ты вдруг слышишь честный, почти интимный, разговор, потому что вот так разговаривают герои, мне кажется, это производит такую маленькую революцию в мозге зрительском. Ты вдруг понимаешь, что ты так можешь говорить. А итог жизни – это не какая-то куча медийных кусочков, разрозненных и вывернутых, а потом тяжелая надгробная плита. А это на самом деле вот куча таких, очень теплых воспоминаний.

Кайрат: Не отпускает одна мысль. Вот вы говорите – рассказать историю про героя вот так. Я расскажу немного. Мы с Ромой летели на самолете из Астаны в Актобе, мы были на нашем фестивале. Я в самолете смотрел фильм документальный Netflix про неудачников, которые в своей жизни совершили какую-то ошибку и она привела к тому, что человек изменился, стал сильнее или люди вокруг него стали сильнее, а он стал каким-то символом для них. И тогда Рома высказал мысль, к которой я хочу сейчас вернуться – что ты именно так и будешь строить фильм про Децла – что через свою неудачу он становится каким-то символом. Полгода прошло и фильм закончен. Рома, каким фильм получился в итоге?

Роман: Ты знаешь, в этом фильме один из героев – Тимур Юнусов, более известный как Тимати, ближе к финалу говорит, что Кирилл – это человек, который почти всю свою жизнь стоял и ссал против ветра. И вот он уже весь в этом, в моче, ветер все сильнее, а он стоит и ссыт против ветра. И кажется, что можно просто развернуться и ссать дальше по ветру, но он не развернулся, даже умирая не развернулся и ссал как бы на себя, как бы проигрывая, как и герои того сериала, который ты смотрел в самолете. Ты выигрываешь, проигрывая. Ты знаешь, мне кажется, это очень сильный образ, который я не ожидал, если честно, получить от Тимати.

Александр: Это довольно интересно, потому что все остальные свои реплики он произносит примерно языком Тургенева. Как раз словами, которые ты не ожидаешь услышать от Тимати, который теперь нам еще известен как человек, которого «вы должны вырезать из своего фильма» (так нам хейтеры в комментариях советовали поступить). И он почему-то натурально про все рассказывает языком Тургенева, а потом смотрит в камеру и говорит прочувствованно эту реплику про «ссал против ветра».

Роман: Короче говоря, мне кажется этот образ очень точным.

Но вся штука в том, что он хоть и ссал против ветра, в моче оказывался не он, а многие люди, которые, кажется, ссут по ветру. Поэтому лузер победил, оставшись верным своим принципам. А многие другие — нет.

Александр: Только не выносите это в заголовок.

Вячеслав: Саша, мы не такое СМИ, ты просто нас плохо знаешь.

Роман: Мне кажется, что Кирилл оказался до конца верным своим принципам, многие из которых даже мне, человеку, который должен симпатизировать своему герою, кажутся абсурдными, чрезмерными и несовместимыми в принципе с жизнью успешного артиста. Так что это кино про человека, который ссал против ветра.

Вячеслав: Почему про него так мало было сказано точного и честного при жизни? Было же известно, что он принципиальный, что у него есть позиции, жесткие, отличающиеся от того, что сейчас принято. Я так полагаю, что это и тебе было известно, потому что ты рассказывал о своем разговоре с ним. Тем не менее, почему это не побуждало при жизни создавать о нем фильмы, не говорить о нем, как об уникальном артисте. Почему этого было так мало? И почему только после смерти Кирилла о нем стали говорить как о явлении?

Роман: Я думаю, это целый ворох причин и обстоятельств, нет какого-то одного конкретного. Во-первых, у него был сложный характер и поссориться с Кириллом Толмацким было очень просто, не надо было сильно для этого стараться. Это то, что Кирилл и сделал – поссорился с большим количеством СМИ и людьми, скажем так, из тусовки, которые могли бы про него писать и говорить. Во-вторых, Кириллу было 35 лет, когда он умер. И, возможно, ему просто не хватило времени для того, чтобы о его новой карьере, наконец, начали писать и говорить. Мне кажется, что только в этой точке, близкой к 35 годам, он начал нащупывать какой-то свой новый, уникальный музыкальный язык, звук, аудиторию. В-третьих, он в довольно радикальных условиях существовал в семье. Находились люди, которые сосали из него кровь.

