Айман, какова сейчас периодичность журнала?

Как и раньше, он выходит поквартально. Мы сейчас готовим мартовский номер. Что примечательно: мой отец перед смертью успел собрать один номер, и как раз это он и будет. Он, вообще-то, должен был выйти летом, но летом у нас были похороны отца, много людей, да и в целом, было не до выпуска. Но как раз к его 40 дням, я вместе с мамой собрала этот номер. Реакция на то, что мы предыдущий номер посвятили отцу, кстати, была неоднозначной: а как, мол, целый номер посвятили одному человеку? Но я считаю, это вполне нормально и заслуженно. Когда скончался Жанат Баймухаметов (философ - V), мы тоже ему номер посвятили. У нас вообще было три кита, кроме них еще - Игорь Полуяхтов (филолог - V) и Бекет Нуржанов (философ - V). Они держали журнал на высоком уровне. Всех их уже нет.

А вам это как дается – поддерживать уровень? Сложно?

У меня есть наставники. Это друзья отца, наши авторы, доктора наук, философы, культурологи, филологи. У нас есть редколлегия, я не одна принимаю решения.

Но вы главный редактор?

Я шеф-редактор. Знаете, мы решили закрепить за отцом символично место главного редактора.

Как за футболистами номера закрепляют.

Да, а я шеф-редактор. Я отвечаю за организационную работу, в первую очередь, а во всем остальном мне сильно помогают его друзья. Ольга Абишева, Алуа Темирбулат, Людмила Сафронова – это все наши сильные филологи. Аслан Джаксылыков, Ораз Сапашев, он тюрколог и так далее. Есть, в общем, много хороших людей, которые готовы дальше трудиться на благо культуры… Хотя у нас не так все просто с деньгами, мы не платим гонорары, обычно гонораром служат наши номера, их дальше автор может распространять по своему желанию, может дарить и подписывать, а может и продавать.

Ни вы, ни отец не пытались коммерциализировать журнал? Зарабатывать на нем?

Как-то, еще при отце, мы пытались. Консультировались с маркетологами, поговорили с ними. Но отцу их предложения не понравились. Увеличить рекламу, распространять шире, в аэропортах, например. Но у нас вообще рекламы нет. Журнал создан не для этого. Меня, кстати, всегда восхищала отцовская сила духа. Если что-то не совпадало с его видением, то это никогда не пройдет. Я, например, мягче. Если бы ко мне подошли эти маркетологи, то я, кстати, еще бы подумала. А он был непреклонен.

…Я бы хотела, чтобы журнал оставался таким же, как при моем отце. Хоть и многие люди ушли, и это не совсем возможно. Но я сейчас ищу «свежую кровь» – поэтов, философов, культурологов, востоковедов, филологов. Надеюсь, очень надеюсь, что смогу найти людей моего поколения, которые смогут держать журнал на таком же уровне.

Получается?

Да! У нас, знаете, есть интеллектуальный клуб Ауэзхана Кодара, который работает при Национальной библиотеке. Мы там проводим встречи, конференции, круглые столы, творческие вечера, «Кодаровские чтения».

И молодые ребята туда ходят?

Ходят. В том-то и дело, что в основном молодежь и собирается. Еще я поддерживаю поэтический клуб «Волосы Вероники», проводим «квартирники». Первый провели в январе. Я проснулась и поняла: хватит страдать, надо что-то делать. У нас много стихобитов, делают перфомансы, встречи в антикафе. Но там нет диалога: просто читают стихи и расходятся. Чтобы поэты общались друг с другом, мы решили устраивать им встречи в стиле «анонимных алкоголиков», где они садятся в круг, рассказывают, почему и когда начали писать, что их волнует сейчас и почему. У нас они могут делиться не только стихотворениями, но и яркими впечатлениями, мнениями, опытом. Скоро планируем приглашать именитых филологов и устраивать лекции по стилистике, стихосложению, постмодернизму.

А зачем вам это нужно?

Когда общаешься, происходит обмен. И у нас это отлично получается. Мы провели третью встречу, у ребят - новые стихи, которые, по сути, есть отклик, реакция на предыдущие встречи. Есть прогресс. Настоящий творческий диалог, я считаю, это крайне важно для подпитки и вдохновения поэтов.

Ваш отец считал, что создание творческой среды, и не одной – это важно...

