По пути в Смоленск наш поезд неоднократно бомбили и расстреливали с самолетов. Несколько раз менялись разбитые паровозы и вагоны. Смоленск уже горел, но дальше на восток мы катили как будто без обстрелов. Словом, чудом убежали и остались живы. В эвакуации мы попали сначала в совхоз у города Чкалов (Оренбург), а потом в город Ош в Киргизии. В итоге в сентябре 1943 года мы оказались в Алма-Ате, куда был направлен для дальнейшей службы отец. Здесь я окончил 41-ю школу им. Маяковского, она на углу проспекта Сталина (Абылай хана) и Ташкентской (Райымбека). Стоит там до сих пор, только добавили пристройку.
Я хорошо помню толкучки во время войны и после неё. Одна из них была на вокзале Алма-Ата II. Что там только не продавали! В городе в то время было много инвалидов. Безногие передвигались на самодельных дощатых тележках на подшипниках, издававших характерный звук при движении. Инвалиды чаще продавали фотографии рекламных афиш, кадров зарубежных фильмов и скабрёзные открытки. Продавались там леденцы в виде петушков на палочках, пирожки с разной начинкой, китайские резинки, из которых мы делали рогатки, фонарики, лампочки, различные шмотки. Помнится, что в мясных пирожках иногда находили ногти — как будто человеческие, из-за чего происходили драки, стычки и тому подобное.
Еще одна толкучка была на так называемой «Смычке» — это район, где сейчас находится гостиница «Казахстан», кинотеатр «Арман» и памятник Абаю. А раньше там были старые верненские дома и улица Ленина, уходившая в сторону Медео и Головной арык. Головной арык тогда был шире, он забирал воду из реки Малая Алматинка, и шел до Весновки, до того места, где сейчас Дворец бракосочетания. В значительной своей части он фактически определял южную границу города. По арыку текла чистейшая вода. Мы называли его «Головнушка» и постоянно ходили туда купаться. От него по всем улицам вниз отходили арыки, из которых брали воду для питья, поскольку водоразборных колонок тогда было мало. На этой «Смычке» стояла мельница — как раз там, где сейчас дворец. Мельница была с прудами, в них разводили рыбу. И там же был толчок – базарчик, где продавали саксаул кучками, керосин, примусы, керогазы (тогда был такой прибор) и еще много чего, как и на другой толкучке.
Выше Головного арыка находился военный городок, там был кавалерийский полк и пехотно-пулеметное училище, где служил отец. Там же мы и жили, и ребятня имела возможность наблюдать военные занятия на плацу, маршировки, джигитовки, салюты. Особенно мне запомнился мощный артиллерийский салют в день Победы 9 мая 1945 г. После него я долгое время хранил, как сувенир, стреляную гильзу. И до сих пор у меня сохранился подаренный офицером-фронтовиком немецкий сувенирный штык из красного дерева. Тогда часто солдаты ходили строем по улицам и пели песни «Священная война», «Марш артиллеристов» и другие.
В 40-е годы зимы были холодные, суровые. Многие улицы были покрыты укатанным снегом. Мы «снегурки» привязывали к валенкам и катались. Мастерили металлические крюки, цеплялись ими за задний борт проезжающих грузовиков.
Я бы не сказал, что у меня было какое-то призвание с детства. К сложным, техническим, математическим наукам я был не очень склонен, а вот историю, литературу и географию любил. К концу школы стал думать: «А что дальше?» И после всех этих раздумий нашел нечто среднее между техническими и гуманитарными науками: биологию. Она в своей основе имеет и математические подходы, и в тоже время это интересная наука о жизни. Я решил, что стоит попробовать и в 1954 году поступил на биофак Казгосуниверситета им. Кирова. Окончил его в 1959 году по специальности биолог-зоолог, преподаватель биологии и химии средней школы.