Александр: Мне кажется это все – не ответ на вопрос. Мне кажется, что ответ на твой вопрос лежит в компетенции какого-то поведенческого психолога, который занимается восприятием в медиа. Я к тому, что ты сейчас говоришь про какие-то кусочки его биографии, но это просто то, как мы это воспринимаем. Эми Уайнхаус – то же самое, но про неё писали и говорили.

Роман: Нет, не то же самое. У Эми Уайнхаус был продюсер, который помогал создавать ситуацию, при которой про нее каждый таблойд пишет по три раза в день. Понимаешь? У Кирилла Толмацкого все-таки не было продюсера, надо это четко осознавать. Он всю вторую половину своей жизни существовал без продюсера в принципе. Он был травмирован опытом существования с продюсером до такой степени, что вообще слово это вслух произнести не мог. У него не было своей студии, на которой он постоянно писался бы, у него не было никаких бюджетов на продвижение своей фамилии, своего бренда даже в профильных каких-то хип-хоп СМИ. Он пытался все делать сам, иногда карикатурно плохо. Вот, собственно, поэтому никто и не писал и не говорил про него. Ну и потом, когда ты тратишь столько времени на борьбу с собственными комплексами, страхами, навязанными той самой первой, успешной частью своей жизни, у тебя просто не остается внутреннего ресурса на то, чтобы быть успешным в новой жизни. Мне кажется так. И если бы он прожил не 35 лет, а 60, возможно, ему хватило бы времени, ума, мудрости и таланта на то, чтобы не только уничтожать то, что было тогда, но и на то, чтобы создать что-то новое.

Александр: Вообще-то это тоже очень понятная история. Очень часто те, по кому мы начинаем сильно скучать после их смерти, это совсем необязательно те люди, которые создают что-то невероятно массовое и популярное. Так тоже часто бывает. И понимаешь потом, что ушел важный герой и его осмысленная стратегия была не в миллионе просмотров или каких-то там «Золотых граммофонов» или как это там называется. И это тоже, мне кажется, часть этой истории.

Кайрат: Я еще про одну интересующую меня сторону хочу поговорить. Кирилл умирает, через два дня вы объявляете о том, что собираете деньги на фильм о нем. Его родственники еще не отошли от того, что его нет и тут появляетесь вы – ребята, которые уже обязаны двум тысячам продюсеров снять про него фильм. Как родные реагировали на вас? Как это происходило, когда эмоции родных еще не остыли, а вы уже пришли с идеей документального фильма про Децла?

Роман: Так мы ровно потому и начали так быстро собирать деньги — пока эмоции не остыли! Если бы мы ждали, пока остынут эмоции, мы не собрали бы ничего. Звучит, возможно, несколько цинично, но это так. Так устроен мир.

Александр: Я бы сказал, что это звучало бы цинично, если бы мы купили себе по «Запорожцу», а так – единственный эффект от того, чтобы выждать и собирать, не знаю, например, сейчас, был бы в том, что просто не было никакого фильма.

Роман: И, кстати, это довольно быстро, ну почти моментально, поняли и приняли те самые ближайшие родственники, о которых вы говорите - и папа и мама Кирилла. Папа так вообще мне чуть ли не на следующий день после запуска краудфандинга позвонил и сказал, что это гениально, то, что ты сделал. Ещё он предупредил, что сейчас на меня выльется восемь миллионов тонн говна и попросил на это не реагировать. Он был прав. Он сказал: делай свою работу. И я сделал.

Александр: При этом и папа и мама, как близкие люди, взяли большой таймаут именно на то, чтобы разговаривать, давать интервью.