Да, и это стало важно для меня. И не потому, что я его дочь, наследница, а потому что это действительно важно – поэзия. Я люблю это. Я люблю, когда люди творят, открыто выражают себя. В моем доме всегда звучали стихи.

А кто-то из этих ребят будет публиковаться в том же «Тамыре»?

Да, мы, кстати, в следующем номере опубликуем стихи такого экспрессивного поэта, ее зовут Ирина Суворова. Очень трогательные, глубокие. Она и выступает очень сильно – до дрожи.

Поэтов найти еще можно. Тем более среди молодых - да, в общем-то, где еще их искать-то… Но как быть с философами, культурологами? Есть ли среди молодежи те, кто «потянет» публикации высокого уровня?

Есть, конечно. В университетах тех же – докторанты, аспиранты. Есть талантливые ребята, философы, причем девушки. У меня в университете есть философский факультет, там я видела много талантливых девушек, у них интересные темы диссертаций. Меня это вдохновляет. Кстати, я ведь владею не одним языком, поэтому с прошлого номера у нас есть публикации на английском языке. И в следующем номере у нас будет материал на английском языке, его автор - Алексей Зеленский, магистрант из КазНУ. У него классная статья на английском об Алене Бадью.

Это попытка расширить аудиторию? Вашего отца тоже иногда переводили на английский. Не кажется ли вам, что уровень текстов, в первую очередь философских, культурологических, наша аудитория – что русскоязычная, что казахоязычная – не воспринимает? Может, им просто неинтересно?

Дело не в этом. Знаете, когда я училась в Турции, ребятам местным было интересно узнать о такого рода журнале казахском, но им же ничего не понятно. Если бы хоть какие-то тексты были бы на английском, то другое дело. Так что, мне кажется, имеет смысл и на английском иногда публиковать материалы. Это даст возможность нашей казахской, казахстанской мысли дойти до иностранцев. Пусть она и выражена на английском.

В Анкаре я проучилась семестр на факультете турецкого языка и турецкой литературы. Люди удивились, когда узнали, что у нас в стране есть такой журнал…

А почему удивились-то? Считают, здесь одни варвары живут?

Ну, не совсем, но немного неожиданно, да. Знаете, у них ведь с этим все-таки получше дела обстоят, все лучше систематизировано. Тут - лингвистика, тут - Кокрут и фольклористика, там сравнительное литературоведение, все по полочкам. А когда они увидели, что у нас есть журнал, который синтезирует все это, им это показалось интересным и интригующим. И вот тогда я поняла, что можно что-то делать с переводами, чтобы стать для них тоже своеобразным источником знаний.

Не чувствовали ли вы предвзятости в свой адрес - вот, молодая девушка возглавила серьезный журнал?

Нет, напротив, многие коллеги отца мне очень благодарны. Кто, если не я? Этим надо гореть. Я ведь параллельно работаю в других журналах – журналистом, корректором, у меня есть опыт. К тому же, это дело моего отца, да и мне это, повторю, все близко. Это мой «аманат» и мое счастье, «Тамыр» открывает много дверей и проливает свет на самые глубокие философские тайны мироздания. Я буду заниматься журналом в любом случае. Он меня ведь тоже подпитывает, образовывает и вдохновляет на большее.

Как журнал сейчас распространяется?

В основном, это такая, скажем, академическая рассылка, рассылка по библиотекам, университетам. В КазНУ есть, в АГУ, например. Национальная библиотека, Академия наук.

А в других городах можно найти журнал?

Сейчас, увы, нет. Но я хочу, я думаю над тем, чтобы организовать подписку. Мне писали из других городов. Из Астаны было, из Экибастуза, с юга тоже писали. Сейчас, правда, через авторов распространяем, делаем презентации в университетах, гастролируем так сказать. В том году делали очень крупную встречу в Национальной библиотеке. Очень большая встреча была. Приехал даже Берик Джилкибаев, очень крупный филолог, аксакал казахской филологии, он воспитал многих филологов, авторов, которые мне сейчас сильно помогают. Ему 80 лет, он живет не в Алматы, но он приехал, много людей вообще там было. Я почувствовала, что дело отца живо, людям важно, что «Тамыр» живет. Есть свежие идеи. Например, у нас скоро впервые выйдет перевод «Маленького принца» на казахском языке.

Вы автор?

Нет, автор - Мария Арынова. Она как-то к нам пришла со словами: как это так на казахский язык не переведен «Маленький принц»?! Это же шедевр. В апрельском номере он будет обязательно.

