Роман Супер: «Судя по тому, что у вас до 10 вечера Facebook не работает, вам тоже несладко»

С Романом мы должны были созвониться через Skype в 7 часов вечера по Москве. Из-за технических трудностей было решено перенести звонок в Facebook, который в лучших казахстанских традициях «лежит» с 21:00 до 22:00 по Астане.

— Вы много лет проработали на телевидении, сейчас снимаете документальные фильмы для РБК. Расскажите о проекте «Герои».

— Я снимаю документальные фильмы не для РБК, а для всех, кто захочет и закажет в нашей продюсерской компании «Амурские волны». РБК – это один из наших контрагентов, с которым мы работаем давным-давно, еще с тех пор, как мы с друзьями работали на канале как штатные единицы. Наши пути разошлись, но мы продолжили такое сотрудничество. Я снял для них цикл фильмов «Герои» про крутых, интересных, с хитрой судьбой бизнесменов, которых мы, скорее всего, не встретим в журнале Forbes. На них не обращали внимания крупные федеральные СМИ, но обратили внимание мы, потому что они того заслуживают. Это, как правило, богатые русскоговорящие дядьки, вся жизнь которых – одно сплошное преодоление. А преодоление – это самое интересное с точки зрения драматургии, поэтому грех не снимать документальные фильмы про таких людей. Мы сняли девять фильмов, они с большим успехом прошли на РБК. Я думаю, будет еще один цикл.

— Мне понравился фильм о Романе Аранине. Это классная история преодоления.

— Да, это самый яркий пример преодоления: когда все в твоей жизни должно закончиться, но на самом деле все только начинается. С Романом Араниным было очень интересно работать.

— Есть ли тема, на которую вы хотели бы снять фильм, но по каким-то причинам за нее не беретесь?

— Я очень хочу снять фильм про рэпера Oxxxymiron’a, не знаю, насколько в Казахстане он большая звезда.

— Его знают, да. А почему именно о нем?

— Во-первых, он очень крутой музыкант. Во-вторых, с Оксимироном я познакомился еще тогда, когда это не было модным: много лет назад я был в Лондоне, снимал для телеканала РенТВ об уличных погромах, в которых участвовали русскоговорящие эмигранты, живущие в Лондоне. Самым интересным и в то же время простым способом влиться в эту тусовку русских погромщиков в Лондоне было познакомиться с русскими рэперами. Таким образом, я случайно познакомился с Оксимироном, который тогда жил в Лондоне. Мы встретились в Гринпарке, он со своими друзьями ввел меня в этот буйный тестостеронный мир русских погромщиков. Я понял, что за этим чуваком большое будущее. Так и оказалось. Вообще, история Оксимирона – это тоже история преодоления, когда чувак без копейки денег в чужой стране превращается в главного русскоязычного музыканта одной шестой суши. Это классная история, которую здорово было бы рассказать. Не делаю я это только потому что Мирон пока не подпускает к себе близко документалистов. Скажем так. Но я думаю, что все получится – это вопрос времени и доверия.

— А сейчас вы поддерживаете общение с ним или наблюдаете за Мироном издалека?

— Время от времени общаемся.

— То есть фильм о музыканте – это ваша главная тема на сегодня?

— Пока это первое, что приходит в голову.

— Это интересно – рэпер, не политическая фигура.

— Мне кажется, что ни одна политическая фигура в России сейчас не заслуживает такого пристального внимания. Рэп-музыканты гораздо интереснее.

— Сейчас вы работаете с интернет-аудиторией, снимаете для нее фильмы. Есть ли какая-то ощутимая разница в производстве фильма для телевидения и для Сети?

— Трудно сказать. Когда ты работаешь в телеке и знаешь, что ты готовишь фильм для большого федерального эфира, то ты получаешь моментальный фидбэк в виде узнавания тебя в электричках, подъезде, на улице. Когда ты делаешь нечто подобное для интернета, фидбэк меняется кардинальным образом – получаешь комментарии и лайки. Я еще пока не понял, что мне нравится больше (смеется). Мне кажется, что особо существенной разницы нет. Я ее не ощущаю.

— Аудитория все же различается. Если у телевидения ядро – это преимущественно взрослое население, то в интернете это и школьники, и молодые люди, и продвинутые пенсионеры.

— Этот разговор был бы уместен, если бы я был видеоблогером, имел свой канальчик на Youtube, собирал бы в комментариях то, что называется «школотой». Но так как я этого не делаю, то я даже не очень понимаю, что это такое и как это работает. Честно говоря, мне пока не очень интересно на эту площадку заходить. Не то, чтобы Youtube меня не интересует. Я обременен некоторым бэкграундом большого телека. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что есть некоторые стандарты, от которых я не могу избавиться – они превратились в мою, практически, родовую травму. Это касается всего: как снимать, как монтировать, как продюсировать, как строить драматургию. Это касается и моей подготовки к интервью, как я должен написать сценарий. Когда речь идет о Youtube, то об этом всем можно немного забыть, включить камеру и начать трындеть. Я не могу себе пока позволить жить и работать вот так. Это как раз-таки минус телевизионного бэкграунда – я не могу преодолеть в себе это свое прошлое и начать трындеть. Я не говорю, что включить камеру и начать трындеть – это плохо, я говорю о том, что я просто не умею этого делать. Я привык работать в команде, привык к другим правилам игры, скажем так. Они меня тормозят и останавливают от прыжка в Youtube.

— Вы наверняка смотрите русскоязычные каналы. У вас есть любимые авторы?