Роман: Они сказали, что интервью для этого фильма они дадут, как только смогут разговаривать. без слез. Мы выждали время - два месяца, может, даже больше и приехали с ними разговаривать тогда, когда они захотели. Никакого насилия не происходило с нашей стороны.

Кайрат: При этом у Кирилла с отцом же были очень напряженные отношения. Ты звучишь комплиментарно по отношению к Кириллу, значит ли это, что ты в фильме из отца делал антигероя? Для него это было нормально, что он в фильме может выглядеть плохо?

Роман: Я бы не сказал, что он в фильме выглядит плохо или хорошо. Он выглядит очень естественно в этом фильме. Таким, какой есть. Продюсер. Со всеми вытекающими последствиями.

Александр: Вообще, кто выглядит плохо, а кто выглядит неплохо – эта зрители решат. Это никогда не может предусмотреть и спрогнозировать ни один гениальный и великий режиссер. Может быть, в игровом кино это работает, но в документальном – из всех людей, кто посмотрит этот фильм, я уверен, что половина скажет, что это комплиментарное кино по отношению к этим, этим и этим героям, а вторая половина скажет ровно обратное.

Роман: И это абсолютно нормальная ситуация. Но надо отдать должное Толмацкому-старшему – он за все время производства фильма ни разу ни на чём не настаивал. Он просто доверился. Он не просил заранее что-то с ним согласовывать, утверждать, вырезать. С его стороны не было никакой мути.

Александр: Удивительно, что ни один человек, который мог бы стать и действительно стал героем фильма, не вмешался в то, что мы делаем. Но при этом какое-то огромное количество людей вокруг и огромное количество комментаторов без конца писали – мама вам не даст, папа вам не даст интервью, вы не должны, вам никто ничего не даст. Но мне кажется, что они забыли спросить у тех людей, за которых они в этот момент говорили. Не было ни одного человека, который решил бы, что лучший выбор – это ничего ни о чем не говорить.

Роман: Эта история хороша еще тем, что она меня, например, конкретно кое-чему научила.

Они ничего не решают, они ничего не формулируют и не определяют. Они просто создают вонь, в которой сами же и находятся. Это просто планктон, который страдает от собственной недозанятости и прислоняется к любому конфликту по любому поводу. Нельзя на них обращать внимание, иначе планета перестанет вертеться.

Александр: Рома сейчас на этот хейт эмоционально отреагировал, а я понял другую вещь про это все. Почему-то кажется, что хейт может как-то влиять на процесс, хейт может как-то влиять на судьбу фильма. Нет. Он вообще не влияет на то, сколько людей хотят быть героями фильма и разговаривать, сколько людей хотят дать денег на этот фильм, сколько людей хотят это посмотреть и даже на то, сколько людей хотят поставить лайк, условно говоря.

Мы сейчас закрыли комментарии к трейлеру и 99,5% людей ставят там лайки. Просто едет какой-то большой поезд, в нем происходит какая-то своя жизнь, отдельно едет вот еще вагончик с этими чуваками. Если ты просто закрываешь перед ними дверь – ничего не меняется. Это вот удивительно. Это я все к тому, что если то, о чем мы сейчас говорим, прочитает любой человек, который в сложной, неустойчивой ситуации, борясь со своими страхами, пытается собрать кино или какую-то историю, в которую он верит, если он видит, что подвезли комментариев, у меня один совет – выключите их. От этого ничего не произойдет. Если вы не соберете, то не соберете не по этой причине, а если вы соберете, то соберете почти наверняка. Если вы выключите эти комментарии и эти люди просто останутся дома, ваши герои по-прежнему будут готовы с вами разговаривать, ваш фильм получится или прочитают текст, книжку, которую вы пишете. Это вообще не та вещь, которая что-то решает. Это просто эффект того, как в 2019 году устроен интернет, который был придуман учеными, чтобы обмениваться письмами на научную тему.

Кайрат: У нас еще очень много вопросов, но мы только два зададим и, я надеюсь, что когда вы будете в Алматы, у зрителей фестиваля еще будет возможность задать вам вопросы. По поводу процесса и сроков съемок – семь месяцев заняла работа над фильмом. Много это или мало? По мне, так это безумное количество времени. Почему так долго? Я читал твое интервью, Рома, ты говоришь, что это нереально быстро.