Что такое, по-вашему, казахстанский поэт? Понятно, что такое русский поэт, казахский – тоже понятно. А казахстанский?

Это человек, который здесь пишет, живет, пропитан открытым, врожденно толерантным духом, стремиться расширить горизонты. Казахстан, мне кажется, дает возможность каждому человека проявить себя…

Неужели?

Мне кажется, да. На самом деле, если брать литературу нашу, то там нет никаких преград. Там человек может максимально получить по заслугам, где все сразу видно, где ты не сфальшивишь. Мне кажется, что казахстанская литература, казахская или русская, это та литература, которая делается в Казахстане и про Казахстан. Не важно, на казахском языке или русском.

Но, знаете, пока, тем не менее, она не заняла такую нишу как, например, латиноамериканская литература…

То есть?

Смотрите. Конечно, в Испании был великий, один из лучших – Сервантес. Лопе де Вега, ближе к нашему времени – Лорка. Ну и так далее. Но, тем не менее, примерно с середины прошлого века и до наших дней в испаноязычном мире все-таки пальму первенства перехватили латиноамериканцы – Маркес, Льоса, Борхес и прочие. Литература бывших колоний стала мощнее литературы бывшей метрополии. И многие критики не раз говорили, что это, вероятно, новая такая тенденция. И породило ее, кроме всего прочего, то, что латиноамериканская литература имеет свои неповторимые, оригинальные черты. Скажите, как дочь большого казахстанского поэта-билингва, как человек, который рос в такой возвышенной атмосфере, у казахстанской литературы есть свои неповторимые черты, которые могут дать не толчок даже, а залп?

Знаете, да. И это касается, в том числе, языка. Я имею в виду русский язык, на котором говорят в Казахстане. Разумеется, у нас не диалект. Но есть свои черты. Например, я как-то своему другу в Питер отправила свое стихотворение и там было слово «арык», и он сказал мне, что там так не говорят, что это сразу указывает на то, что ты из Центральной Азии. Наша русская лексика отличается, словом, и от российской, и от украинской. Много тюркизмов в нашем русском языке. И это интересно. Ко мне, знаете, как-то пришел наш русскоязычный поэт – Алексей Ворошилин – он обратился ко мне со словами: Айман, а ты объясни мне какие-то казахские термины, слова, явления, - объясни, пожалуйста, и я буду о них писать, мне это интересно. То есть это уже второй фактор: открытость русских авторов к чему-то чисто казахскому и наоборот. Это есть. Есть взаимный интерес, сплав, если угодно. Поэтому, как мне кажется, что-то такое специфически казахстанское в нашей литературе появляется. Есть какие-то черты, пусть еще и не вполне четкие. Уже, по крайней мере, можно говорить об уникальном культурном опыте – как в области языка, так и в области взаимоотношений между народами. И это, мне кажется, может привести к тому, что интерес к нашей литературе вырастет.

Вы в этой беседе не раз говорили об универсальности нашей культуры, о взаимообогащении. Это черта вашего отца, мне кажется. Он писал на двух языках, переводил. Любил и казахскую, и русскую культуры. Но не как евразийцы. То есть, это не гумилевщина, да? Что-то другое, более оригинальное…

Не гумилевщина, конечно. Смотрите, отец вообще говорил, что для казахов, по сути, есть два пути. Это путь Мустафы Шокая и путь Абая. Первый – в концентрации на всем тюрском, на консолидации тюркских народов. Но, поучившись в Турции, вообще неплохо зная их язык и культуру, я могу сказать, что для нас это не вполне… Понимаете, сейчас именно Турция является доминирующей тюркской страной. И это связанно с тем, что они никогда не отрывались, как мы на 70 лет, от своей культуры. Ну, в том числе по этой причине. Если вы поедете в Турцию, то вы там найдете все о тюркской культуре, вы там найдете любую литературу, критику, найдете тексты на любом тюркском языке, вплоть до мертвого чагатайского. Так что ниша эта занята. Все сделано турками. Они молодцы. Поэтому у нас, как мне кажется, другая миссия. И это уже ближе к Абаю. Он ведь воспринимал и другие культуры – русскую (а через нее и европейскую), иранскую, арабскую. То есть он не концентрировался на одной, например тюркской, культуре. Он был за универсальность. Мне кажется, этот путь сейчас нам больше подходит.

