Троценко: Илья, как ты пришел в литературу?

Одегов: Не я пришел в литературу, это литература ко мне пришла. Я очень рано начал читать, с двух лет понимал буквы, а в три уже читал. Помню, однажды в первом классе, когда на уроках мы разбирали, кто что прочёл дома, все делились мнением о прочитанных детских книжках. Я тоже поделился своим – о «Педагогической поэме» Макаренко, о несовершеннолетних преступниках, о Вере, которая сделала аборт...

Троценко: То есть читал всё, что попадалось под руки?

Одегов: Да. У моего дяди была большая библиотека, поэтому я до пятого класса прочитал всего Дюма, Жюля Верна, Артура Конана Дойла, Марка Твена. Очень любил читать пьесы. У меня была зачитанная до дыр хрестоматия драматургии – Мольер, Шекспир, Ростан. Шекспир мне не очень нравился, зато Мольера и Ростана я просто обожал. Уже тогда я видел, что писатель – профессия мне интересная. У меня были блокноты, подаренные бабушкой, я в детстве записывал туда какие-то стишки, придумывал маленькие рассказики. А ещё я считал, что писатель непременно должен быть в шляпе. Когда мы приезжали на дачу, я надевал дедушкину шляпу и забирался куда-нибудь повыше, чтобы было видно окрестности, и записывал что-то в блокнот. Потом начал читать литературу более сложную, ОБЭРИУтов, например. Для меня Хармс был очень важным писателем. И Введенский. Вдохновляясь ОБЭРИУтами, в юности я писал какие-то абсурдистские стихи на грани прозы. С этими вещами в 1999-м году пришел в «Мусагет», попал на один из первых мастер-классов. И на одном из занятий Ольга Маркова, наш мастер, сказала: «Илья, вот вы со стихами к нам пришли, но у вас мышление прозаика, романное даже мышление. И я уверяю, что пройдёт какое-то время и вы начнёте писать прозу». Так и случилось: стихи я писал всё меньше, а прозу всё больше, и постепенно стихи совсем ушли. Я до сих пор продолжаю писать тексты для песен, но стихами в чистом виде их уже не считаю.

Троценко: Что касается прозы. Ты сразу взялся за какое-то объёмное произведение или решил начать с рассказов?

Одегов: Всё начиналось с небольших вещей, конечно. Я не понимаю писателей, которые ещё ничего не написали в своей жизни, не набили руку, а сразу берутся за роман. Мне кажется, что это в принципе невозможно. Хотя есть и исключения.

Троценко: У Шолохова почти получился такой старт. Он едва написал свои «Донские рассказы», а потом сразу выдал «Тихий Дон»...

Одегов: Ну, всё-таки сначала написал рассказы. Начал с малой формы. Это очень даже характерный пример того, что разбежка нужна, пусть и короткая. Я тоже начинал с рассказов и повестей, а в 2002 году, по большому счёту случайно, принял участие в конкурсе «Современный казахстанский роман», хотя тогда у меня вообще не было никакого романа. Конкурс проводил Фонд «Сорос»: нужно было прислать фрагмент из романа, показать, как ты умеешь работать с текстом, и рассказать о фабуле. Я подал заявку и стал одним из победителей. В течение года мне платили стипендию, и нужно было за этот год, не отвлекаясь на другие дела, написать роман. В то время я был студентом, поэтому стипендия оказалась очень кстати. Практически весь год я гулял с друзьями и, честно говоря, мало что писал. Лишь под конец года понял, что сроки поджимают, и взялся за работу. Писал роман, составлял его из фрагментов и отрывков, которые писались ранее, шил из этих текстов какое-то лоскутное одеяло. И в конце концов сшил. Первое время страшно гордился тем, что у меня вышла книга. Спустя пару лет гордиться уже перестал, даже наоборот, начал стыдиться, потому что чувствовал, что роман хочу переписать, многое изменить. Прошло ещё несколько лет и я, перечитав роман однажды, вдруг понял, что читаю его уже отстраненно, как произведение другого автора. И роман (кстати, он называется «Звук, с которым встает солнце») мне неожиданно понравился. Я читал и думал – хмм, какой интересный молодой писатель.