Вячеслав: Почему так долго, Рома? И почему ты это называешь быстро? Объясни.

Кайрат: За семь месяцев можно же снять большой голливудский фильм. Расскажите, почему вам нужно было столько времени?

Роман: Слушай, мне кажется, что, если и можно снять голливудский фильм за семь месяцев, то работать над этим фильмом будут тысячи две человек, наверное. И стоить этот фильм будет раз в миллион дороже, чем наш. Нашим фильмом занималось довольно маленькое количество людей, хоть и очень профессиональных. Каждый член команды работал за троих. Снят фильм быстро, потому что хорошее документальное кино, которое длится два часа, снимается гораздо дольше, сложнее, производство обычно занимает больше времени. Ну просто так этот мир устроен. Тебее детально это описать? Документальное кино – это все, что угодно, да? Ты взял камеру, не умея снимать и с дрожащей рукой вышел на улицу, зафиксировал жизнь города в течение одного дня, пришел домой, смонтировал что-то, как сумел и выплюнул это в YouTube. Документальное кино?

Кайрат: Вполне.

Роман: Да, вполне документальное кино. Есть даже целые школы, которые учат снимать именно так. Такое кино можно произвести за два дня. А есть кино большое, красивое, которое снимается дорогими профессиональными камерами, дорогими профессиональными людьми, которых нужно всех собрать в одном месте. Место это должно быть неслучайным, а герой, который в эту камеру что-то говорит, тоже должен быть специально в это место приведен, с ним нужно об этом договориться заранее. И это малая часть работы, которую нужно сделать, потому что потом начинается постпродакшн – это монтаж, это цветокоррекция, это работа со звуком, с музыкой. В нашем случае с нами работал прекрасный композитор Искандер Еримбетов, человек из Казахстана, кстати. То есть нам писали оригинальную музыку, а это не происходит за два дня. Потом эту музыку нужно свести. Потом еще куча разных работ, чтобы файл выгнать, перевыгнать и еще сто раз выгнать, поправив поля. Документальное кино — это очень много больших и маленьких работ, в том числе и незаметных для зрителя.

Александр: Я бы упростил. Ты говоришь про технические вещи. Да, кино – это технология. Но это в последнюю очередь технология. Великие фильмы, которые получают какие-то невероятные награды, документальные, типа «Акта убийства» или фильма «Икар», который про допинговую историю, в них огромные титры, огромные сроки и огромные бюджеты. А бюджет – это всегда формула от количества людей и количества времени, которое эти люди могут потратить. Они там огромные не потому, что зажрались, а все можно сделать за три минуты. Это потому, что результат будет зависеть от того, сколько и какому количеству профессиональных людей ты даешь времени, чтобы подумать, придумать и сделать. И в этом смысле каждый из этих людей может получить определенный результат за месяц, определенный результат – за семь месяцев, определенный результат – за два года. Ну а за один день этот результат, наверное, никак не может выглядеть или по крайней мере не может называться фильмом. Вот как-то примерно так это устроено. Ты скажешь – почему так долго, я скажу – почему так быстро и мы оба в этом смысле будем правы. Просто в какой-то момент мне стало кристально ясно, что камеры, монтажные программы и звуковые платы и микрофоны – это вообще не то, что создает кино. Кино создают люди и сколько у них времени есть, так они это и сделают.

Роман: Наверное, надо привести примеры для сравнения. Сколько что снимается. Например, сколько в среднем снимается кино Леонида Геннадьевича Парфенова?

Александр: Два года.

Роман: Два года Леня снимает один фильм. Кто у нас еще великий документалист? Сколько снимается кино Виталия Манского?

Александр: Не знаю. Но работе «Свидетели Путина» потребовалось двадцать лет выдержки, чтобы стать фильмом. Съемки закончились двадцать лет назад. Весной этого года все говорили про «Покидая Neverland». Сколько потребовалось времени, чтобы эти съёмки превратились в кино? Ну тоже 20-25 лет. Сколько времени снимался сериал «Создавая убийцу»? Полжизни героя.

