​Организаторы ARTBAT FEST: «Возможно, без пандемии мы бы не придумали выставку в супермаркете»

Что происходит с ARTBAT FEST?

Веселова: Вышло так, что мы перевернули логику действий: не провели фестиваль в прошлом году, когда это следовало сделать, но провели в 2020, когда это оказалось почти невозможно. В этом году ARTBAT FEST вообще юбилейный − ему исполнилось 10 лет. Но из-за того, что нынешний год совсем непонятный, мы не можем планировать дальше недели. Обычно осенью у нас была череда открытий: мероприятия начинались одно за другим, но сейчас у нас мобильная или текучая структура. И если у нас появляется возможность провести выставку, открыть какой-то проект, мы это быстро организуем в рамках ARTBAT FEST. Кроме того, фестиваль получился растянутым во времени. Обычно у нас был концентрированный месяц мероприятий, а сейчас всё началось в сентябре и будет продолжаться, по меньшей мере, до декабря.

Традиционно фестивалем мы открывали день города. Но поскольку сейчас другая ситуация, и большая часть мероприятий проходит онлайн, то единственным оффлайн событием была выставка «Проявленная пленка». В ней участвовали два фотографа: Алим Хайдаров и Бауыржан Сабитов. И она получилась совсем не парадной. Обычно на таких выставках вы видите сильно глянцевые снимки с достопримечательностями, но у нас вместо этого были необработанные снимки людей. И благодаря пленке удалось добиться такого состояния, когда ты не способен определить где новая фотография, а где старая. В результате в них стала прочитываться тоска. По моим ощущениям Алматы − осенний город. И хотя это приятное время года, оно наполнено ностальгией и ожиданием неизбежности застоя. И этот проект как будто бы отразил дух всех остальных.

В этом году нас поддержала организация CEC ARTSLINK и мы впервые получили возможность выплачивать гонорары художникам. Они же выступили партнерами этой выставки в Esentai Gourmet. Но даже несмотря на возобновление каких-то активностей, художникам сейчас очень сложно, да вообще всем сложно. И речь идет не только о финансовой стороне, но и духовной. Мы ничего не можем спрогнозировать как раньше, мы не можем отвечать за свои действия, став игрушками в руках вируса. И нынешнее внимание к физическому благополучию будет чревато большими психическими потрясениями. Поэтому мы и решили не просто раздать деньги художникам, но провести какие-то мероприятия, чтобы взбодрить их и зрителей. Когда мы думали об этом гранте, мы поняли, что единственное доступное публичное пространство сейчас − супермаркеты. Они стабильно будут открытыми. Беспокоясь о духовной составляющей, мы решили поиграть с этим противоречием, когда все волнуются только за физическое состояние.

Еще в этом году мы запускаем очередной курс Школы художественного жеста вместе с Фондом Сорос-Казахстан. Во время карантина мы проводили несколько лекций, они не были профессионально записанными, но мы опробовали онлайн формат и затем перевели школу на него. Для этого мы записали большой пул лекций по философии, истории искусства и арт-менеджменту, который постепенно будут выкладываться в свободный доступ. И школа в этом году будет двуязычной: часть лекций у нас записана на русском языке с казахскими субтитрами, другая часть, наоборот. И школа посвящена правам человека.

А расползание ARTBAT FEST на множество проектов − это вынужденный шаг, связанный с деньгами и невозможностью провести более масштабное событие или симптом институциональной проблемы, о которой вы часто рассуждаете?

Слудский: Я вообще смотрю на это немного иначе. Думаю, что римская цифра X — это больше не про юбилей фестиваля, а про коллаборации с кем-то. Часто они обозначаются именно таким символом. Но вообще мы хотели уходить в формат Центрально-Азиатской биеннале, тестировать его и привозить команды людей, которые будут собирать эти мероприятия. Но так вышло, что никого сейчас не привезешь и это подталкивает нас уйти в формат биеннале, продолжительность которого в среднем составляет полгода. И сейчас у нас такой период, когда мы делаем сплошные коллаборации. Все приобрело какую-то аморфную структуру, у которой нет таймлайна и это очень в духе нынешнего момента, потому что мир оказался в периоде безвременья. У нас появляются какие-то идеи, и в силу нынешних обстоятельств и ограничений на них тратится меньше ресурсов. И они будут воплощаться до той поры, пока нам будет комфортно, пока денег будет хватить и пока зрители будут голодны до этого. Мы лишили себя структуры, и в какой-то степени действительно институциональной. Но нужно признать, что прежний формат проиграл. Отчасти, конечно, причина в деньгах − из-за этого ARTBAT FEST не случился в прошлом году. Но в этом году причиной проигрыша стала комбинация ситуации с коронавирусом и деньгами. Хотя деньги здесь второстепенны: даже если бы у нас был миллион долларов, мы бы смогли разве что поставить скульптуры в городе.