Троценко: У тебя есть какие-то определённые темы, которые ты отражаешь в своих произведениях?

Одегов: Об одном и том же писать не очень интересно. Но одна из наиболее важных для меня тем, к которой я регулярно возвращаюсь, это идея о том, что в каждом человеке есть всё человеческое. Даже в самом отъявленном негодяе может сидеть благородный, способный на геройский поступок человек. Порой достаточно случая, чтобы он повел себя как герой. И наоборот: в самом, казалось бы, хорошем, честном человеке сидит подлец и сволочь. И этот подлец может вылезти из человека неожиданно, даже при незначительном изменении ситуации, спровоцировать это может всё, что угодно.

Троценко: Кажется, такая история была на борту «Титаника», когда благородные господа толкали и женщин, и детей, чтобы первыми попасть в спасательную шлюпку.

Одегов: Да, только там были экстремальные условия, в которых вообще глубинная человеческая сущность проявляется во всю силу. Но мне интересно, когда это происходит в повседневности. У меня есть рассказ из цикла «Пришельцы», там, казалось бы, нормальный парень приезжает в отпуск к своему давнему товарищу, старшему другу. И однажды, воспользовавшись тем, что товарища нет дома, а его дочка напилась, он её насилует. А та даже не просыпается, она спит, пьяная. Всё это происходит в космонавтском посёлке, и главного героя впоследствии до полусмерти избивают космонавты, которые влюблены в эту девушку. И не то чтобы он плохой, он просто увидел возможность и подумал: а почему бы ей не воспользоваться? Какой-то мелкий червь пролезает внутрь и разрушает его судьбу.

Троценко: Получается, что, согласно твоим рассказам, каждый из нас начинён взрывчатым веществом, которое может детонировать в любой момент?

Одегов: Но есть и обратная сторона. Приведу в пример другой рассказ, «Чудовище», о лгуне, который видит, что к соседу-егерю приезжает группа людей, среди которых он замечает женщину. И этот человек приходит к ней и врёт о том, что егерь и ребята разбились на машине. Он просто балуется, хочет посмотреть, как будет реагировать незнакомый человек на его слова. Но в процессе разговора эта женщина начинает ему напоминать маму. Он возвращается в свои детские воспоминания и постепенно у него внутри просыпается что-то вроде совести, это тоже мелкий червь – червь света. Человек начинает осознавать, что поступает неправильно. Он запутался в этой никому не нужной лжи и сейчас обманывает женщину, похожую на его маму, ведёт себя подло. И дальше по сюжету рассказа срывается с цепи алабай, и этот человек закрывает женщину своим телом, спасает её. Так тоже бывает.

Троценко: Почему ты ставишь своих героев не в экстраординарные, а во вполне обычные ситуации?

Одегов: Потому что в экстраординарных ситуациях всё объяснимо – естественно, что у человека начинают срабатывать какие-то ранее не задействованные внутренние ресурсы. А почему так происходит в обычной, стандартной ситуации – непонятно. И разобраться в этом мне интересно.

Троценко: Считаешь ли ты, что кто-то из писателей оказал на тебя серьёзное влияние?

Одегов: На меня большое влияние оказал, например, Дюма. Я до сих пор считаю, что каждый мальчишка должен обязательно прочитать «Трёх мушкетёров», эта книга без соплей и морализаторства показывает, как правильно и по-мужски вести себя в жизни. В более позднем возрасте на меня повлиял Хармс, он был для меня окном в запредельное, я знал наизусть и его стихи, и короткие рассказы. Долгое время для меня был важным писателем Пол Боулз. Это замечательный автор, который большую часть своей жизни прожил в Марокко и писал об Африке. И мне кажется, что во многом у нас с ним схож принцип ощущения жизни, чувство присутствия скрытой мистики даже в самых обыденных ситуациях. Джон Стейнбек оказал на меня влияние, как рассказчик.