Роман: Да. А сколько мы снимали кино «На кончиках пальцев»? Тоже сложно посчитать.

Александр: Легко посчитать. Больше двух лет, потому что ты занимался этой историей больше двух лет.

Роман: Начинал снимать, еще работая на телеканале РЕН-ТВ. И заканчивал уже совершенно другими способами в других местах. Поэтому такой довольно лукавый вопрос про сроки все-таки, не лукавый, а какой-то беспредметный что ли.

Александр: Кино в память – это единственная в документальном кино история, которую действительно можно снять так быстро. Например, за 7 месяцев, как мы.

Роман: Все случилось уже.

Александр: Да. Потому что в большинстве других историй тебе нужно провести много времени, чтобы что-то произошло.

Роман: А здесь история закончилась, здесь уже все случилось.

Вячеслав: От того и возникает этот вопрос – почему так долго. Потому что понятно же, что вот герой, вот уже все произошло, вот те люди, с которыми мы об этом герое поговорим, вот архив, вот эти материалы, вот осмысление, вот приехали. Поэтому вопрос и звучит именно так, Рома.

Роман: 35 лет жизни – это не 5 минут. Для того, чтобы эти 35 лет жизни переварить и тот самый архив, о котором ты говоришь, собрать и почувствовать, надо чуть-чуть попотеть. Это все не пять секунд занимает. 35 лет – это жизнь. Я вот столько ещё не прожил.

Вячеслав: У меня финальный вопрос, он еще глупее предыдущего. Он про то, довольны ли вы на исходе, за совсем небольшое время до премьеры, тем, что получилось. Насколько это далеко от того, о чем ты, Рома, говорил в своем видео, которое выкладывал, запуская краудфандинг. И второе - вы уже начали на самом деле отвечать на этот вопрос – чем эта история и работа над ней вас научила? Не в смысле продюсирования, не в смысле сбора денег через краудфандинг, а в смысле самой истории, героя и всего остального.

Роман: Я получил колоссальное удовольствие, производя этот фильм. И я думаю, что получилось то, что я хотел сделать.

Наверное, правильно спрашивать об этом немножко попозже, когда страсти улягутся и этот фильм можно будет пересмотреть с холодным сердцем. Но сейчас я скажу, что да, все обязательства, взятые на себя, записывая тот самый ролик, о котором ты говоришь, самый первый, где я прошу у людей денег на производство этого фильма, выполнены. И перед людьми и перед самим собой мне не стыдно ни за одну монтажную склейку этого фильма. Мне кажется, что это хорошая работа. Я буду очень рад, если кино посмотрит много людей. Я очень хочу этого.

Чему научила еще эта история? Не важно, в какой стране мы живем – в России, Казахстане, Армении, Америке – мы реально находимся в большом лесу и под ногами у нас грибами растут истории и герои, которых очень важно научиться замечать, находить и складывать аккуратненько в корзиночку. И еще одно важное умение – эти грибочки отличать от поганок. Кажется, что это очень просто, но поганки умеют здорово маскироваться под съедобное. И вот это умение рассказывать съедобные истории на хорошем интересном - в том числе и хорошем визуальном - языке – это очень большое удовольствие. И я сейчас понимаю, что мне очень хочется заниматься в жизни именно этим. Вот понимаю сейчас в этом моменте, как никогда, сделав это кино. Понимание того, чем тебе хочется заниматься – это очень ценно. Потому что я знаю огромное количество людей, которые к 35 годам не уверены, что они занимаются тем, чем хотят, а я уверен, что я на своем месте.

Вячеслав: Да, это очень круто, это правда.

Александр: Я, просто продолжая твою аналогию, хотел сказать, что, мне кажется, в этом лесу иногда можно собрать какую-нибудь поганку, потому что кино – это визуальное искусство, а поганка – это красиво.