Вообще же я считаю, что нынешняя остановка очень кстати. Все предыдущие годы мы делали гораздо больше, чем успевали осмыслить. На нашем арт-рынке достаточно людей, которые делают не так много активностей, но сопровождают их большими пиар-кампаниями. У нас выходило с точностью до наоборот. И этот год мы занимаемся сайтами, диджитал-направлением в целом. Это дает хорошие результаты и это то, чем сейчас, на мой взгляд, должны заниматься креативные институции. Мы внезапно оказались в мета-пространстве, где галереи из Нью-Йорка, Берлина и любых других городов, включая наш фестиваль, стали одной территорией культуры. И это то, чего нельзя было добиться в повседневной обстановке. Поэтому логично посвятить это время нашим прошлым действиям, и мы этим как раз сейчас заняты.

Веселова: Я думаю, нынешний период можно считать проверкой на гибкость. Раньше мы много говорили о быстром перемещении людей и информации, и сейчас мы проверяем состоятельность этих утверждений. Плюс, возможно, в других обстоятельствах мы бы не придумали выставку в супермаркете. А это оказалось хорошей идеей.

Прежде вам не нужно было жеманничать − вы могли проводить фестиваль современного искусства как фестиваль современного искусства. Сейчас вы вроде не меняете профиль, но вынуждены провозить его в супермаркет почти что контрабандой, пока учреждения культуры подвергаются куда большим ограничениям в работе, чем коммерческие предприятия. И это, как кажется, говорит о чем-то большем − о сложном положении искусства в целом.

Веселова: По большей части люди, и особенно государство, делают акцент на физической безопасности, потому что мы физичны как существа. Возможно, это следующий уровень осознанности, когда мы начнем думать о ментальной безопасности. Хотя на второй стадии пандемии мы видим, что государства уже по-другому решают эту проблему. Не сбрасывая со счетов физическую безопасность, они говорят о последствиях другого порядка. Но у нас ситуация с ограничениями складывается иным образом.

Слудский: Мне кажется, что мы, как организаторы просто держимся традиции странных городских пространств, и здесь нет ничего нового. У нас уже были выставки на парковке, в трамвайном депо, в Ботаническом саду, а сейчас это магазин. Тактика интервенции всегда была нашей отличительной чертой.

Веселова: Контекст безусловно важен для современного искусства, и мы стараемся тщательно работать над ним. Но, разумеется, в какой-то степени проблема, которую мы пытаемся проговорить, связана с отсутствием музея современного искусства. И нам приходится как-то с этим справляться. С другой стороны, когда ты зовешь людей в супермаркет − оплот консюмеризма − ты по-другому переживаешь нынешний момент кризиса. Особенно если вспомнить, что кризис происходит на более широком фоне экологических и экономических проблем. Тогда как коронавирус лишь увеличил их масштабы. И мы как кураторы попытались зафиксировать эти процессы.

Слудский: Здесь было бы интересно поговорить об инверсии, на которую нам указала Елена Воробьева. На самом деле не мы сделали выставку в ТРЦ, а сам ТРЦ сделал нашу выставку. Воробьева ходила и рассказывала нам о том, как ее заворожил хамон, лежащий на деревянной подложке. И все товары в элитном супермаркете имеют музейный блеск, и возможно именно там сосредоточен музей казахстанского современного искусства, которым в действительности является оплот консюмеризма. На Венецианской биеннале в 2015 году канадский павильон тоже был построен как супермаркет. Только там этикетки были смазаны: ты заходишь в помещение, ищешь знакомые бренды, а их нет. И это в принципе разговор про травмы институций и их беспомощности. К нынешнему моменту вышло так, что за 30 лет мы построили больше ТРЦ, чем музеев. Хотя они вскоре начнут банкротиться, что будет очень забавно на фоне всех разговоров о том, что мы не будем вкладывать деньги в креативную экономику, потому что она не приносит доход. И в ближайшее время мы будем наблюдать то, как деньги не приносят как раз ТРЦ, потому что все ушло в онлайн.