В 1956 году, уже после XX съезда, развенчания культа личности и так далее, раскрылись многие шлюзы. На Фестиваль французского кино приезжали Жерар Филип, Даниэль Дарье и другие звезды. А в декабре 1956 года анонсировали приезд Ива Монтана с Симоной Синьоре на гастроли в Москву, Ленинград и Киев, и к этому делу выпустили его пластинки. Я купил, послушал, мне понравилось, я стал напевать его песни. Собственно, я пел еще на первом курсе, участвовал в факультетской самодеятельности, даже там солировал. Сокурсники и преподаватель французского языка знали о моем увлечении. Как раз в это время кафедра иностранных языков в университете решила провести в актовом зале интернациональный вечер. Ну и мне «француженка» наша говорит: «Спел бы песни Ива Монтана», я воодушевился, — давайте. Она стала со мной разучивать песни по пластинке, отрабатывать произношение. Я несколько песен выучил, и в декабре 1956 года этот вечер состоялся.
Для Алма-Аты тогда это было крупное событие, произвело большой эффект, актовый зал был полон. Концерт прошел на ура, были заметки в республиканских газетах, и даже опубликовали мою фотографию. Мне как раз 20 лет стукнуло, и закрутилась моя песенная карьера.
1957 год,солист «Факела»
В Алма-Ате организовался эстрадный ансамбль «Факел», сначала он был городской, потом стал республиканский. Провели отбор исполнителей, солистов, там был хороший джаз-оркестр, ну и я туда попал. Нас сначала отправили на зимних каникулах с гастролями во Фрунзе, в киргизский университет, там еще больший фурор произвели. Постепенно все это вылилось в то, что ансамбль в 1957 году поехал на VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве. Отправились в Москву своим ходом – на 15 автомашинах ГАЗ-69, два грузовика везли инструменты, оборудование и костюмы. Командором впереди ехал на «Победе» руководитель Яков Бельсон, преподаватель юридического факультета, хороший организатор, инвалид войны. У него вместо одной ноги был протез, но он очень хорошо водил машину. Мы проехали Балхаш, Караганду, Целиноград, Кустанай, потом вышли на Орск, Чкалов (сейчас Оренбург), на Пензу, Рязань и Москву. Ехали две недели, и попутно давали концерты в городах. Нас везде встречали с огромным ажиотажем. Впечатляющая была поездка. На фестивале выступали в актовом зале МГУ на Ленинских горах. Поразительным был ночной бал участников фестиваля в Кремле.
Время было интересное, энтузиазм был в стране, все было на подъеме. Хлынул свежий воздух и как-то все развернулось, собственно и страна к 1955 году залечила военные раны, и развитие пошло: в 1956 году – спутник, в 1957 – спутник, а потом в 1961 году - Гагарин. Тогда и возникла великолепная когорта поэтов: Вознесенский, Евтушенко, Ахмадуллина, Рождественский, Окуджава, потом Высоцкий, Визбор. К сожалению, я их никого вживую не видел. Только Высоцкого – он приезжал с Театром на Таганке в Алма-Ату на гастроли. Было это уже в 70-е годы, они привозили спектакль по Джону Риду «10 дней, которые протрясли мир», и Высоцкий там исполнял несколько ролей. Спектакль шел во Дворце Ленина (ныне Дворец Республики). У входа стояли красногвардейцы в форме времен 1917 года, в папахах, с винтовками. Прямо у входа были костры, у них сидели матросы в пулеметных лентах. Контролеры наши билеты надевали на штыки.
В экспедиции на озере Биликоль, 1963 год.