Троценко: Учитывая название последней книги, «Тимур и его лето», оказал ли на тебя влияние Гайдар?

Одегов: Совершенно нет. С детства его не очень люблю. В более позднем возрасте я перечитывал Гайдара и понял, что этот человек здорово владеет словом, но в литературе, как и в любом другом искусстве, важен не только уровень профессионализма, но и возможность личного контакта писателя с читателем. Есть, например, замечательный писатель Фолкнер, с которым у меня нет никакого личного контакта. Я читаю его, могу оценить, насколько всё филигранно построено, и как он круто лавирует между сюжетными линиями, но никакой заинтересованности и симпатии нет. Вот к Гайдару у меня такое же отношение. А в том, что название моей книги «Тимур и его лето» созвучно с «Тимуром» Гайдара, есть и своя цель. Книга-то совсем не детская, даже наоборот. Я рассчитывал, что от контраста между ожиданиями, вызванными названием, и содержанием книги у читателей произойдет легкое, но неожиданное смещение точки сборки.

Троценко: Многие писатели говорят, что очень часто герои их произведений выходят из-под контроля и начинают жить своей жизнью. Бывало у тебя такое?

Одегов: Да постоянно. Один из моих методов работы такой: если рассказ идёт, нужно продолжать его писать, пока пишется. А потом оставить на некоторое время, дать героям возможность свыкнуться с пространством текста, ожить, проснуться, и тогда через некоторое время они сами смогут показать, куда двигаться дальше. Так лучше всего, на мой взгляд. Если герой продуман от и до, то чаще всего он получается картонным.

Троценко: Есть такое утверждение, что настоящий писатель должен быть графоманом, в хорошем смысле этого слова, подразумевая продуктивность. Ты графоман?

Одегов: Мне кажется, что я очень непродуктивный писатель. У меня часто не хватает времени, но самое главное, я довольно ленивый. Я понимаю, что часто вдохновение приходит во время работы, как и аппетит – во время еды. Но за год некоторые писатели пишут по два романа, а у меня получается небольшой цикл рассказов. Зато я пишу тогда, когда действительно прёт, когда не могу остановиться.

Троценко: Во время одного из наших с тобой разговоров ты сказал, что в Казахстане не хватает беллетристики, развлекательной литературы. Насколько серьёзна эта проблема?

Одегов: У нас сейчас есть проблема качества как таковая. Она проникла во все сферы и отрасли – в искусство, бизнес. Самая главная беда у нас в стране – привычка к халтуре, нежелание делать качественные вещи. И в литературе то же самое. Много ли у нас писателей и поэтов, у которых есть публикации, премии и читательская аудитория? Их можно по пальцам пересчитать. И это только в серьезной литературе. А качественного продукта в коммерческой литературе, в отличие от западных стран или России, у нас нет совершенно.

Троценко: В России, конечно, много писателей, но там проблема в другом – очень много всяких писательских союзов, которые привлекают и развивают графоманию.

Одегов: Думаешь, у нас такого нет? Зайди в любой книжный магазин и подойди к стенду, где выставлена современная казахстанская литература. Значительная часть книг, которые там лежат, совершенно графоманские. Почти всегда эти книги изданы за деньги самих авторов, потому что у нас любой человек может прийти в издательство или типографию, заплатить деньги и издать свою книгу. Меня эта ситуация ужасно огорчает. Я подхожу к полке с казахстанской литературой, беру книгу, открываю и вижу, что она полна ошибок. Там элементарно не выполнена редактура и корректура. И самое главное, что на тридцать плохих книг приходятся три достойные. Но эти три хорошие книги растворяются среди прочих, потому что очень маленький шанс, что человек, который ничего не знает о современной казахстанской литературе, обратит внимание именно на хорошие книги. Я скажу ещё более страшную вещь. Даже среди авторов, которые, условно говоря, числятся в профессиональной тусовке, тоже очень много графоманов.

