Недавно на улицах Ленина городов СНГ прохожих спрашивали, кто Ленин такой, и одна совершенно чудная девочка ответила: «Это знаменитый человек, из которого потом сделали мумию». Стоит ли говорить, что ее ответ был самым проницательным и точным из всех — иногда вообще бывает полезно прибегнуть к детскому взгляду, чтобы подсветить абсурдность некоторых привычных вещей. Вот в самой большой стране на планете, в ее столице, на самой главной площади за стеклом уже почти 100 лет лежит труп человека. Каждый день возле трупа выстраиваются очереди желающих на него поглядеть, среди них группы школьников, молодожены и туристы. Важные люди в стране разделены на два лагеря: одни хотят труп закопать в землю, потому что при жизни эта мумия была злодеем и убийцей, другие требуют все оставить как есть, поскольку это великий человек, создавший великую страну. В действительности же мало кто может объяснить, кем он по-настоящему был и зачем он лежит там.

Дэвид Ремник совершенно справедливо описывает фигуру Ленина как символ идеалистического советского проекта, активно использовавшийся в последние десятилетия СССР в политической борьбе. Хрущев, критикуя Сталина, предлагал вернуться к ленинскому коммунизму, Горбачев, затеявший перестройку, был сторонником «социализма с человеческим лицом» и с воодушевлением говорил о ленинских заветах. Одно из главных идеологических противостояний внутри партии развертывалось на пространстве памяти: более либеральные аппаратчики говорили о сталинских репрессиях, но предпочитали забывать Красный террор во время Гражданской войны, реакционеры замалчивали и то, и другое, прикрываясь победой над фашизмом. Существенным же признаком идеологического кризиса в эпоху гласности стало появление критики именно основополагающего коммунистического мифа о «хорошем» Ленине. Вынося на обсуждение преступность ленинских действий, можно было легко перекинуться на законность коммунистического строя как такового. А это уже было очень опасно.

Ремник наблюдал за умиранием советской системы и ее предсмертной агонией в дни августовского путча с понятным воодушевлением и воспринимал это как должное. Объездив практически всю страну и взяв сотни интервью у очень разных людей, он составил свое представление о текущей исторической ситуации, достаточное полное, но вместе с тем и не вполне нейтральное. В этом можно усмотреть ключевой недостаток книги — это работа талантливого журналиста, но не историка. Для Ремника, по всей видимости, пребывание в СССР было сродни волшебному попаданию на страницы оруэлловского романа с непрозрачным делением на героев и антигероев. Сталинисты среди населения подаются фанатиками, карикатурно глуповатыми, консервативные партийцы — коррупционерами с непомерными амбициями, диссиденты — благородными интеллигентами, журналисты конца 80-х годов строго разделены на смелых и честных борцов с системой и лицемеров. Вся история горбачевского правления видится неизбежной историей триумфа демократии, причем очевидно, что автору сам Горбачев не очень симпатичен, поскольку он не смог довести начатое до конца и в решающий момент «поправел», тогда как настоящим героем выставлен Ельцин.

Перестройка для Ремника — это спектакль, конец которого для всех очевиден. Недаром четвертая часть книги о 4 августовских днях 1991 года называется «Первый раз как трагедия, а второй — как фарс». Путчисты для него — второсортные актеры, плохо выучившие свои роли и олицетворяющие «растерянность, глупость, пьянство, безволие, просчеты и даже случайные обстоятельства (благословенный дождь!)». А заключительная часть «Суд над старым режимом» призвана поставить точку в этой действе — коммунисты осуждены, наступил «конец истории».

Понятно, что такая лакированная версия событий в свое время была предназначена (и поэтому несколько упрощена) для западного читателя, слабо ориентировавшегося в советских реалиях. Но это вовсе не делает книгу бесполезной или менее интересной для нас сейчас. Во-первых, из-за богатства материала. Ремник побывал везде: от Колымы до Прибалтики, в туркменском колхозе, в Сибири, даже в Алма-Ате, где взял интервью у Кунаева, что для нас особенно любопытно. Во-вторых, проблема переписывания прошлого и манипуляций исторической памятью актуализировалась сегодня, как никогда. К сожалению, оптимистический прогноз автора о судьбе союзных республик был опровергнут политической историей последних 25 лет, и многие описанные в книге реакционные процессы, усилившиеся в 1989–1991 годы, мы наблюдаем сегодня.

Однако проблема с этой книгой, как и со многими подобными ей, имеющими хороший потенциал для общественной рефлексии, как кажется, заключается в том, что ее прочитают те люди, кому и так ничего объяснять не нужно. В этом отношении влияние телевидения, о чем пишет и Ремник, все еще непревзойденно. Так что, может быть, показ в новогодний вечер «Покаяния» Тенгиза Абуладзе вместо «Иронии судьбы» возымел бы гораздо больший эффект. Осталось только дождаться этого.