Но он говорил о культурной универсальности, верно? Например, он ведь не очень тепло относился к Евразийскому союзу?

Да, особенно на фоне украинских событий…

У него и стихи были о Майдане. Я вот, кстати, политические темы в поэзии не очень люблю, так называемую гражданскую лирику, мне кажется, от нее несет мертвечиной иногда. Но у вашего отца были хорошие стихи на эту тему, не в лоб, возвышенные стихи.

Да, их переводили на украинский. К нему там довольно тепло относятся. Вообще, отцу во всей украинской истории нравилось то, что они все-таки имеют волю к чему-то высокому, могут стоять на своем, в то время как мы сконцентрированы на каких-то мелких делах, на каких-то незначительных делах. Мещанских. Отца это оскорбляло как казаха. Он считал, что в мире есть много важных дел, а вы даже о них не задумываетесь. Украинцев он приводил в пример: так, мол, надо отстаивать свою позицию. Он болел за Украину.

Кажется, ему там дали премию.

Да, премию имени Гоголя. Ее ему дали за роман «Порог невозврата». Есть еще у него премия имени Сковороды. Для него, знаете, вообще понятие борьбы было важным понятием…

У него были проблемы со здоровьем, с ногами. Но он был крепким, сам всего добился, боец.

Да. Поэтому он очень жестким иногда бывал. Например, он никогда не давал подаяния на улицах, особенно мужчинам-инвалидам. Он придерживался такой позиции, что надо себя сотворить несмотря ни на что. И никогда не жаловаться.

На него, кажется, Ницще сильно влиял?

Ницше, да. Он вообще больше всего любил двух философов – Ницше и Хайдеггера. «Время и бытие» он читал до самой смерти. На столе она у него лежала. Я ему даже говорила: папа, ну сколько можно? Ты ее вдоль и поперек перечитал уже.

Наверно, вы Хайдеггера теперь не любите?

Нет, я к нему отлично отношусь. Но, да, он много времени отца занимал. Папа мне часто говорил: Айман, я раньше Хайдеггера не понимал, теперь я понял. И в последнее время он всегда что-то новое открывал. И, кстати, это умение вновь что-то открыть, переосмыслить, отец это умел. Он был очень любознателен.

Мне кажется, ваш отец Абая никогда не возвышал.

Он относился к нему адекватно. Он говорил: я изучил Абая вдоль и поперек, и, будучи сам философом, я могу тебе точно сказать: ничего нового Абай не сказал.

А ваш отец что-то новое сказал?

Мне кажется, в первую очередь он был новатором, который внес очень много западного элемента, чтобы с их помощью мы могли в том числе осознать свою реальность. Он перевел вместе с Жанатом Баймухаметовым и Бекетом Нуржановым практически всех философов западного мира, начиная с Героклита и заканчивая Бодрийаром на казахский язык. До этого таких переводов не было. Наш журнал стал единственным, скажем, пространством, где можно было с этим соприкоснуться. Он и Казахстан открыл для иностранных философов. Он и для Казахстана открыл фундаментальные вещи, основы, которые должны быть у каждой страны изначально. Русских поэтов активно переводил, Бодлера, еще в 1998 году он перевел, тоже первым. В свою очередь и наших поэтов он много переводил на русский – Абая, Магжана, Шакарима, Аскара Сулейменова, а уже дальше на основе его переводов их переводили на европейские языки.

Вам, кстати, не кажется ли, что вот эта универсальность, это, наверно, основная его характеристика? Он просто, кстати, и сам говорил, что ему близко тенгрианство, то есть он, получается, язычник. Вряд ли он, конечно, какие-то ритуалы языческие отпускал (хотя, по сути, сюда в какой-то мере можно отнести поэзию)… Но он был открыт для разных идей.

«Мой мир очень широк и очень степной», - писал отец в одном своем стихотворении. И он действительно был таким очень степным, так что он воплощал собой Степь, где все возможно, Степь, которая все может принять, которая открыта и непредвзята.

А вам не кажется, что это просто поэтический образ, мечта об обетованной земле, которой нет в реальности?

Да, каждый поэт, начиная с Асана-кайгы, мечтает о Жер Уюке. И возможно мой отец мечтал, когда же казахи проснутся и станут способными к диалогу. А для этого нужно, для начала, понять самих себя. Не бояться Другого, уметь с Другим взаимодействовать.

В материале также использованы фотографии из архива семьи Кодар