Отец всегда испытывал сильное давление, потому что женился на дочери врага народа. Ему много раз говорили: «Мынбай, разведись и у тебя будет все в порядке». Но он был настоящих твердых взглядов, у него никогда не было таких мыслей и он жил с моей мамой всю жизнь. Я чрезвычайно горжусь, что мой отец оказался настоящим человеком.
Ему не дали защитить кандидатскую диссертацию по математике. Его никогда никуда не выпускали. Из Москвы принесли диплом, что он профессор и все. Его нет уже больше 30 лет, но наши математические факультеты, технические университеты до сих пор пользуются его учебниками.
Мои братья и сестры тоже математики по образованию. Помню, когда я был маленький, я в доме своего отца видел дважды Андрея Николаевича Колмогорова – звезду номер один в мире по теории вероятности и функциональному анализу.
В 1954 году вся семья переехала в Алма-Ату. Я окончил 19-ю школу на Гоголя-8 марта. Правда, я не учился 2 года. В 7 классе я снимался в кино, а в 10 классе не учился последние две четверти из-за своего поведения. Но 1 июня 1970 года на выпускные экзамены меня пригласили, я с опозданием пришел и все сдал. Несколько дней я был студентом ВГИКа, не сдав туда ни одного экзамена. Меня туда зачислили, потому что я снялся в двух фильмах. Советско-польскую картину «Доверие» даже не видел никто. Пленку смыли по идеологическим соображениям. Действие фильма разворачивалось в военные годы, когда Казахстан принял безумное количество народов. По сюжету казахская семья приняла осиротевшую польскую девочку. С малого возраста она воспитывалась с их сыном. В юном возрасте у них начались романтические отношения. Добрый, светлый фильм был, но режиссеру этого фильма, моему уже покойному другу Шарипу Бейсембаеву в ЦК компартии Казахстана вежливо сказали: «Шарип, не надо пропагандировать смешанные браки». Из этих соображений фильм смыли с пленки.
После вуза я служил в армии. Год жил в Кирове и в 1980 году окончательно вернулся в Алма-Ату. Тогда я устроился в одну из лучших школ Казахстана, 56 школа с математическим уклоном. 8 лет я очень успешно и большим удовольствием работал. Для меня это светлая страница в моей жизни. В те годы мы выигрывали все олимпиады по математике. Единственный, кто нам оказывал достойную конкуренцию, это ученик РФМШ, мальчик с удивительной фамилией Гаусс.
Начало 80-х годов – это был самый застой, настолько, что было ощущение, что дышать нечем. Тогда в нашей стране считалось, что мы достаточно много читаем, самая читающая страна. Мы прочли все, что можно было: даже толстые сборники детективов на украинском языке, потому что на русском было невозможно что-то найти.
Сложилась замечательная компания, где был я и мои друзья. Собирались мы все время у Рашида Нугманова, у будущего режиссера фильма «Игла». Мы начали сами читать на английском языке детективы, боевики, которые покупали в Москве в Академкниге или букинистах. Отдавали от 5 до 10 рублей тайком за каждую книгу. Читали зверски, никаких курсов тогда особо не было. Мы читали так: вот книга, вот словарь. Двадцать раз в словарь посмотришь и запомнишь значение слова «again».
Нас было около 10 ребят в возрасте от 20 до 30 лет. Все с высшим образованием, почти все холостые. Все центровые. Мы почти каждый день собирались у Рашида, пили вино «Прибрежное» за 2 рубля и 5 копеек. Разговаривали за жизнь, обсуждали музыку и литературу. Тогда у нас появилось желание, инициатором был Рашид, издавать самиздатовский журнал. Главное правило – никакой политики, так писали все, что угодно. Журнал назвали «Зга». В 80-е годы до Горбачева вообще ничего не разрешалось, вякнуть нельзя было. Мы выпустили 2 номера «Зги», я туда свои очень неудачные стихи написал. Один номер был посвящен памяти Джона Леннона, а второй Джиму Моррисону, вокалисту группы The Doors. Печатали на ротапринте, другой техники почти и не было. 100 экземпляров мы раздали друзьям. Нас сразу же замели в КГБ, полгода таскали. Мы все имели очень серьезные проблемы. Нас не били и не пытали, но биографию сломали. Дальше учителя мне нельзя было пройти.