Я был советский молодой человек, воспитанный теми обстоятельствами жизни. Меня тогда — в 60-70-х все вроде устраивало. У меня была хорошая семья, дети. Были живы родители. Успешно складывались служебные дела в окружении доброжелательных и надежных коллег. Была у меня мечта поехать куда-то, посмотреть что-то необычное, не на то, что здесь у нас. Мне хотелось побывать в теплых странах, где море, пальмы на берегу и белый чистый песок. Тогда все понимали, что выезд практически невозможен. Можно было поехать в европейские страны соцдемократии, и мы с женой подумывали – может в Болгарию съездить, но как-то не получилось. Мы с женой и детьми много ездили по Союзу, в том числе по Енисею, по Оби, по Волге – на теплоходах. Отличные были путешествия. От Петрозаводска до Астрахани и обратно плыли 2 недели. А весь Казахстан я объездил в экспедициях по работе.
В том году, когда я поехал на фестиваль, я должен был студентом проходить производственную практику, и уже определяться в специализации. Но в связи с поездкой на фестиваль мою практику и весеннюю сессию перенесли. Вернулся я с фестиваля, в сентябре начались занятия, а я практику не прошел. Руководитель, профессор Нагиме Замалиевна Хусаинова подошла ко мне: «Дукравец, а практику вы не проходили! Могу вам предложить поехать в октябре в экспедицию на Арал, где будет осенний рейс по сбору материала по гидрофауне Аральского моря. Не желаете участвовать?» И я на суденышке, исследовательском судне «Джамбул», проплыл весь Арал. С периодическими остановками – брали пробы, ставили сети, ловили рыбу, которую нужно было проанализировать, просчитать, промеры сделать. Я этим и занимался.
Я помню Арал большим морем, там научно-исследовательские и промысловые рыбацкие суда подходили прямо к городу Аральску. Это был настоящий портовый город. В 1957 году отделение института рыбного хозяйства находилось прямо на берегу, и суда швартовались чуть ли не у крыльца этого отделения. А потом море стало отходить, в 1972 году у института судов я не видел, а купаться мы ездили уже километров 10 на машине, потому что вода отходила. Насколько я знаю, Северное море сейчас приближается, его начинают наполнять за счет Сырдарьи. Сейчас в Северное море рыба вернулась, ее опять добывают. А в южной части рыбы нет, она не может выдерживать такое количество соли. Думаю, что Северный Арал можно поддерживать, а Южный – не знаю… Это не только от Казахстана зависит.
За анализом судака, 1962 год.
После возвращения из экспедиции я обработал материалы и написал курсовую работу по ихтиофауне Арала. Вроде как уже за ихтиологию зацепился. После четвертого курса опять нужно проходить практику. Хусаинова говорит: «Могу предложить поехать на Волгу, в Саратов, к профессору Константинову, тоже по ихтиофауне реки Волга». Так что летом 1958 года я проходил практику в Саратовском отделении Всесоюзного института рыбного хозяйства и океанографии. На основе этой поездки я потом написал дипломную работу «Возраст волжского осетра». И таким образом я стал ихтиологом. Потом, когда мы уже оканчивали университет, весной 1959 года, предстояло распределение и мы, выпускники, заметили одного человека, который ходил и разговаривал с группами выпускников. Потом выяснилось, что это директор института ихтиологии и рыбного хозяйства. Как раз к концу 50-х годов вообще в стране и в республике в частности, возникла необходимость более углубленного изучения состояния водоемов, ихтиофауны, для того, чтобы накормить население. А состояние рыб плохо знали. Данных было мало, да и некому было изучать, специалистов не хватало. В 1958 году в системе Академии наук был организован Институт ихтиологии и рыбного хозяйства КазССР на базе отдела водных животных института зоологии. Решили организовать этот институт в Гурьеве (Атырау). Нужны были для него специалисты, а большинство сотрудников отдела водных животных института зоологии не захотели ехать из Алма-Аты в Гурьев. И вот этот директор весной 1959 года пришел на факультет к распределению и стал спрашивать, не хотите ли поехать.
