Тем более, родители были при должностях и к ним всегда было приковано внимание. Поэтому так называемый «шильдехана» - собрать гостей и дать имя ребенку - откладывали. А я заболела. Пришла участковый врач и стала выписывать лекарства. Она спросила мое имя, мама сказала, что имени еще нет. «Как имени нет?!» - возмутилась врач, - «Живой человек лежит и без имени!»
В это время соседская девочка прибежала, ей было тогда лет 13 и обратилась к моей маме: «А можно я дам имя?» Нельзя отказывать, когда ребенок просит. Мама разрешила. «Мне так нравится имя «Альмира»! Вот так эта эпоха сказалась на мне.
Папе бы исполнилось в этом году 100, он скончался в 77-м. Папа был на фронте, получил ранение, вернулся с войны, которая, сказалась, конечно на его здоровье.
Маме - 95. Он, слава богу, жива. Мама у меня поехала учиться до войны в Одессу по банковскому и финансовому делу. Затем началась война, она вернулась. А после войны окончила Высшие курсы в Ленинграде. Она первая женщина-казашка, которая стала финансистом и банковским специалистом в КазССР.
Я родилась в Джамбуле (сейчас это Тараз), тогда мама работала управляющей областного банка, кто-то из подчиненных мужчин, которых она пожурила за то, что он позволял себе лишнего, написал на маму донос. Каким-то образом он узнал о байском происхождении мамы и написал письмо, в котором сообщил, что она этот факт скрыла. Тогда все было очень строго - это еще сталинская эпоха. Бюро Партии собралось, осудило - родителям обоим сделали выговоры, понизили в должностях. Наказали тем, что отправили в захолустье, пограничный район с Китаем - Панфилов (сейчас это Жаркент). Сослали в 53-м году. Я совсем маленькая была.
В 60-м году мы переехали ближе к Алма-Ате, в том году я пошла в первый класс, в Талгаре. В 70-м я окончила школу и поступила в КазГу на филологический факультет. Наверное, до сих пор я то время я воспринимаю через ромнатическое восприятие возраста. Это было для меня удивительно безмятежное время. Ты должна была просто учиться. Узнавать что-то большее. Заводить друзей. Я, кстати, с ними дружу по сей день.
«Шампань коблер» и сосиски с горошком
Алма-Ата в этот период стала расцветать, это была прекрасная пора для города. Город тогда, все знают, был поделен на молодежные районы - ЦГ, Тулебайка, Дерибас…
Конечно, 70-ые для Алма-Аты - это The Beatles. Я помню, как впервые их услышала, когда ловили «Голос Америки» с помощью транзистора. Передавали концерт к 10-летию «битлов», и мы с этими помехами слушали их песни.
Пели потом их во дворах, в каждой компании обязательно были гитары. «Girl» была ну, просто культовой песней! А еще был на ее мотив позывной свист - он означал: «Собираемся, свои идут!»
В Алматы было два культовых места. Одно из них - «Аккушка», кафе. Это был какой-то оазис свободы и общения. Но молодые поймут, в 11 вечера «Аккушка» закрывалась, а нам очень хотелось продолжать посиделки, причем, они были весьма безобидными. И мы шли дальше… по скверам. Иногда нас даже забирала милиция. Пили, чего уж. Хамства не было. Иногда можно было сказать: «Дяденька, больше не буду». Отпускали.
Мы после «Аккушки» прололжали «Портвейном №12», который покупался в ЦГ - Центральном гастрономе, его тогда называли «студенческий коньяк», он был дешевый, 0,5 и 0,75 - второй называли «тушителем», по форме напоминал огнетушитель.
А второе место было - «Театралка», тогда кафе было скромной стекляшкой, не таким пафосным, как сейчас. Представляете, что подавали там? Готовили два коктейля. Один, как сейчас помню, назывался «Шампань Коблер». Так манило именно то, что он был «Шампань Коблер»! С ягодкой вишенки и соломинкой.