Мы продолжали встречаться у Рашика, читали, слушали «битлов», Высоцкого. Понимали, что мы молодые и крепкие, но еще никак не реализованные. Нам оставалось только пить вино и довольствоваться тем, что есть. Но потом наступил апрель 1985 года – перестройка.
Горбачев пришел к власти, и сразу повеяло воздухом свободы, весной, талым снегом. И мы опять на кухне начали заводить разговоры о том, что нужно что-то менять. В один прекрасный вечер вдруг пришел взбудораженный Рашид Нугманов и говорит: «К нам из Москвы приехал Сергей Соловьев, знаменитый режиссер, который поставил «Ассу». Он набирает здесь казахстанскую группу, завтра надо сдавать экзамены». Мы не сомневались, что сдадим все. По пьяной лавочке договорились в 7 утра встретиться, на утро с бодуна пошло сдавать всего 3 три человека: Рашид, его брат и Борька, наш художник. Они прошли и уехали.
Мы как могли, пытались найти развитие. ВГИК оказался замечательным выходом для наших ребят. Через год Рашид приехал и показал нам материалы, которые он собрал для своего курсового проекта, который назывался «Йя-Хха» – это ленинградский андеграунд про подпольный клуб и музыкантов. Все было снято скрытой камерой, все было в сыром виде и без монтажа. Мы посмотрели, на нас произвело сильное впечатление, но как собранный фильм он оказался менее интересным, чем материалы, которые мы видели. Еще через год ему на Казахфильме предложили взять в свои руки съемки фильма «Игла», съемки уже начались, и была потрачена определенная сумма денег. Рашик согласился только на своих условиях, он полностью переписал сценарий, пригласил людей, которых посчитал нужными. Войдя в чрезвычайно жесткие бюджетные рамки, в которые его поставил Казахфильм, он начал. В фильме нет ни одного профессионального актера. Он позвал компанию людей, с которыми общался последние несколько лет. Из Питера были Виктор Цой, Петя Мамонов, из Москвы — его сокурсники, а из Алматы — наша компания.
Я пошел по двум причинам: мне было интересно посмотреть, чем занят Рашик, и меня привлекла сцена драки. По сценарию она должна быть настоящей. А я всегда любил драться, в свое время был мастером спорта. А в то время я работал в одной из лучших школ Казахстана, и приходил туда с фингалом. Меня просили написать объяснительную, и я взял письмо из Казахфильма, что участвую в съемках фильма без дублеров, и поэтому расквасили лицо. На съемки меня собирали мои друзья. На мне был свитер отца моего друга, из дома я взял битый молью шарф, который связала моя мама. На киностудии нашел длинный плащ. Яник Мавриди, наш лучший скрипач, дал концертные башмаки, которые были на два размера больше.
Мы договорились о съемке в 11 утра во дворе на Мира-Кирова. Рашик со своей съемочной командой и целым автобусом пацанов, которым по 14-16 лет. А нам-то уже под 30. Как же мужики с пацанами драться будут? Попросили ребят постарше. На следующее утро он привез настоящих наших ровесников, наркоманов. Рашик договорился с наркологической организацией, раньше они были принудительные, как тюрьмы. Договорился с их охраной, кино – влиятельная штука. Они добровольно пришли, за это они целый день по парку гуляли, правда, с охраной, им мороженное разрешили съесть, гражданской еды. И вот драка. Место драки было очень ограничено. Два метра пространства между забором и трансформаторной будкой. Камеры еле развесили на заборах, Мурик со своим помощником оператором сидит на дереве, Рашик на заборе. Ничего не слышно. Мы договорились, что по свистку начнем первый дубль и также по свистку через 2 минуты заканчиваем. Раздался свист, началась зверская драка. Кто-то деревяшкой от скамейки пытался попасть мне по голове, а это был конец осени, первый снежок, он поскользнулся и попал мне в бицепс. Он разбух и был, как у Шварценеггера, здоровый. Потом мне разбили губу. И кто-то велосипедной цепью порвал концертные туфли Яника. Одного нашего парнишку наркоты поймали и провели лицом по трансформаторной будке, другому пол уха оторвали, третьему кисть сломали той же палкой, что и меня били. Но мы выжили, до съемок ведь по сто грамм приняли для храбрости. Все ржут, все падают с деревьев и говорят, что гениальная и грандиозная была драка. На всякий случай нужно было снять второй дубль. Мы приняли еще по сто грамм, никто боли уже не чувствовал.