— Я, конечно, все это смотрел и меня, честно говоря, берет оторопь от того, что я видел в основном. Мне неприятно осознавать, что миллионы людей готовы тратить время на такое дерьмище. Я могу назвать две фамилии, которые не вызывают таких ощущений. Это, конечно, Юра Дудь и Леонид Геннадьевич Парфенов. Дело в том, что ни тот, ни другой, не являются в широком смысле видеоблогерами. И тот, и другой – профессиональные журналисты, которые смогли включить камеру и начать трындеть.

— Сейчас, говоря о журналистике, упоминают и то, как форматы меняют профессию. Насколько вы согласны с этим?

— У меня перед глазами нет большого количества примеров таких изменений. Я назвал сейчас Дудя и Парфенова, и не сказать, что окно Youtube их как-то изменило, но и двух персон недостаточно, чтобы определить какую-то тенденцию. В любом случае, я думаю, современные технологии сотрут с лица земли бубнёж, подобный тому, который я сейчас воспроизвожу. Технологии эти просто поставят вопрос ребром – либо ты засовываешь свой снобизм куда-то подальше, прыгаешь в эти новые условия, включаешь камеру и трындишь; либо ты просто перестаешь быть заметным.

— Давайте поговорим о высоком – о документальном кино. По моему субъективному наблюдению, документальное кино вновь становится популярным жанром. Как вы думаете, почему зрители возвращаются к нему?

— Я не соглашусь с вами в том, что этот жанр снова становится популярным и набирает обороты. Я, честно говоря, такого не замечаю. По крайней мере, в Москве и в России, в целом, бума документального кино нет. Все совсем наоборот. Не знаю, что в русском интернете с этим происходит, но если говорить о федеральном телеке, то дела совсем плохи. Если раньше было реально договориться с крупными каналами, и даже с «Первым каналом», о производстве документального кино, то сейчас это невозможно. Документальное кино неинтересно большому телевизору даже в самом глубоком ночном эфире. Мне кажется, что ваш вопрос несправедлив. Я могу сказать, почему документальное кино интересно мне, ответ абсолютно простой, пошлый, но правдивый: документальное кино, потому что нет ничего интереснее жизни.

— Сейчас в Казахстане появляются документальные фильмы небольшого хронометража: самостоятельные проекты или реклама. Конечно, это все происходит в интернете, не выходит на телевидении, куда попадают разве что документальные фильмы о президенте.

— Честно говоря, при всем уважении к Казахстану, не могу вспомнить ни одного документального фильма, который бы прогремел за пределами вашей страны.

— Да, это все локальные события.

— Я смотрел почти год назад документальный фильм, наверное, это все-таки американское производство, про вашего музыканта. Я сейчас не выговорю его имя и фамилию, но у вас есть замечательнейший музыкант, у него есть классный клип, где дедушки с бабушками танцуют.

— Галымжан Молданазар.

— Да, точно. Как-то раз он поехал с гастролями по американским городам, точно был Нью-Йорк. Все эти гастроли фиксировались на камеру: репетиции, выступления. Это, пожалуй, был первый фильм – то ли казахский, то ли про казахского парня – который меня очень сильно зацепил. (Фильм снят Канатом Бейсекеевым — прим. V).

— Роман, вы приедете в сентябре в Алматы, расскажете о своей работе. Что является главным для документалиста? Какие качества нужны человеку, чтобы снимать, не обманывая?

— Это даже не качество, а способность реально заинтересовываться чужой человеческой судьбой, закрыть свой рот и послушать человека. Если вы способны на это, если вас по-настоящему может увлечь чужая жизнь, если вы готовы вложиться в нее своим временем, своим вниманием, своими переживаниями, то у зрителя никакого ощущения обмана не возникнет. Это самое главное. Всему остальному можно научиться, это приходит с практикой. Если вы мизантроп и не можете позволить себе потратить себя на кусочек чужой жизни, то ничего не получится. Я, когда приеду в Казахстан, в максимально прикладном ключе постараюсь построить свой рассказ, буквально по кирпичикам сложить документальный фильм от замысла, первых набросков идей до финальной склейки в монтаже и далее дистрибуции фильма. Я расскажу, как это работает в моей практике.

— Не знаю, как в России, но в Казахстане журналистское сообщество переживает за настоящее и будущее профессии. Как вы считаете, нужна ли журналистика, когда вокруг так много каналов информации. Журналистика в порядке ли?

— Я считаю, что журналистика – это такая же важная профессия, как и врач, учитель, судья, воспитатель в детском саду. Я считаю, что это одна из самых ценных гуманитарных профессий, без которой общество не может развиваться полноценно. Я не знаю ситуации в Казахстане, но судя по тому, что у вас до 10 вечера Facebook не работает, вам тоже несладко. В России полная беда с этой профессией, особенно это касается телевизионной журналистики. Профессия искажена и умерщвлена, но это совершенно не значит, что люди, которые умеют и могут этим заниматься, не должны этого делать. Я считаю, что всегда находятся возможность и вариант продолжать работать. Если ты не можешь работать в новостях, заниматься актуальной информацией, значит, нужно пробовать снимать документальное кино. Если ты не можешь делать документальное кино для больших федеральных медиа, значит, нужно придумать, как делать это в интернете. Если интернет не работает до 10 часов вечера, как у вас в Казахстане, то значит, нужно ставить будильник на 22:05 и делать это в 22:05.

— Получается такая работа вопреки.

— Конечно. Если вы доктор в стране, где десятилетиями продолжаются гражданские войны и все известные больницы в стране разбомбили, это не значит, что вы как врач перестанете лечить людей. Вы все равно будете искать возможность встречаться со своими пациентами на других территориях, искать возможность выполнять свой профессиональный долг. Мне кажется, то же самое и с журналистикой. Да, мы не можем сейчас работать на больших телеканалах, как мы привыкли за десять лет работы, но это не значит, что от этого мы станем меньшими журналистами. Да, наша аудитория станет меньше, но мы продолжим делать для нее документальные фильмы.