Идешь из «Пушкинки» (Национальная библиотека - V). После учебы в «Театралку», а у тебя есть деньги, потому что ты на обеде сэкономила, и ты тратишь их на «Шампань Коблер»… Шик! Ну, и курили тогда все поголовно! В 70-х началась эта мода, когда пошли фильмы, в которых шикарные женщины затягивались сигаретой. Сейчас, конечно, это все до тривиальности упростили. Тогда это было неким элементом изыска. Но самое интересное - к «Шампань Коблер» подавали сосиски и горошек. (Смеется)
До сих пор моя университетская подруга говорит: «Самая короткая юбка на потоке была у тебя!» Да, носила короткое, но мама меня поддерживала. Тогда были босоножки на «платформе» и высокие каблуки, 15 см обязательно!
Это время - тотального дефицита. И в это время появляется, только не в магазинах, а по блату, кремплен. Из немного можно было легко шить; тогда появились дубленки. Кто в дубленке - та царица. Слава богу, у меня был доступ - мама могла достать много чего. Особо, как настоящая коммунистка, не баловала, но то, что просили, доставала. Она сама - человек со вкусом. Я все детство примеряла ее шляпки, которые она привезла из Ленинграда. Поэтому она понимала моду.
Глинтвейн и похороны маршала
Сложности начались, когда я закончила университет и начала свою собственную жизнь. Конечно, я могла остаться в Алма-Ате, но романтика и героическая литература сделали свое дело - я сказала родителям, что хочу начать жизнь со своей ложкой. По распределению меня направили в Кокчетавский педагогический институт преподавателем. Тогда прямых самолетов не было, самолет летел из Алма-Аты в Москву через Кокчетав.
Я прилетела с коробками, чемоданами. Аэропорт - домик в степи! Все быстро разбежались с рейса. Я спрашиваю: «Где тут можно взять такси?» На меня посмотрели с удивлением: «Тут один автобус подъезжает к рейсу, больше рейсов не будет». Я думаю: «Боже, что теперь делать?» Но мир не без отзывчивых людей, этим рейсом летел кто-то из обкома, за ним подали машину. В общем, меня довезли до гостиницы «Кокшетау». (Смеется) Нумеров нет. Долго ждала.
На следующий день поехала в институт. Всего две или три асфальтированные улицы. Институт - небольшое двухэтажное здание. Поселилась в общежитие - начались мои трудовые будни. Нас направили на сельхозработы, а я, представляете, руководитель группы. Мальчики - старше меня! Они после армии поступали, кто-то года 4 во флоте прослужил, и поступал. Мне тогда было 22 года. Но они правда вели себя дисциплинированно.
В первые дни в университете я поднимаюсь по лестнице, за мной бежит одна доцент, запыхалась! Догоняет и говорит с придыханием: «Альмира Бекетовна, у вас юбка!» И у нее глава огромные. Она снизу шла по лестнице и посмотрела вверх; зачем-то. А потом я поняла, что она права, мини-юбки все отдала сестренке.
Нагрузка у меня была - 950 часов в год! Надо готовиться все время к лекциям. Пришла зима в Кокчетаве… В моей комнате общаги - температура такая же, как и за окном. Ощущение было, будто я декабристка. За окном - буран, в комнате какое-то подобие обогревателя, я под одеялом ночью пишу лекции. Природный оптимизм меня не раз спасал.
Зимой ходить по городу было совершенно невозможно - ветер сдувал. Все студенты быстро, расталкивали друг друга, и пробирались в автобус. А я не могла - я же преподаватель! И когда было очень скользко, я ложилась на дорогу просто! Потому что боялась, что машина собьет. Он меня объехал, а я расплакалась тогда впервые, и поняла, что декабристка из меня не очень.
На Новый год приехала мама с сестренкой. Мама заболела. Они улетели еще до наступления 31 декабря. Она вернулась в Алма-Ату и говорила отцу: «Наша дочь там замерзает!»
