Популизмом изначально называли протесты американских фермеров против банков и железнодорожных монополий в конце XIX века. Сейчас этим термином описывают чувства недовольства и гнева в отношении привилегированных, могущественных элит из государственного и частного сектора. В Италии «Движение пяти звёзд» Беппе Грилло атакует «истеблишмент», который определятся широко и включает всех – от журналистов до промышленников и политиков. В США Трамп также пообещал «осушить это болото».

У нового популизма цели более размыты, а заявления более радикальны, чем в его предыдущей версии XIX века. Сегодня лидеры-популисты щедро сеют ненависть, но скупы на слова, когда речь заходит о конкретных мерах. Они берут предложения левых и правых, причём часто одновременно: Трамп, например, обещает ввести оплачиваемый государством отпуск по уходу за ребёнком и повысить минимальную зарплату, одновременно снижая налоги для богатых и занимаясь дерегулированием в сфере финансов и экологии. В популизме политическая ориентация не важна, потому что для него нужны не аргументы или детальные обоснования изменений, а лишь манипуляция эмоциями, которые совершаются харизматичным лидером.

В отличие от традиционных консервативных или социалистических партий, новый популизм апеллирует не к социально-экономическим классам, а к идентичности и культуре. Целевая аудитория популистов – любой, кто видит в глобализации экономическую опасность, кто встревожен тем, что иммигранты занимают рабочие места и меняют состав общества, наконец, те, кто просто недоволен ощущаемой потерей статуса (это настроение, особенно свойственное белым мужчинам, проявляется во враждебности к так называемой «политкорректности»).

Экономисты могут уверять, что качество жизни повысилось, а разрыв в уровне достатка во многих развитых странах не растёт. Но они не в состоянии утешить недовольных людей, которые считают, что их не ценят и презирают как маргиналов.

Предыдущие протестные движения, например, протесты суфражисток и ранних социалистов, обычно поставляли идеи и лидеров, которые со временем становились частью политического мейнстрима. Новый популизм – другой, он категорически отрицает легитимность истеблишмента и отвергает правила игры. Найджел Фарадж, лидер Партии независимости Великобритании, – это настоящий популист, а сенатор Берни Сандерс, кандидат в президенты США, подержавший Хилари Клинтон, когда проиграл ей в борьбе за номинацию от Демократической партии, – нет.

В соответствии с моралистическим взглядом на мир нового популизма, праведный «народ» борется против греховных «элит». Однако не до конца ясно, кто к какой группе принадлежит, потому что язык популистов слишком эмоционален и неконкретен. Народ считается «молчаливым большинством»: Трамп говорит о «хороших, простых американцах», а Фарадж и лидер французского ультраправого Национального фронта Марин Ле Пен – о «маленьких людях». В моём городе – Торонто – их называют «нацией Форда»; это «соль земли» из пригородов, которых не смущает, что их мэр, покойный Роб Форд, был шовинистом, хамом и курил крэк.

Заявив о своём праве определять, кто является «народом», популисты присваивают себе и право исключать. «Элиты», потерявшие связь с народом и его нуждами, естественно, оказываются вне очерченного популистами волшебного круга. Но там же оказываются и все те, чьи взгляды противоречат воле народа, в том числе примерно половина американских избирателей, проголосовавших за Клинтон, а также 48% британцев, выступивших за сохранение членства Британии в Евросоюзе.

Номинально левые и правые популисты отличаются, прежде всего, тем, кого они выбирают на роль «других», чтобы их исключить и атаковать. Первые целятся в корпорации и олигархов, а вторые – в этнические или религиозные меньшинства. Как только враги идентифицированы, на них можно возложить вину за любое нарушение «народной» воли. Трамп метит в мексиканцев и мусульман, а венесуэльский президент Николас Мадуро, неудачливый и некомпетентный преемник Уго Чавеса, винит злобную иностранную силу – США – в углублении кризиса в своей стране.

Откровенный национализм и разговоры о возврате суверенитета стали главными элементами популистской агитации. Равно как и история, а вернее, ностальгия по идеализированному прошлому. «Сделать Америку снова великой», как это сформулировал Трамп. В Европе лидеры-популисты, например, венгерский премьер-министр Виктор Орбан и голландская Партия за свободу Герта Вилдерса, живописуют христианскую Европу в осаде мусульманских орд, хотя европейцы всё меньше и меньше посещают церковь. Накануне референдума о Брексите лагерь сторонников выхода из Евросоюза напомнил избирателям о битве при Дюнкерке 1940 года, когда британцы в одиночестве сражались против стран оси во главе с Германией.

Да, конечно, положение ухудшилось у слишком многих людей. Глобализация и автоматизация уничтожают рабочие места в развитых странах. Могущественным корпорациям и богатым людям во многих государствах достаётся всё большая часть богатств, и они платят всё меньше налогов. При этом качество жизни людей в «Ржавом поясе» США или в Уэльсе и северо-восточной Англии продолжает ухудшаться.

Но популистские лидеры предлагают не продуманные решения, а одни лишь фантазии. Предложения Трампа – построить «большую, красивую» стену на мексиканской границе, запретить въезд иммигрантов-мусульман, открыть вновь угольные шахты, ввести пошлины на китайские товары – не просто не помогут; они спровоцируют торговые войны, что только ухудшит положение его сторонников, которые испытывают экономические трудности.

Привлекательность популизма растёт, когда существующие политические и экономические системы выглядят недееспособными. Этим объясняется подъём якобинцев на ранних стадиях Французской революции, движение «незнаек» в Америке в середине XIX века, фашистов Муссолини в Италии, нацистов Гитлера в Германии. Все эти группы утверждали, что обладают моральной чистотой, и обещали сломать старую, коррумпированную систему во имя «народа».

Современная политика популистов, с их претензией на монополию на правду, глубоко антидемократична. В Венгрии, Польше и Турции мы уже видим, как, придя к власти, популисты используют любые доступные рычаги, в том числе государственные, для разрушения демократических институтов.

Данная форма популизма будет создавать серьёзные угрозы в 2017 году, как внутренние, так и международные. Мы должны готовиться к худшему. Но можно надеяться на то, что эти новые политические силы заставят расслабившиеся традиционные партии заняться, наконец, давно назревшими реформам, как это предлагал сделать Сандерс на праймериз в Демократической партии. Может быть, тогда существующие структуры станут достаточно сильными, чтобы выдержать натиск тех, кто обещает спасение, а сеет хаос.

Project Syndicate, 2016