Веселова: В нашем решении провести выставку в супермаркете на самом деле много слоёв. Можно докопаться и до того, что есть объект искусства. У меня был удивительный диалог с мясником, работающим в Esentai Gourmet − и я благодарна каждому работнику супермаркета, которые прониклись нашей идеей и много помогали. Так вот мясник, глядя на работу Зои Фальковой, которая сделала кусок мяса из керамики, сказал: ну как это вообще возможно, где эта художница, я хочу показать ей, как выглядит настоящий мраморный стейк с прожилками.

Мне кажется, что благодаря этой локации вам удалось зафиксировать множество противоречий в одном месте. Капитализм невозможно отобразить через какую-то одну фигуру человека или предмет. Это всегда совокупность отношений между ситуациями, различными структурами и агентами. И в супермаркете они сливаются в единый поток. Ты вроде бы приходишь в магазин, но это уже другое, странное пространство. Ты смотришь на витрину с мясом, но тебе начинают рассказывать о двух разных объектах, причем куратор и мясник дополняют рассказ друг друга, хотя они не кажутся совместимыми. И сам мясник в этот момент − хочет он того или нет − становится соучастником художественного процесса. А ваше совместное действие проблематизирует понятие стоимости, потому что по одну сторону за небольшие деньги продается питательный шмат мяса, а по другую – бутафорный керамический предмет, лишенный утилитарных свойств, но цена его в разы выше. И все это происходит на фоне сталкивающихся друг с другом людей, принадлежащих к разным классам, часть которых совершенно незаинтересована в искусстве, другая − пришла смотреть только на него, а третья пытается понять весь контекст. Ещё к этому добавляется институциональное измерение: администрация ТРЦ, которая вам помогает, и администрация города, которая находится в сложных отношениях со всеми. Все это позволяет составить какой-то потрет капитализма, и вряд ли это можно так же легко сделать в других пространствах

Веселова: Да, и хотя все объединено темой консюмеризма, а объекты искусства были сконструированы из предметов, которые можно найти в супермаркете, у каждой работы есть своя особенность. Мы не предполагали, но прям перед монтажом произошли события в Бишкеке. А мы следом выставляем работу Валерия Руппеля с его политической ботаникой. Потом, вопреки отсутствию музея современного искусства в городе, мы выставляем эскиз к перформансу Улана Джапарова − очень важную и музейную работу для центрально-азиатского искусства. Еще мы выставляем масляную живопись Ляззат Ханим: она использует почти что умирающий медиум, но через него она поэтизирует современность, изображая на холсте банкомат. Это интересно потому, что в средневековье портреты заказывали представители высшего сословия, тогда как с XVIII-XIX века искусство начинает демократизироваться и доходит до того, что девушка в Казахстане пишет портрет банкомата.

Слудский: Без ложной скромности хочу сказать, что наша выставка понравилась бы Хансу Ульриху (Обристу, одному из наиболее влиятельных современных кураторов - V). Немаловажный тезис его книги «Пути кураторства» заключается в том, что на выставке должно висеть что-то странное или висеть как-то странно или висеть в странном месте. Курирование — это как пластилин, над которым ты должен изгаляться.

Ещё мне показалось, что этой выставкой вы как ни одним другим фестивалем остро поставили вопрос об объекте и форме искусства. И это было достигнуто благодаря затоваренным полкам. Если у тебя нет кураторского текста, то ты ходишь без навигации и не понимаешь в какой момент ты сталкиваешься с искусством, и, более того, не понимаешь как распознать это искусство − у тебя нет никакого критерия. То есть, мясо из керамики еще вызовет подозрение, но все остальное растворяется в интерьере.

Веселова: Когда мы обсуждали название («Пища для ума» - V) внутри команды, мы понимали, что с одной стороны оно бьет в лоб, но а с другой так и не поняли, как можно иначе. И мне кажется что с пространственной организацией дело обстоит так же. С одной стороны экспонаты бьют в лоб, а с другой стороны нужно еще понять, как именно объяснить этот удар. В этом есть доля элегантности. Что ещё важно − может быть не столько для зрителей, сколько для казахстанских институций − благодаря партнерству с Есентаем у нас есть классная работа с айдентикой. Дизайн — это то, чем мы часто пренебрегали во время прошлых фестивалей. Но это ведь существенная часть креативной экономики.

