И я всегда удивлялся: почему все, кто с дедом были, живут в хороших домах, а мы — в старом. Мама объяснила, что на семейном совете решили «на крови отца» ничего не иметь. И я им благодарен. Потому что сейчас бы все это переименовывалось. Родственники оказались дальновидными.
Я вырос на Тулебаева и Горького, учился в 54-й школе. В принципе, как все дети где-то хулиганил, где-то по башке получал. Тогда весь район – ниже Советской и до кинотеатра «Октябрь» и даже ниже, был частный сектор. Мы последние съехали с района. Это был 1977 год. Нормально было: удобства на улице, печку топили. Было единственное большое здание – постройка Зенкова, там какой-то институт находился. Его потом снесли.
Алма-Ата стала сильно меняться в 1970-х, начались массовые застройки. В 60-х все друг друга в округе знали, а потом начались новостройки, микрорайоны и пошли эти группы, деления. Трусы всегда объединяются в стаю, стараются доминировать, мне это по барабану, я не стадный человек. Были всякие там «Нижние», «Верхние», «ЗАГС», «Страна дураков». Я никуда не входил, ни в какие команды, мне нравился спорт, хорошо учиться, и больше ничего.
Сначала я решил идти в КазГУ, потом забрал документы, поступил в Чечено-Ингушский государственный университет на факультет романо-германской филологии, но подрался и меня отчислили. До этого я дважды поступал в военный университет, но не прошел по весу — не хватало 18 кг. Сейчас это смешно, но мой старший сын тоже прошел через это. Когда я ушел в армию, весил всего 52 кг. Сначала – Самарканд, Душанбе, Свердловск, Учарал, Кокайты, потом солнечный Кандагар. В Афганистане пробыл год. Я добровольно туда поехал, мне тогда был 21 год. Я не отношусь к той плачущей среде, которая говорит: «Нас туда послали». У нас был парень-азербайджанец, вместо которого я уехал. Завтра отправка, а он говорит: «Я с мусульманами воевать не поеду!» И тогда спросили меня, я согласился. Семье сказал, что служу в Монголии. Правду писал только брату. Месяцев через 7 мама почему-то открыла письмо, адресованное ему. Ее увезли с сердцем в больницу.
Помню первый день в Афганистане. Смешно было. Мы все такие упакованные, прилетели на АН-12, нам дали оружие. И видим, в порту Боинг здоровый, а мы их не видели никогда. Через Кандагар тогда летал международный рейс: Лондон-Кандагар-Дели.
И Валерка Кулаков говорит: «Смотри, смотри, баба в парандже!» Реально — дико же. Через неделю дико было видеть женщин без паранджи. Там как афганку-комсомолку увидим, и это для нас было, как связь с родиной. Дембеля говорили, что пока американцы не влезли, нас там хорошо местные встречали, махали руками. В принципе, тогда же идеологическая подготовка была сильная, и мы ненавидели Америку. Я и сейчас ее ненавижу.
На войне два цвета: белый и черный, серого нет. Кто приходит и ругает армию, тот, значит, в черном свете жил, а я не могу ни одного плохого слова сказать. Тяжело было, разговоров нет, но у меня там все белое.
.jpg)
Когда уже была погрузка на бронетехнику, один мальчик из соседнего батальона подошел к замкомзвода и попросил: «Оставьте меня». «Ты что, заболел, тебя же спрашивали перед погрузкой». «Нет, не заболел. Меня убьют». «Да ты что, козел, у меня дембельский рейд, а если меня убьют? Шансы одинаковы!», - и на ему в ухо. Там мимо еще пробегали ребята, спросили, что такое. «Да вот ехать не хочет», они ему навтыкали тоже. Со слезами залез и первым погиб. Это необъяснимо.
Мой друг сказал, что тоже погибнет. 23 февраля ему вручили медаль «За отвагу». И с разведроты его перевели в десантно-штурмовой батальон, а это уже совершенно другая тактика. Валерка Кулаков ему говорит: «Как классно, домой приедешь с медалью, зеленая волна будет». А он отвечает: «Ну, я-то этой волны не почувствую». Валерка: «Я к тебе в гости приеду». «Ты что, не понял, меня уже не будет, меня убьют». «Да завязывай, ты что, гонишь». И вот в рейд уходили, я ему говорю: «Ты останься, кто тебя в трусости обвинит, Красная звезда за отвагу». «Да я для себя все это хочу выяснить». Выяснил. Первая пуля в руку попала, чуть приподнялся, начал опускаться и… самое страшное, что только вот пленку на мозгу разбило, и все, умер. Я мозги ножом с брезента собирал. Сейчас перед глазами стоит. На кольцо смотрю — перед глазами стоит.
Это кольцо он мне подарил друг, а он взял у другого друга. Первый парень погиб 17 апреля, второй — 18 апреля. Я это кольцо дома положил и только недавно нашел. Теперь выхожу из дома и обязательно его надеваю. Это моя память.
Я в 1982 году вернулся из Афганистана. И вот, когда увидел документы друга, увидел деньги, которые его мама прислала, мне плохо стало, радости никакой от возвращения не было. Это у меня затянулось на 10 лет, я сейчас в интернете нашел историю его батальона, его фотографии, историю о том, как он погиб… Плакал. А тогда, по возвращении, была лет 10 какая-то озлобленность, наверное, и тянуло назад.
