За ней – ничего. Ни будущего. Ни правды. Ни оправдания. А вот помыть руки действительно хотелось. От себя самой. Не феминистка. Не Амазонка.

Хотелось стать вновь человеком, который не перешел этого Рубикона. Казалось бы, ничего не случилось – подумаешь, пощечина. Но просто один человек теперь точно знал, что может ударить другого. Человека.

Впервые я увидела, как бьют девочку - в школе. На уроке математике одноклассник, неплохой, в общем-то, но жестокий мальчик, наотмашь разбил мою веру во весь мировой кинематограф и человечество быстрым отрывистым ударом по лицу Поли. Поля – очень красивая, тонкая девочка с кристально-голубыми глазами и пьющей мамой. Про папу Поли никто ничего не знал. И это развязало однокласснику руки. «Что ты делаешь, дружище?» - смогла выдавить я, встав из-за парты без разрешения и оттесняя онемевшую математичку, которая веру в человечество потеряла гораздо раньше, чем все мы. «Не лезь» - «Ты ее ударил» - «Ну, и что?» Он вышел из класса, насвистывая. Полина закрывалась челкой и руками и, без сомнения, собиралась плакать. Конечно, я бросилась его догонять: «Ведешь себя как баба. Беспомощная». Он развернулся быстрее, чем я затормозила. Мы стояли в пустом коридоре я - ниже, он – шире, и рассматривали друг друга. Я одними глазами сказала: «Ударь меня, если сможешь». Никогда в жизни я не решала ничего физической силой. И я тогда еще не верила, что меня можно бить. Он не смог. Конечно же. Мужчины эту веру чувствуют.

«Ты извинишься перед ней» - «А смысл?» Это было самое честное, что он сказал за весь урок математики. Я поняла это много позже. Смысл – не в извинении с подношениями, смысл – в трепетном сакральном уважении к женщине, которая должна знать, что он никогда не сможет ее ударить. Что никто не станет свидетелем ее публичной экзекуции и унижения. Это очень унизительно, когда тебя бьют мальчики…

Восток, зарифмованный донельзя попытками его воспеть, отличается женщинами с очень высоким болевым порогом по системе «все включено». И душевные страдания, и гематомы кожных покровов, и помаду на рубашке мужа - стерпят и оправдают. Они прощают предательства и презрения, находя убедительные аргументы не только прощению, но и самому акту свершенного над ними насилия. Они веруют в то, что «настоящая женщина» (сочетание-то какое), научится вуалировать недостатки мужчины и выносить оправдательный вердикт.

Суд удаляется в совещательную комнату. Подсудимый точно знает – оправдает. Его женщина с высоким болевым порогом - оправдает. Уже много лет генетический и исторический коды вживляют ее в рамки этого алгоритма. Есть два варианта – или сама виновата, что он бьет, или сама виновата, что она терпит.

Ну, пусть хоть для виду он подождет приговора. Сделает вид, что мучается. Или хотя бы переживает. Она за это время найдет оправдательные аргументы, напишет за него последнее слово, вознесется над скамьей подсудимых, убедит присяжных и себя, соберет остатки самолюбия, вспомнит клятвы у алтаря, тетушек и языкастых соседок, лица детей, и всепрощающая и красивая снизойдет в белом. Побудет Женщиной. Фокус и камеры – на нее. В титрах ее имя – заглавными буквами.

«Милая, ты у меня такая умная, придумай что-нибудь сама».

Ну, хоть для виду пусть поерзает на этой чертовой полированной скамейке под увещевание родителей и соседей. Она придумает себе, что его жизнь и его проступки проносятся сейчас у него перед глазами. Что есть, хоть что-то, кроме страха за собственную шкуру и нежелания услышать «виновен». Что есть хоть немного раскаяния и понимания. Что есть хоть немного правды в том, что он не хотел этих слез.

Но кто виноват, что в том, что так жили много поколений? Кто виноват, в том, что отец бил его мать, а его сосед – свою жену? Кто виноват в том, что многолетнее социальное стремление женщины не потерять статус деградировало в животный ужас оттого, что она знает, что в любой момент судебное слушание вдруг перетечет от обсуждения синяков к обсуждению ее тяжелого характера или пыльных полов?

Вариации приветствуются: почтенная публика начнет обсуждать не удары, совершенные подсудимым, а ее несовершенства – незнание государственного языка, правил этикета, законов Республики Казахстан (нужное подчеркнуть).

Неуклюжие взрывы феминизма (впрочем, вынужденного, кому он по доброй воле нужен?) в наших широтах то тут, то там, как самодельные петарды, хлопающиеся мыльными пузырями, больше напоминают театр абсурда по Ионеско: пожарные сегодня нарасхват - город заполонили носороги. И через какое-то время начинает казаться, что не быть носорогом – это не есть хорошо. Массовый психоз парализует мыслительные процессы, и вот уже человеческое обличье кажется уродливым. А носороги ничего так – вполне, оказывается симпатичные, и уже хочется сменить обличье.

Еще немного и не бить женщину станет не модно. Кажется, в этом есть какая-то доля брутального очарования и мужественности. Вам еще не кажется? А многим – уже. В городе – носороги.

Читая сетевые заголовки, что разъедают сознание и остатки веры в мировой кинематограф, я все чаще думаю – а что там кроется, за этими извинениями и белыми розами сотруднице авиакомпании? Есть хоть немного раскаяния? Отравляет ли им жизнь то чувство, что испытала я, отвесив оплеуху – ощущение собственной никчемности.

Дурное понимание того, что в тебя больше никогда не поверят. Потому что ты сама в себя не поверила, когда руку занесла. Тошнотворные попытки уйти от себя и самое сложное решение: никогда не оправдывать себя за тот поступок, никогда. Ничем. Мучился ли сельский аким совестью, вернувшись домой, в тот день, когда избил девушку? Переживал ли апологет государственного языка за то, что пнул девчонку-стюардессу, обеспечив ей сомнительную звездность на ближайшие месяцы? Что они говорят сыновьям, матерям или дочерям? Или уже никто не переживает? В городе – носороги…

Сетевые ристалища пестрят обсуждениями на тему: «За что можно бить женщину?» Вопрос предполагает индульгенцию…

«Товарищи женщины! Не бойтесь! С вашим мужем-эксплуататором мы покончим, а пока вы поступаете в распоряжение товарища Сухова».

Когда это случилось? Ведь шли же уверенными шагами к светлому будущему с портретами и равноправием. Теперь за портреты тоже бьют. Один человек. Аким. Другого. Человека. Женщину.

В обмен на оправдательный приговор жена возвращается к семейному очагу и статусу «при муже», позволяющему со снисхождением посматривать на языкастых соседок.

В обмен на оправдательный приговор сотрудница авиакомпании взяла цветы и деньги на благотворительность, сохранила работу, и может быть, даже прибавку к зарплате.

В обмен на «легкий ущерб здоровью» нанесенный девушке в порыве возвысить портрет президента суверенной страны аким сельского округа в Костанайской области отделался легким испугом и штрафом в 50 МРП.

Наверное, он так и не понял, что если на этом все для него закончилось, то избитая сотрудница спасла еще один очаг. Гораздо более масштабный, чем одна ячейка общества. Если бьет муж, семья может разрушиться. А если бьет аким с именем Верховного главнокомандующего на устах, то, кажется, уже и разрушать нечего. Ни будущего. Ни правды. Ни оправдания.

«Товарищи женщины! Революция освободила вас. Вопросы есть? Вопросов нет».