Через неделю Рашид собрал нас всех на Казахфильме и показал нам то, что сняли. И с нашего полного согласия эпизод драки был убран, потому что настоящая это была реальная драка, а не киношная, где тебя ударяют, и ты отлетаешь на три метра на шкаф, с которого все сыпется. В нашей драке даже никакого мата не слышно, там жуткие вздохи от ударов, жуткая свалка, никто не отлетает. Это все некрасиво и не видно, кто кого мочит. Сцену убрали, Рашид пригласил ленинградских каскадеров, и они на наших глазах сняли по-киношному драку, которая вошла в фильм.
Я тогда был классным руководителем 9 класса, там же математику вел. Наши дети сразу узнали, что я снимаюсь с Виктором (Цоем - V) и первый же вопрос был: «Архимед Мынбаевич, можете его сюда привести, чтобы мы с ним поговорили?» Я ничего не обещал, но спросил у Виктора. Единственная загвоздка была в том, что мы поздно освобождаемся. Я позвонил ребятам, сказал, что мы можем приехать только после 9 и в гриме со съемок. Их это устроило. Мы заехали ко мне домой, взяли гитару и поехали в 56 школу, на 4 этаже в 48 кабинете собрался весь мой класс. Мои дети, увидев Цоя, не смогли даже поздороваться. До часу ночи он сидел с ними, пытался разговаривать, сам задавал им вопросы, хотя Виктор не очень разговорчивый сам был. Пел им песни новые и старые, в том числе и «Звезда по имени Солнце», которую здесь же в Алма-Ате и сочинил. Ребята буквально не произнесли ни одного слова.
На следующее утро я пришел в школу, дети говорят: «Архимед Мынбаевич, мы не знаем, что с нами произошло. Можно он еще раз придет?» Я к нему обратился: «Виктор, ребята говорят, что они остолбенели. Не поверили, что такое возможно и просят еще одну встречу. В начале 10 часа мы приехали в школу, в моем классе сидели все мои ученики, половина с параллельных классов, их друзья и половина родителей. В этот несчастный кабинет набилось около 150 человек. И Виктор до часу ночи отвечал на все вопросы, а их на этот раз было очень много. Ребят будто бы прорвало.
Сейчас на двери 48 кабинета висит маленькая табличка, что в 1986 году в этом классе дважды выступал Виктор Цой.
В декабре 1986 год, мы играли в преферанс у Яника. Возвращались домой на такси часа в 2-3 ночи по Джандосова, и видим, что фонари не горят, зима, мрачно и длинные колоны молчаливых людей движутся со стороны микрорайонов по Абая в центр. Никто ничего не понял. Безоружные мужчины, женщины, молодые люди. Мы даже не удосужились поинтересоваться, что происходит. Нас пропустили и мы уехали. А утром начались эти события. Я подошел к школе, там пятеро парней на казахском языке позвали меня с ними на площадь. Мы друг друга недопоняли, завязалась драка. В нашем здании еще была 18-ая юношеская спортивная школа. Ее директор, Петров, огромный килограммов 200, стоял на крыльце, курил, заметил нас и вмешался. Все разбежались. Я пытался проанализировать произошедшее. Анализ был доморощенный, никаких сведений и информации не было. Казахи в целом народ мирный, но они были против такого волевого решения сверху. И не было понятно, зачем Кунаева смещать.