Всяко было. Ребята молодцы. Не смотрите на них сейчас, что они пузатые, обрюзгшие. Сейчас на афганцев посмотришь – похоронная команда. Раньше какие-то проекты были, инициативы, сейчас – у того сердце отказало, у того онкология, желудок. Но держатся. 25 декабря будет годовщина ввода. Самые стойкие придут в парк. Они не сломлены, они просто забиты бытом. Ребята хорошие были. Друг друга прикрывали, помогали. Сейчас же многие не живут, выживают. Нет, есть «белые воротнички», которые нормально устроились. Но в целом как обычные люди живут, так и афганцы.
Я плакал, когда был вывод войск. Я в 1985 году отправлял бумаги, чтобы снова отправиться туда. Пришел ответ из военкомата – доучись, тогда и поедешь. Я учился на юриста, был членом ученого совета юрфака, но по юридической линии у меня не сложилось. Уже тогда в органы брали по блату. Те, кто в армию по стоянию здоровья якобы не прошли, они почему-то попали в КГБ, в милицию, в прокуратуру. А мне на распределении один хороший человек — председатель Верховного суда Малахов, его почему-то потом в розыск объявили, предложил поработать стажером в суде, а потом судьей. Но это не мое – судьбы людей решать, я верующий человек. В хадже был в Мекке, паломничество совершал. Я работал в институте судебных экспертиз, но кабинетная работа — тоже не мое. Потом пацаны сказали, что, мол, просто так кулаками машешь, давай бери детей и занимайся. И вот с 1989 года я стал заниматься военно-патриотическим клубом «Легион».
Я и сейчас считаю, что Афганистан был необходим, и не надо было уходить. Это просто предательство сверху произошло. Как помните, в фильме «Иван Васильевич меняет профессию». «Войско взбунтовалось: царь-то ненастоящий». Так вот, царь ненастоящий был, это все предатели.
После Афганистана все вошли в жизнь нормально, кто пил до армии, тот пил, кто обкуривался до – тот обкуривался и после, не надо подводить черту – вот он был в Афганистане и поэтому жизнь сломалась. А сколько в процентном соотношении наркоманов, которые не были в Афганистане? Суицидов сколько? Это же просто жизнь.
Мы сейчас хороним ребят постоянно — почти каждый месяц. Сейчас умерших больше, чем погибших тогда в Афганистане. Желудочно-кишечный тракт у всех поражен, потому что вода была плохая. У всех афганцев свои болячки. Просто у того, у кого оторвало руку или ногу, оно заметнее. Насчет посттравматического синдрома, это ерунда, нет его, это американцы нам втюхали, когда приехали в 1988-1989 годах. Любой человек может алкашить и без афганского синдрома. У него работы нет, вот он и запивает. Это для слабых всё.
.jpg)
В 1986 году мы от КазГУ поехали помогать чернобыльцам. Нам сказали: пишите заявления, все равно не поедете. Весь КазГУ написал, потом еле-еле набрали 22 человека, и поехали. В Борисполь прилетели, женщина к нам подбежала, спросила, откуда мы, ответили, что из Казахстана, потом прибежали женщины с цветами и сказали: «Вот вам, сыночки! Войну вместе выиграли, и сейчас приехали помогать!» У нас один парень был Серик, а у них каждый второй Серега (они произносили «Серожка»), мы Серика стали звать Сергеем. А потом слышим, что они своих Сереж начали назвать Сериками. Потом они нам проводы делали, а мы им — бешбармак. Двух баранов зарезали, дружба была.
Мы там строили жилье, ограждения, потом грузили цемент – самое нудное — это цемент, а потом какие-то белые блоки. У нас основной контингент был казахи, мы сказали, что не едим свинину, и нам из Киева привозили говядину и баранину.
2 августа нас отпустили в Киев болеть за «Кайрат», он играл с «Динамо-Киевом», как раз был день ВДВ. Мы проиграли – на 43-ой минуте Михайличенко гол забил, но мы орали «Кайрат – чемпион!» Потом в нас пирожки полетели, тогда ничего другого не было под рукой.
Я пробыл в Чернобыле где-то 40 дней. Приятного, конечно, мало, но все равно, главное, что мы были, и там казахстанцы работали лучше всех. Если украинцы разгружали по 2-3 вагона, то мы 7. Уже на обратном пути, когда мы прибыли в Москву, нас заселили в гостиницу «Молодежная», она тогда считалась элитной. Когда там узнали, что мы из Чернобыля, от нас шарахались все.
Но все живые, всё нормально. Кто помер, тот, наверное, помер от другого, не от радиации. Из 22 человек, что поехали, 8 — те, кто были в Афганистане. Несколько коммунистов ребят поехали, девочка одна сильно просилась, мы ее, слава Богу, не взяли. Все, кто ехали, делали это осознанно.
В 90-е была у меня охранная компания, но она сдохла. Наверное, нужно быть работником милиции, чтобы связи иметь, не знаю. У меня лично не пошло. Я был телохранителем Майи Плисецкой, когда приезжал Имперский русский балет, охранял одного очень солидного дядю, он входит в список Forbes, был начальником службы его безопасности. Но служить бы рад, прислуживаться тошно. Сейчас получаю ставку учителя, мне этого хватает.