Слудский: Это очень важный момент, который я понял про современное искусство. Почему в европейских галереях и музеях прекрасный дизайн? Потому что у них тоже нет денег. И брендирование проектов − один из доступных способов выглядеть академически и чувствовать себя академически.

Это еще похоже на один из способов скрыть фрустрацию. Ты ходишь по галерее, тебе скучно, ты слушаешь всяких художников и кураторов, не понимаешь что к чему. Без этой маркетинговой обертки, которая, как трейлер к фильму, дала тебе надежду чем-то насладиться, ты бы вряд ли сюда пришел. Ну а так ты все-таки пришел.

Слудский: Точно. Современное искусство — это блокбастер.

Веселова: Тут еще нужно сказать пару слов про наши перформансы. У нас было два отличных перформанса. Первый подготовила лаборатория инклюзивного театра «Действие буквально». Ребята с особыми потребностями сделали для нас перформанс про потребление и обыденное действие. И для них повседневный режим выглядит и устроен по-другому. Для нас поход в супермаркет та еще рутина, но для актеров из «Действия буквально» обычный акт потребления не кажется таким обычным. И был перформанс Бахыт Бубикановой. По личным обстоятельствам она не могла присутствовать сама и потому наняла актеров, которые раскидывали и собирали бананы. Потом у них еще остались лишние и после выставки они раздавали из него сок.

Оля, в начале ты говорила про ностальгический оттенок в Алматы, и я хотел бы его затронуть. В массовой культуре супермаркет часто преподносится как пространство утопии, место окончательного выполнения желания. Вы наверняка помните все эти сюжеты из фильмов про зомби, когда люди запирали себя внутри и бились в потребительской лихорадке, компенсируя все тяжелые годы лишений. Выставка как будто бы должна обещать что-то похожее. Но вот ты видишь прекрасные шоколадные монеты Аиды Адильбековой среди целой горы похожего шоколада, и начинаешь фрустрировать еще больше. Потому что искусство не предлагает тебе ничего принципиально другого, никакой мечты о новом порядке. Оно оказывается вписанным в нынешнюю культурно-экономическую ситуацию и только усугубляет ее противоречия. Тогда как сегодня многие ищут ответы на цепь кризисов: государства как общественного института, глобализации, национализма, неравенства и многих других, из-за которых нередко вспыхивают революции.

Слудский: Ничего искусство обещать не может. И, честно сказать, я был в Нью-Йорке в начале пандемии, где все галеристы начали писать со своих аккаунтов посты о том, что сейчас, когда мы остались наедине дома, искусство оказалось необходимо нам как никогда. Что это витальная потребность. Но я не уверен. Я думаю, что искусство само находится в кризисе. Оно, разумеется, начало выражать себя через рынок, став элитарной игрушкой. Экономика и политика уже какое-то время шли в точку невозврата, мы вошли в сегодняшний кризис раньше. Поэтому искусству ничего не остается, кроме как переживать и наблюдать за развитием этих кризисов и по возможности усиливать их. В этом и состоит потенциал искусства.

Веселова: Пространство супермаркета — это всегда пространство вожделения. А в 2020 году это вожделение стало еще более интенсивным, потому что в моменты локдауна супермаркеты стали системной единицей нашего досуга и встречи с другими людьми. И через искусство мы еще добавили к этому слой интенсивности, потому что там ты сталкиваешься с чем-то все еще имеющим отношение к сакральному. Но есть и другой момент. Когда ты выходишь с нашей выставки, из пространства товарного изобилия, ты упираешься в работу «Джут» Молдакула Нарымбетова, которая говорит тебе о голодоморе и истории Казахстана 1930-х годов. И это оставляет какое-то пространство для сопротивления сложившейся ситуации. Для меня искусство — это витальная потребность, и в этом утверждении, вероятно, сидит противоречие с Владиком, которое питает нашу совместную работу. Я думаю, что и Бойс (Йозеф, немецкий художник − V) говорил именно об этом. И когда машины освободят нас от рутинного труда, нам ничего не останется, кроме как ходить и заниматься искусством.