Троценко: Смахивает на мировой графоманский заговор.

Одегов: Не заговор, а слишком большое количество свободы. А если заговор, то не графоманов, а дилетантов. Такое дилетантское общество сформировано не только у нас, но и в России. Самое ужасное, что часто дилетанты легко обманывают других людей. Это видно, например, по социальным сетям. Там все чувствуют себя в какой-то степени писателями, фотографами, учителями, аналитиками. Стоит человеку повесить на шею дорогой фотоаппарат с большим объективом, сделать пару фотографией с претензией на концептуальность, собрать полсотни лайков – и всё, известный фотограф. Главное – создать образ. То же самое и в литературе.

Троценко: А что теперь делать со свободой? Получается, если человек загнан в определённые рамки, он начинает лучше писать или должна работать какая-то служба по отлову дилетантов?

Одегов: Это вопрос территории. То, что мы можем позволить себе дома, мы не можем делать в общественных местах. Мы же не гуляем по улице голыми, не кладём в кафе ноги на стол, а ведём себя так, как принято. Это не ограничение свободы, а соблюдение определенных правил, выработанных обществом. То же самое должно быть и в литературном мире, на мой взгляд. Есть, например, сайты, на которых каждый может вывесить свое стихотворение, там царит абсолютная свобода по определению. Но в издательствах и книжных магазинах такой свободы быть не должно, нужны хоть какие-то фильтры. Хотя бы фильтр грамотности. И ведь речь не только о художественной литературе, но и о школьных учебниках, например, что вообще ужасно.

Троценко: Может, речь идёт о торжестве равнодушия? Ведь проблемы, о которых мы с тобой сейчас говорим, большей части общества безразличны.

Одегов: Это тоже есть. Равнодушия в нашем обществе выше крыши. Но если человек не дилетант, а профессионал, то он просто не сможет сделать свою работу плохо. Мне несколько раз предлагали писать колонки для журналов, я попробовал и понял, что это не по мне. Я трачу на это столько же времени, сколько на свою прозу, на повести, на рассказы. Просто не могу написать текст невнимательно, «левой рукой», начинаю думать над каждым предложением, многократно переписывать. И я решил, что лучше потрачу эти силы на прозу, а деньги заработаю другим способом.

Троценко: Есть определённое место, где ты любишь работать? За любимым столом, на веранде с видом на вишнёвый сад...

Одегов: Да, я бы с удовольствием поработал на веранде с видом на вишневый сад, если б такая веранда была. А пока лучше всего мне работается в тех местах, где приходится чего-то ждать. В самолёте, в очереди, в поезде, ожидая кого-нибудь в кафе. Потому что я точно знаю: в это время не могу делать никаких других дел. В этой ситуации мне пишется лучше всего.

Троценко: Над чем ты работаешь сейчас?

Одегов: Я недавно закончил новую повесть «Снег в паутине». Очень социальную, честную, казахстанскую. Мне кажется, у нас крайне мало пишут о том, что происходит в стране, а мне об этом давно хотелось сказать. В повести главный действующий герой – наш город, Алматы. И повесть выйдет уже в декабрьском номере «Нового мира». Там же, кстати, появятся и мои переводы с казахского поэзии Абая, Магжана Жумабаева. Этот номер «Нового мира», между прочим, будет полностью посвящен современной казахстанской литературе. Ожидаются новые стихотворные подборки поэтов Айгерим Тажи, Заира Асима, Тиграна Туниянца, большая работа о казахстанских книгах литературного критика Оксаны Трутневой, много других интересных произведений. Что касается моей повести «Снег в паутине», то я очень рассчитываю, что она будет переведена на казахский язык и издана отдельной книгой сразу на двух языках. При этом у меня сейчас в работе еще несколько текстов – мистическая повесть, цикл рассказов, пьеса. Планов много, времени мало.