В итоге нас поехало четверо, в том числе моя будущая жена. Нам сразу предложили должность младшего научного сотрудника, по тем временам это было очень хорошо, потому что в Алма-Ате брали только старшим лаборантом. Мы в Гурьеве проработали почти два года. А в это время в университете возникла идея организовать кафедру ихтиологии и гидробиологии для подготовки специалистов. Руководителем этой кафедры как раз стала Нагиме Хусаинова, мой учитель. В 1961 году мне предложили пойти в аспирантуру по ихтиологии. Я поступил, а потом остался работать сотрудником кафедры. Затем организовалась проблемная лаборатория и так получилось, что меня выбрали ее руководителем, и потом три раза переизбирали. Так что я более 30 лет руководил лабораторией при кафедре.
С выловленным сомом на озере в низовье реки Сырдарьи, 1973 год.
В Казахстане много малых водоемов, о которых было мало что известно, и вот в конце 50-х годов возникла необходимость провести так называемую рыбохозяйственную бонитировку, то есть учет и выяснение состояния гидрофауны этих водоемов: что за рыба там, в каком она состоянии, хватает ли ей корма. Этим занимались лет 8-10. Когда это провели, возникла необходимость дальнейшего изучения. Тогда была такая очень модная в 50-е годы идея, что можно реконструировать ихтиофауну водоемов с вселением новых, более полезных видов рыб. Этим в 60-е годы очень много занимались. Благодаря этому, состав ихтиофауны во многих водоемах Казахстана сильно изменился. Было увлечение хищниками в виде судака, растительноядными рыбами так называемого китайского комплекса – белый амур и толстолобик. Это очень модные рыбы были в 70-е, 80-е годы. Их стали разводить и в прудах, и в естественных водоемах. Они акклиматизировались и в Балхашском бассейне, и в южных водоемах Сырдарьи, Таласа, Чу. Мы изучали, как происходит процесс акклиматизации рыб, какие в них происходят морфологические и биологические изменения.
С 60-х годов впервые в Казахстане на нашей кафедре по просьбе Министерства рыбного хозяйства занялись разведением радужной форели. В 1964 году в Казахстан завезли из Чехословакии партию оплодотворенной икры радужной форели и обратились к университету с просьбой провести инкубацию этой икры. Этим занялась доцент А. Ф. Сидорова. С группой студентов она в бассейне верховья реки Чилик организовала специальные прудики для инкубации икры, получили молодь, потом подрастили ее, и выпустили в большие пруды. В итоге получили маточное стадо радужной форели, часть которого потом ушла естественным путем после прорыва плотины, часть просто выпустили. Сейчас в бассейне реки Чилик, в Кольсайских озерах, в Бартогайском водохранилище форель есть, другой вопрос, сколько ее там осталось. За последние годы – за 20 лет после распада Союза, серьезных исследований не проводилось, но хорошо то, что на базе этой работы организовалось Тургеньское форелевое хозяйство. И то, что хотя бы сейчас там выращивают форель, это заслуга первопроходцев во главе с Сидоровой.
На базе исследований, проведенных в 50-70-е годы, у нас на кафедре возникла идея — написать обобщающую сводку о рыбах Казахстана. Учеными уже были написаны книги о птицах Казахстана, млекопитающих, пресмыкающихся, а вот о рыбах не было. Тогда заведовал кафедрой крупный ихтиолог Валерий Петрович Митрофанов, защитивший докторскую диссертацию о карповых рыбах Казахстана. Мы решили заняться написанием такой сводки. Собрали коллектив исполнителей, в основном это были сотрудники нашей кафедры. Писали мы ее лет 10 – с начала 80-х годов. Первый том вышел в 1986 году, второй в 1987, третий – в 1988, четвертый в 1989, а пятый должен был выйти в 1991. Он самый большой, обобщающий, но мы не успевали, и тут Союз развалился. Начались всякие технические, материальные сложности, в итоге вышел том в 1992 году. Аналогов такому изданию в Средней Азии нет. Этот пятитомник был выдвинут университетом на соискание государственной премии, прошел все стадии отбора. Но нам премию не дали, тогда выбрали работы по нефтеразработкам и рисоразведению. Но хорошо, что работу заметили и оценили. Мы получали запросы на неё не только из постсоветских республик, но из Польши, Чехословакии, Югославии, Монголии и Китая. Этим изданием мы подвели определенный итог более чем столетним исследованиям ихтиофауны Казахстана.
