Отец у меня - поэт, переводчик, член Союза писателей Казахстана, перевел всех русских классиков на казахский язык. Окончил педагогический институт им. Герцена Ленинграде. Они были тогда такие молодые и продвинутые. Таких часто объявляли «врагами народа».
Моя мама работала тогда в хоре театра имени Абая. Сначала, когда отца сослали, мы остались в Алма-Ате. Ей, как жене врага народа, отказывали в работе. Она могла уехать к себе, в Улытау, но мы отправились к отцу.
Мне было три года - хорошо помню, как ехали поездом, потом пароходом и приехали на какую-то станцию. Мама мне говорит: «Вон твой папа». В иллюминаторе парохода появилось лицо. Тогда я отца увидел впервые в жизни. Так и запомнил его. Лицо в иллюминаторе. Он потом меня прижимал к себе, тискал, везде брал с собой. Но первое такое впечатление было - увидел человека, а он, оказывается, мой отец.
Пароход, которым мы плыли, на что-то наткнулся, стекла полетели. Мать бросилась к окну и прикрыла его. Оно было такое, как в поездах - потянешь, можно опустить. Во время этой неразберихи, у нее украли ридикюль, в котором были все наши деньги. Я еще все думал, что такое «ридикюль» - оказывается, сумочка такая. Тогда мать стала продавать вещи, которые взяла с собой - утварь, хрусталь какой-то. Этих денег хватило, чтобы добраться до места. А там нас встретил отец.
Жили мы на берегу Ангары, таежный поселок, Мотыгино назывался. Снимали квартиру, я хорошо помню такой бревенчатый дом, то ли у бабы Веры, то ли у бабы Маши. У нее был сын - Толик. Я запомнил, что надо было через тайгу, или мне тогда казалось, что через тайгу, чтобы дойти до дома, он стоял у реки. И вот мы с мамой нашли дом, стучим-стучим - никто не открывает. У мамы была обувь с каким-то каблучком, она сняла ботинок и каблуком отогнула гвоздь на окне, и мы попали внутрь. А утром выяснилось, что старик этой бабы Маши или бабы Веры уснул на сеновале и не слышал, когда мы стучались. Выпил, наверное.
Отец мой работал кузнецом. Представляете, литературный сотрудник! Ему тогда был 41 год. Я в то время не понимал, маленький был, потом осознал, что они пахали, как проклятые. Мама, наверное, тоже - у нее на всю жизнь остался палец деформирован. Я не знаю, от какой именно работы. Но понятно, что от какой-то тяжелой физической.
«Враги народа» валили лес в тайге. Вкруговую рубили дерево, а потом его толкали шестом. Огромные деревья были. Запах кедровой шишки всегда навевает на меня эти воспоминания. А воспоминания-то радостные, как ни странно. Я же был единственным ребенком - меня на руках носили. Маленький, любимый. Комары там были жуткие и мошкара, я как в домике ходил в сетке от москитов.
Я не испытывал чувство голода - я ж знать не знал, как отец пашет и мать. Сейчас понимаю, что наверное, они отдавали мне последнее. Я привык в Алма-Ате к нормальному хлебу и плакал в Сибири, когда мама разжевывала мне черный хлеб и кормила, а я говорил, что это не хлеб.
Мои родители никогда меня и пальцем не трогали. Но однажды я упал в реку. Бегал по берегу в фуфайке - весна была, не знаю, как так случилось - и упал. Какой-то человек мимо на велосипеде проезжал, увидел, что я в воде, прыгнул и вытащил меня. Меня отвели домой - поселок маленький все друг друга знали. Там мать почему-то оказалась дома. Переодела меня, отогрели. А вечером отец впервые поднял на меня руку - один раз стеганул ремнем. Понимаешь, они очень напугались, что я мог утонуть.
Воспитанием моим в Мотыгино занимался пожилой еврей Сегизмунд Давыдович Язловский. Он тоже был сослан, болел, сидел дома и меня оставляли с ним, чтобы он за мной присматривал. Сегизмунд Давыдович рассказывал мне сказку «Конец-Горбунок», я эту сказку знаю лучше автора самой сказки. Часто рассказывал.
Мой отец родился в 1910 году. В 28 году он уже был консультантом первой казахской кинокартины «Амангельды», снимать ее приехали из Москвы. Отец был личным литературным секретарем Жамбыла. У Жамбыла было 6 секретарей одновременно. Он ведь был импровизатором - и надо было записывать. Один человек бы не успел. В 1936 году состоялась первая декада казахского искусства в Москве. Все туда поехали, Жамбыл-ата вместе со своими секретарями тоже. Это мне отец рассказывал - и истории всякие, и про то, как на банкете встретились они с товарищем Сталиным, а он пил с ними на брудершафт.
Бедный ата (Жамбыл - V) очень устал тогда в Москве - куда его только не таскали, то встреча с трудовым коллективом, то встреча на заводе «Красный молот». Вымотали. После этой декады многих репрессировали - Сейфуллин, Майлин, Байтурсынов. А после войны, началась еще одна волна репрессий, под нее попал и мой отец, коммунист, между прочим. И это им еще повезло - многих просто расстреливали.