Я ведь уходил из образования. В 1983 году я оставил любимую работу и устроился старшим администратором алматинского варьете, мы гастролировали в Закавказье. Причина была простая. Родная 56 школа могла мне платить 136 рублей в месяц, все остальное я зарабатывал репетиторством или левыми заработками, и то втихомолку, потому что мой труд назывался крохоборством, погоней за длинным рублем, стяжательством. Квартиры своей у меня не было, родительскую оставил сестрам. Мне никогда не получить квартиры и зарплаты больше, чем 136 рублей, у меня не было будущего, думал я тогда. А гастролируя, я получал безумные деньги, но работа была не по мне. Мне сильно повезло, когда осенью я вернулся в Алма-Ату, меня поймал через своего сына первый заместитель председателя совета министров Эрик Христофорович Гукасов, и попросил срочно явиться к нему домой. Он спросил, правда ли что я ушел из образования, и сказал: «Я вас очень прошу вернуться работать в школу, в любую, вы должны работать в образовании. А я обязуюсь в течение года выбить вам квартиру». Он велел дважды каждый день звонить ему, и в течение 11 месяцев я звонил. Он при мне перезванивал первому заместителю председателя алматинского горисполкома, и наезжал на него. Через 11 месяцев Эрик Христофорович выбил мне однокомнатную квартиру на улице Саина, в самом конце города. Таким образом, меня вернули в образование, за что низкий поклон Эрику Христофоровичу.
Я решил взяться за образование, открыть свою школу. Я решил серьезно им долбить и три года положить на это дело, чтобы у меня хоть осталось ощущение, что я доволен своим поведением, даже если ничего не выйдет. В то время мы как раз посмотрели фильм «Пролетая над гнездом кукушки». Когда МакМерфи пытался поднять в душевой эту колонку с кранами, ему не удалось, все начали над ним ржать, и он тогда с обидой сказал: «Я хоть попытался». И вот чтобы я мог про себя сказать, что я хоть попытался. Я думал, советовался с друзьями, все анализировал и составил модель школы. Я в течение двух лет исходил две пары обуви — по коридорам ЦК компартии Казахстана и кабинету министра образования. Модель моей школы была связана с тем, что надо было написать новое финансовое положение о школе. А его подписать было чрезвычайно трудно. Последние изменения в инструкциях министерств финансов КазССР были произведены в 1947 году. А я пытался пробиться в 1988 году, то есть 41 год назад там были последние изменения. Во время седьмого визита в министерство финансов, бывший министр взял меня под ручку, провел вниз и показал всем вахтерам, попросил запомнить и никогда больше не впускать. В итоге он сдался. В ЦК компартии Казахстана, горкоме партии ко мне и к моим идеям относились не всегда с симпатией, но с пониманием и готовы были помочь, видя, что есть человек, готовый взять на себя риски.
Создание школы — невероятно тяжелое дело, которое стоило мне двух операций и трех реанимаций. После второй операции я в реанимации лежал 32 суток. Я лежал даже не в реанимации, а изоляторе. На восьмые сутки я пришел в себя, ночью встал, медсестра спала, я присел на стульчик и увидел карточки больных. Нашел свою, диагноз – общий сепсис. И прогнозы: экзитус леталис, экзитус леталис и так 8 суток подряд. Я вернулся в 3 часа ночи, дополз до кровати и заплакал. Проплакал с 3 часов ночи до 6 утра. Обидно, тебе 35 лет, ты никогда ничем не болел, молодой и здоровый. И вот печальный дурацкий результат. До этого я последний раз плакал в 6 классе от обиды. К 6 утра я решил, что умереть – самое простое, для этого вообще ничего делать не надо, у тебя уже в прогнозе все написано. И когда в 6 утра первый врач пришел меня смотреть, я попросил принести мне волейбольную камеру, раньше такие резиновые были, их надували, и жгут. Он удивился, но принес камеру и маленький кусочек жгута. Я по 130-150 раз в сутки дул камеру и растягивал кусочек жгута. Через 2 недели врач очень обрадовался, сказал, что динамика пошла.
Когда я лежал, все-таки вышло постановление об открытии школы нового типа. Официальное название школы «Республиканская экспериментальная школа для подростков, нуждающихся в особых условиях воспитания». Под этим корявым названием скрывались четыре школы в Казахстане: школы для преступников. Три четверти наших детей были с условной судимостью, почти у всех были многократные приводы в милицию. Четверть была нормальных детей, которые пришли с 56-й школы вслед за мной, либо из других школ. Мы всех устроили на работу в фабрики, предприятия, больницы. Они работали до обеда и получали от 70 до 180 рублей, после они в два этапа учились. Первый – то, что я считаю обязательным, а второй – заполнение пробелов. Они занимались курсами по выбору. Выпускные экзамены в нашей школе были приравнены к вступительным во все вузы.