К сожалению, в 90- годы соответствующие исследования практически не проводились. В новом веке стало что-то потихоньку сдвигаться в лучшую сторону, но пока состояние исследований по ихтиологии и гидробиологии в республике находится примерно на уровне 60-70-х годов. И специалистов не хватает, и нет сейчас интереса к фундаментальным исследованиям. Может, это веяние времени, того, что сейчас все нацелено на получение прибыли, дохода, а фундаментальная наука сиюминутной прибыли не дает.
Сейчас в Казахстане водится 155 видов рыб, но я не гарантирую, что это абсолютно точная цифра. Дошло до того, что лет десять назад одного нового для республики подкаменщика в Восточном Казахстане к стыду нашему, ихтиологов казахстанских, нашли польские студенты, которые приехали на практику. О некоторых положительных подвижках в этом направлении может говорить то, что в прошлом году еще один новый для республики вид рыбы – восьмиусый голец был найден в бассейне Алакольских озер молодыми ихтиологами КазНИИРХа.
В настоящее время я чуть ли не единственный специалист по краснокнижным рыбам в Казахстане. Просто почти не осталось больше тех, кто этим занимался, а новых пока тоже не видно. Я причастен к изданию всех четырех Красных книг. В 1978 году вышло первое издание, второе издание в 1991 году, третье – в 1996, четвертое – в 2008. Каждое издание полиграфически было все лучше и лучше. В этих изданиях я научный руководитель раздела о рыбах и автор большинства очерков о рыбах. С каждым годом количество краснокнижных рыб увеличивается. Если в первом издании их было 4 вида, то в последнем– 18.
Есть виды рыб, которые совсем исчезли. Например, аральский лосось, которого в последний раз ловили в 1938 году. Потом писали, что в 40-е он встречался в Сырдарье. С тех пор сведений о его поимке не было. Каспийский лосось тоже на грани исчезновения. Исчез щуковидный жерех или лысач, он водился в среднем течении Сырдарьи, это где-то на границе с Узбекистаном. Последний раз его ловили в начале 90-х годов, как и сырдарьинского лжелопатоноса – уникальную рыбу из семейства осетровых. Возможно, она еще встречается в верховьях Сырдарьи. Еще была такая рыбка чуйская остролучка, водилась в реке Чу (Шу). Я со своим отрядом трижды выезжал на её поиски в бассейне р. Чу, но не нашел. Исчезают они главным образом из-за изменения среды обитания, не могут приспособиться к новым экологическим условиям.
В целом я считаю, что прожил не плохую жизнь, мне повезло: я занимался тем, чем хотел заниматься, и кое-чего достиг. Может быть, можно было достичь чего-то большего, но тут объективные обстоятельства помешали. В последние годы некоторые коллеги меня упрекают в том, что я не защитил докторскую. Да, мог бы, и, в общем, шло к этому. Мы с моим другом и заведующим кафедрой Валерием Митрофановым говорили об этом. Но тут как раз возникла идея о написании пятитомника, и мы подумали: давай напишем эту сводку, там я один из основных авторов по многим видам рыб. Потом я на базе этого сделаю докторскую, и не будет проблем защититься. Но Союз развалился, изменились обстоятельства, условия: и экономические, и материальные, и организационные, и вообще стало непонятно, что происходит с этими комиссиями по защите диссертаций. И я подумал, что в этих изменившихся обстоятельствах стоит ли упираться, тем более что мне уже было под 60 лет. Это может быть единственное, чего я не достиг из того, что мог бы, но об этом уже не жалею.
