Развивающиеся страны, особенно в Юго-Восточной Азии и Африке к югу от Сахары, похоже, даже благоговеют перед этой возможностью. Официальное информационное агентство Китая Синьхуа даже выдвинуло предположение о том, что в то время, как демократия Запада пошатнулась, «просветленная китайская демократия» способна предложить новый путь вперед.

На фоне всей этой высокой риторики стоит задаться вопросом: а что же представляет китайская модель экономического и политического развития? И действительно ли она предпочтительна на фоне других альтернатив?

Модель Китая включает в себя ряд ключевых характеристик, в том числе авторитарное управление, которое опирается на восприятие стабильности; управляемые государством промышленная политика и финансы; огромные инвестиции в инфраструктуру; сельская индустриализация, опирающаяся на мелкое сельское хозяйство; открытость для внешней торговли и технологий. Несомненно, данная модель способствовала быстрому экономическому росту Китая на протяжении последних трех десятилетий, вытащив сотни миллионов людей из бедности.

Однако вывод о том, что первая составляющая – авторитаризм – является необходимой для быстрого роста, является ошибочным. На самом деле эта составляющая китайской системы должна стать для других стран основным поводом задуматься и насторожиться.

Рассмотрим соседние страны Восточной Азии, в частности Японию, Южную Корею и Тайвань. Каждая из них достигла высокого уровня развития благодаря управляемой государством промышленной политике, сельской индустриализации и открытости торговли. Однако Япония достигла этих целей в рамках своей послевоенной демократии, а Южная Корея и Тайвань являлись демократиями в течение трех последних десятилетий. Другими словами, авторитаризм не являлся обязательным элементом модернизации.

Демократия, безусловно, раздражающе медленна и зачастую спорна. Однако ее совещательные и избирательные механизмы помогают смягчить конфликты, особенно в гетерогенных и конфликтных обществах. Даже в более однородной стране, такой как Китай, отсутствие открытого публичного дискурса приводит к обратным последствиям, о чем свидетельствует неправильная реакция государства на этнические волнения среди тибетцев и уйгуров.

Из-за отсутствия сильного гражданского общества или независимой судебной власти, которые могли бы контролировать власти, китайские лидеры неоднократно допускали катастрофические ошибки в суждениях. Свежие примеры можно обнаружить, взглянув на Великий скачок Мао Цзэдуна или Культурную революцию.

Си тоже допускал ошибки. Например, его решение обязать китайские государственные предприятия (ГП) поддержать обваливающийся рынок акций Китая в 2015 году оказалось эпическим просчетом.

Сразу же после того, как валютные резервы Народного банка Китая перестали подпитывать испытывающие затруднения ГП, рынок упал до того же низкого уровня, на котором он находился до вмешательства со стороны государства. Но к этому моменту сотни миллиардов долларов уже были потрачены.

Отсутствие надзора за политикой и общественного контроля за институциональными механизмами также содействовало злоупотреблению властью и высокому уровню коррупции, что, в свою очередь, способствовало возникновению высокого неравенства, произвольным захватам земель, небезопасным условиям труда, пугающему состоянию безопасности пищевых продуктов и токсическим загрязнениям, а также возникновению множества других проблем. В то время как энергичные усилия Си по борьбе с коррупцией могут привести к возникновению некоторых несправедливостей, без фундаментальной политической реформы его кампания против нечестных партийных должностных лиц, скорее всего, окажется сизифовым трудом – разумеется, если она не является простой уловкой, направленной на обуздание потенциальных политических соперников.

Подобная непрозрачность вредит экономическому управлению. На данный момент в Китае практически полностью (если не абсолютно) отсутствуют какие-либо инструменты проверки долговых финансирований инвестиций в развитие со стороны ГП или фирм с политическими связями. Данный недостаток в тех масштабах нерационального распределения капитала, к которым он приводит, был и остается для Китая источником серьезной макроэкономической неопределенности.

По мере усложнения китайской экономики, отсутствие прозрачных и подотчетных процессов управления в сочетании с частыми подавлениями активности гражданского сообщества и усилиями по обеспечению соответствия и дисциплины в конечном счете оказывает сдерживающее воздействие на предпринимательство и инновации. Несмотря на то что расходы Китая на исследования и разработки в виде доли от ВВП в настоящее время весьма высоки, это также приносит мало пользы, поскольку большая их часть уходит в государственный сектор. Если ГП продолжат обладать статусом «системно значимых», это лишь поспособствует дальнейшей отсрочке инноваций. По мере того как Китай выходит из «догоняющего» этапа экономического развития, устранение данного ограничения начинает играть все более важную роль.

Отсутствие открытости и прозрачности также способно поставить под удар политическую стабильность. Перед лицом кризиса лидеры Китая слишком часто реагируют чрезмерно остро, прибегая к подавлению инакомыслия. Коллективное и прагматическое руководство последних десятилетий проделало значительную работу по решению данной проблемы, однако консолидация власти в руках Си, а также окружающий его культ личности способны усугубить нестабильность.

Демократические правительства, несмотря на всю свою беспорядочность, являются менее хрупкими, поскольку черпают свою легитимность из плюрализма и политического оспаривания, а не из высокого экономического роста или националистических призывов. Судебные решения, отменяющие произвольные запреты президента Дональда Трампа на въезд отдельных граждан, или аналогичные осуждения попыток индийского премьер-министра Нарендры Моди криминализировать инакомыслие являются примерами того, как институциональная автономия повышает устойчивость демократических политических систем – ту устойчивость, которой не хватает Китаю.

Несмотря на официальную точку зрения, большинство особенностей китайской системы управления, которые защищает Си, практически не имеют к нему никакого отношения. Они являются остатками наследия императорских или ранних коммунистических правительств Китая: меритократическая система продвижения по службе; организационная структура, обеспечивающая лояльность сверху вниз без ущерба для качества местного управления; а также уникальная система политической централизации в сочетании с экономической и административной децентрализацией.

Другими словами, при всей своей привлекательности китайская модель не удовлетворяет некоторым основным аспектам, а также не является легковоспроизводимой в других странах. Любая страна, которая принимает близко к сердцу предложение Си использовать китайскую модель в качестве примера, но не опирающаяся на схожую организационную историю, скорее всего, в итоге окажется разочарованной. Китай не только политически уникален, но также обладает большим и постоянно развивающимся внутренним рынком, который позволяет ему привлекать иностранные инвестиции на своих условиях.

Таким образом, независимо от заявлений новейшего императора Срединной Империи, развитие по китайским лекалам возможно только в условиях Китая.

Project Syndicate, 2017