В конце 80-х годов пошло это «поставить на счетчики», я с этим мощно столкнулся в своей школе. Это ужасное явление, люди были вынуждены покидать город. Вся торцевая сторона здания, где теперь колледж, в выбоинах от пуль. В 1988 году было много желающих поставить нас на счетчик: микровские, орбитовские и другие. Мы никогда никому ничего не платили, отбивались. На драки выходили все: я, учителя и дети. В этой школе я подписывал соглашение со взрослыми серьезными людьми. «Придушить» мне их не удалось, но и им не удалось поставить нас на колени. Мы договорились, что они вообще не трогают никого из наших детей, а мы — их. Наши методы были достаточно тяжелые для них тоже. Мы знали, что в одном из домов продавали героин, поначалу мы, как советские люди, позвонили в милицию. На наших глазах в 12 часов дня приехала большая команда ментов, скрутила и повязала их, как в кино. Мы всей школой это видели. А в 6 часов вечера они же гуляли на свободе. Тогда мы перестали обращаться в органы. У нас были совсем незаконные действия, мы нанимали людей для условной безопасности, и они всей компании из 7-8 человек палками сломали руки и ноги. Те отправились в больницу. Через 2-3 месяца мы повторили этот номер. После этого за нашей школой закрепилась репутация, что мы козлы и методы у нас грязные. Но мы больше никому не жаловались. Лишних соплей о нравственности тех поступков у меня нет, потому что завтра эти ребята могли посадить на героин, кого угодно.
Я думаю, что с тех времен, у меня и у этой школы осталась репутация выскочек. Эта школа открыта для всех. Но за эти годы почти никто из моих коллег не посещал нашу школу, ни коллеги, ни директора, но про нашу школу устойчиво ходит не очень хорошее мнение.
У будущей жены я много лет был классным руководителем. Мне в 10 классе показалось, что она какие-то чувства ко мне испытывает. А я уже был разведен, мне было за 30. Принял, как мне показалось правильное решение. Пришел к ее родителям и начал говорить, что девочка у них очень умная, медалистка, ей самое время учиться в Москве. Я знал, что она поступит, и — с глаз долой из сердца вон. Москва — большой город, со всего СССР собираются ребята, она кого-нибудь себе найдет и забудет. Она была из 56-й школы, 1984 года выпуска, тоже центровая. Она поступила, отучилась. Мы с ней поженились через несколько лет, она достаточно настойчива была в своих чувствах. В марте 1988 года мы поженились, а 3 июля я открыл школу.
От первого брака у меня есть сын, который окончил мою школу. Моя жена знала об этом, и с первого дня на меня давила, говорила: «У тебя в России сын, что там с ним будет без отца, понятно. Плохая компания, безотцовщина, приводы и так далее. Ты не сможешь ему помочь. А здесь ты можешь его воспитывать, контролировать и с образованием помочь. Забирай». И я отправился в Киров, разговаривал с тещей и бывшей женой, у меня с ними хорошие отношения, они достойные люди. Они попросили дать им три дня подумать, приняли мои аргументы. Он окончил там 8 классов, и я забрал его в свою школу. Сейчас у него все хорошо, у меня два внука.
От второго брака у меня двое детей: сыну пошел 23 год, он окончил мою школу. В Казахстане не вижу ни одного учебного заведения, в котором бы я хотел, чтобы он учился. Сын отправился в Лондон на открытый конкурс, поступил в 11 класс. По совету английских коллег он снова проучился с 10 класса. Потом сам поступил в университет.
Дочка учится в 6 классе моей же школы. Я думаю, что это нормально. При всех провалах и недостатках моей школы, я для своих детей другой альтернативы не вижу.
Архивные фото - kinosalut.ru, ВКонтакте
Партнер проекта "Богатое прошлое" - RBK Bank