Первый Новый год в Кокчетаве я встречала «сам-на-сам», у меня появились подруги, они разъехались по домам, но в их комнате в общаге был телевизор, я взяла у них ключи, включила телевизор и встречала одна Новый 76-й год, с «голубым огоньком» и Брежневым. Пугачева уже тогда пела. Шампанское было, но что-то не пилось. Не «шампань коблер», словом.
Помню еще, весной, тоже 76-го года, промозгло, сыро. По телевизору показывают похороны маршала СССР Андрея Гречко - такая грустная церемония, музыка заунывная, погода плохая. Наверное, нам даже не Гречко было жалко, просто все вместе создало такой эффект - мы разрыдались у телевизора.
И тут я говорю: «Девочки, надо помянуть! И помянуть, знаете как?» - «Как?» - «Этим, глинтвейном!» Они говорят: «Как это?» Я говорю: «Сейчас». Сбегала в кафешку «Тополек» (!) за вином, пришла на кухню общежития, достала все специи, которые у меня были и стою с этой кастрюлей, половником помешимаю, крышку прикрываю. Студенты ходят мимо - принюхиваются. Я говорю: «Девчонки, быстро мне двери откройте, как только я зайду». Ну, поймите - я же преподаватель. Влетела в комнату, помянули, в общем мы тогда Гречко. Был в нашей жизни и глинтвейн.
В магазинах практически ничего не было. Выпечка была хорошая, сметана, мясом и не пахло. Мой рацион состоял там из картошки, сметаны и хлеба. Многие присылали согым, я проходила мимо и облизывалась. У меня ведь тогда не было родственников там.
Как-то весной приехал в Кокчетав Абдижамил Нурпеисов - он не по крови, но по духу достаточно близкий человек нашей семье. Родители попросили его, что называется, покормить ребенка. За мной прислали машину, а тогда первым секретарем Кокчетавского обкома Компартии был Еркин Ауельбеков. Он был очень красивый, харизматичный, от него исходило какое-то внутреннее свечение. В то время, Казахстан должен был выдать свой миллиард хлеба, хоть умри. И вот я запомнила на всю жизнь, как Ауельбеков смотрел в окно, за которым хлестал дождь и сказал: «Как прекрасно, урожай будет хороший». Такого отношения к своим обязанностям, к своей миссии я больше не видела. Нет таких сейчас, у меня такое ощущение, по крайней мере. Зато я на всю жизнь запомнила, что человек, наделенный властью, должен думать не о своем успехе, а об успехе дела.
В Кокчетаве я проработала два года. А потом поехала в Москву, в МГУ на стажировку и там же поступила в аспирантуру. Я до этого была в Москве, поэтому она меня не оглушила уже.
Там была замечательная бабуля - знакомая родителей, баба Сима, Серафима Яковлевна. Мы ездили с ней на автобусе номер 11, он шел через центр Москвы. Она туда приехала в 1915 году, работала на коммутаторе в царском дворце! Она всегда говорила: «Я была такая кр’асивая пышная бар’ышня и молодые офицер’ы всегда делали мне комплименты!» Она рассказывала про историю Москвы, и все внимали, как-будто это был туристический автобус, а не рейсовый.
Москву я не любила, нет. Для меня комфортной была площадка МГУ, Воробьевы горы, высотка, территория рядом, где мы катались на роликах. Там потрясающая аура, люди со всего мира и удивительное ощущение близости! В МГУ не было никаких фобий и предрассудков, выходить «в город» даже не хотелось… Я такой для себя Москву и оставила - МГУ.
Все-таки, я говорю, что романтизирую это время, оно навсегда останется для меня особенным.
Альмира Наурзбаева - кандидат филологических наук (МГУ), доктор философских наук (Религиоведение, философская антропология, философия культуры), доцент культурологии. Профессор Казахской национальной консерватории имени Курмангазы. Работала в составе экспертной группы государственной программы «Культурное наследие. Автор ряда научных публикаций.
Партнер проекта - RBK Bank