5 марта 1953 года умер Сталин. Я тогда был в детском саду в Мотыгино, хорошо помню этот день. В садике висел огромный портрет Сталина. Все выбегают, становятся под портрет и голосят. Мы с одним мальчиком спрятались под пианино. И не плачем. Остальные рыдают, смотрят на портрет и рыдают. Дети плачут, потому что воспитательницы плачут. Странно вот - в поселке столько репрессированных, и все равно плачут… Верили, наверное, товарищу Сталину. А мы, может, испугались - не знаю, помню, что не плакали.
В 54-м году началась реабилитация. За это я всегда тепло относился к Никите Сергеевичу Хрущеву. И нам тоже дали разрешение на выезд. Я запомнил такой момент - мальчик катался на велосипеде по поселку. А у меня нет велосипеда. И я прошу родителей тоже такой мне купить, а мать мне ответила (она на русском очень плохо говорила): «А ты попроси, чтобы бог дал папе с мамой паспорт, тогда мы купим тебе велосипед».
Много, кто уехал, когда началась реабилитация. Я помню, что уезжали катером, который шел по Ангаре. Он подходил, забирал людей. Такая картинка врезалась в память: катер подошел, а я бегаю по берегу - единственный ребенок. И все меня тискают. А потом приходит пора катеру отходить и все начинают плакать. И те, кто уезжает плачет, и те, кто остается. Вроде и от радости, и от грусти. Те, кто на берегу плакали, потому что боялись, что про них забудут, что реабилитируют не всех. Нет, в 1954 году, летом, мы возвращаемся в Алма-Ату. Мне уже было шесть лет. У меня в этот год родился младший брат.
Когда мы вернулись, я был героем. Нас все приглашали в гости, и ко многим известным людям тоже. Мне почему нравилось? Куда бы я не пошел - мне что-то дарили. Пистолетик. Игрушки. Как будто, я прославился. И меня сослали, а не отца.
Запах печки, тайга, запах дров - это никогда не выветрится. Просто если маленького человека перевести из одного города в другой, он запомнит кусочки яркими картинками на всю жизнь. И дорогу, и людей, и запахи.
В 56-м году был знаменитый съезд у нас, где Пантелеймон Пономаренко, первый секретарь ЦК Компартии КазССР сказал: «Эти люди не могут быть врагами народа».
И все плакали в зале. Да, плакали. Это отец мне рассказывал.
В Алма-Ате мы жили в районе нынешнего автовокзала Саяхат, там был базар. Навозом пахло. Люди ходили. Туда даже трамвай ходил - спускался по улице Пушкина до Ташкентской и поворачивал. Я любил на нем кататься. Эти домики некоторые до сих пор сохранились. Мы жили с сестрой отца и ее семьей в одной комнате. Все вместе! Потом мы все время снимали квартиры. В 58-м году нам наконец дали квартиру на Октябрьской, 114, там еще во дворе была музыкальная школа. А уже в 1964 году нам дают квартиру на Интернациональной. Сейчас это улица Мауленова - чисто писательский дом. Большая квартира была! Три комнаты! Мы когда впервые туда зашли, мать заплакала - наконец свой угол. На Октябрьской таких удобств не было - туалет на улице, маленькая, а тут - дворец почти, тогда так казалось.
Вообще, знаете, для многих людей это было трудное время - хлеба не хватало, белый выдавали по карточкам. Мы и это время зацепили, просто я был маленьким ребенком, которого любили. Я очень благодарен родителям и вообще всем людям вокруг - я не ощущал сильных тягот, да, ели картошку без мяса, но жили же!
90-ые тоже были тяжелыми, работы не было, много ныне известных людей тогда на базаре торговали китайскими товарами. Мы, люди с высшими образованиями, строили декорации - на «Казахфильме» тоже кризис был, выживали как могли. Да, трудно, но не так, чтобы вешаться. Пережили же…
Сейчас меня сниматься зовут, пенсию получаю. Каждое утро я встаю и здороваюсь со Всевышним. Одно только слово говорю: «Ассаламу-Алейкум!» Мне же ничего не стоит. Я его так приветствую. Со стороны, наверное, странно выглядит. А вечером просто говорю: «Рахмет». Благодарю за день. Если он когда-нибудь захочет меня забрать, я никогда не скажу, что он поторопился.
Почему, знаешь? Я - очень счастливый человек, я столько видел. Но, чтобы ни происходило в моей жизни, вокруг всегда была любовь. Сначала от родителей, потом от окружающих. Мне кажется Он (указывает ввех - V) присматривает за мной. Мне уже под 70, а он все еще посылает мне людей, которые меня любят… И это у нас взаимно. Да. Без людей бы мне было очень скучно на этой Земле.
Ерболат Тогузаков, родился в Алма-Ате 25 марта 1948 года, окончил Алматинский институт народного хозяйства в 1970-м году. Прослушал курсы кинопроизводства при Госкино в СССР в 1974 году. Работал администратором и разнорабочим на «Казахфильме». Дебют в кино - «Келiн» Ермека Турсунова. С 2008 года сыграл роли в 17 фильмах. Отец Ерболата Тогузакова - Касым Тогузаков, поэт, переводчик, литературный секретарь Жамбыла Жабаева. Мать - Зида Алимбекова до 1947 года работала актрисой Театра оперы и балета имени Абая.
Партнер проекта RBK Bank
