Жанар Кусаинова, 36 лет, окончила Санкт-Петербургский государственный университет кино и телевидения по специальности «сценарист». Ее книга «Мой папа курит только «Беломор» попала шорт-лист премии «Рукопись года-2013» и получила премию «Живая книга». Пишет пьесы и сценарии для фильмов и передач.

С Жанар мы разговариваем по Skype, ее лицо лишь на несколько секунд появляется на экране, а потом исчезает – связь плохая, и несколько раз наш разговор прерывается, с «вы» мы то переходим на «ты», то опять возвращаемся к «вы».

«У каждого драматурга свое кладбище»

— Год назад у вас вышла книга «Мой папа курит только «Беломор». Что с тех пор изменилось?

— Ее переиздали совсем недавно, она уже вышла из типографии, есть в магазинах. Я как была сценаристом, который работает и пишет пьесы и сценарии, так им и осталась. Ничего не меняется. Работаю и работаю.

—Сколько вы писали книгу?

— Года два-три. В России книга – это не то, что тебя кормит. Книгу ты пишешь для себя – за нее не так много платят, то есть я пишу время от времени – по чуть-чуть, а не так, чтобы с утра до вечера. Я потихоньку писала книгу у себя в ЖЖ, а потом решила сделать сборник. Сейчас я тоже параллельно пишу книжку, но видите, получается таким образом, что меня кормят пьесы и сценарии. Я параллельно написала радиоспектакль «Пенелопа», он вошел в пятерку лучших пьес на европейском фестивале в Хорватии. Фильм «Тыква», который был снят по моей пьесе и моему сценарию, участвовал в двух кинофестивалях в Австралии, был в Турции, в США получил гран-при в Кентукки. Сейчас параллельно работаю с одним московским театром, пишу пьесу, делаю проект в Петербурге, я параллельно много чего делаю. Профессия драматурга – она такая: ты делаешь, допустим, 5-6 проектов, если выстреливают хотя бы два, это уже круто. Такая профессия у нас. Есть такая циничная пословица, что у каждого врача свое кладбище, у каждого драматурга тоже свое кладбище.

— В аннотации от издательства написано, что вашу рукопись прочитали в последний момент, когда уже был сформирован шорт-лист премии «Рукопись года-2013». Это вы так поздно отправили или они поздно прочитали?

— Я поздно отправила. Я поспорила с друзьями о том, что смогу отправить рукопись на конкурс, это был такой детский спор. Не считаю, что я такой крутой прозаик или писатель, вообще к себе отношусь с большой долей иронии.

У меня однажды бабушка спросила, а ей уже 90 лет: «Жанар, а чем ты занимаешься?», «Бабушка, я пишу рассказы». Она говорит: «Жанар, так все люди умеют писать, безграмотных-то сейчас нет».

И весь мой пафос, что я — драматург, сразу слетел. Я выросла в маленьком поселке Кемертоган, потом жила в Тастыбулаке, затем в Дружбе. Я как была девчонка из поселка, так ею и осталась, хоть мне 30 лет, хоть мне 40. Хожу в театр, у меня много знакомых режиссеров и драматургов, актеров, они такие городские, местная интеллигенция, глянцевые немножко, а я матернуться могу и водку пить.

— Каков общий тираж книги?

— Что касается тиражей, когда что выходит, у меня нет возможностей за всем этим следить. Как Бернард Шоу говорил: «Я отправил свою пьесу как скаковую лошадь, и уже не слежу за ней». У меня тоже самое: я написала «Пенелопу», ее поставили, где-то ее перевели, или что-то с ней случилось, мне уже неинтересно. У меня в голове конвейер. Вот я сделала этот сборник, получил он «Живую книгу» или что там еще – мне все равно, потому что я дальше пишу. У меня есть друг, у него есть возможность этим заниматься, он состоятельный человек, сделал дома полки, поставил свои произведения, повесил премии в рамочках, свои книжки дарит на день рождения кому-нибудь. А у меня нет этой возможности. У меня нет полки, все сборники, в которых я участвовала, валяются где-то в пыли.

— Почему вы переехали из Алматы в Питер?

— Я хотела стать ассистентом режиссера, скачала в 2002 году с интернета объявление, что в Петербурге набирают ассистентов режиссера, я поехала как дура, а оказалось, что это объявление трехлетней давности. У меня истерика, потому что у меня ничего нет: ни знакомых, ни друзей, даже не знаю, где ночевать. Там был один человек – Виктор Федорович Семенюк, ныне покойный, он меня увидел – я стою, рыдаю у университета кино и телевидения, спросил: «Ты кто такая, чего рыдаешь?». Да вот так и так. Он говорит: «Слушай, а ты что-нибудь умеешь? Я вижу, у тебя глаза умные, талантливые». Я достаю из-за пазухи смятую тетрадку, где у меня какие-то рассказики. Он полистал, говорит: «Слушай, ты же молодец, можешь быть сценаристом! Ты знаешь кто такие сценаристы? Ты сейчас пойдешь и поступишь на сценариста. Ты будешь талантливым драматургом». Он оказался провидцем. Я этим же летом поступила к Юрию Клепикову, одному из лучших сценаристов России. Я глупая и непоследовательная, импульсивная девушка. Но каким-то образом получается, что кривая выводит. А потом случайно оказалась на Ленфильме, познакомилась с покойным ныне Германом-старшим, они купили мой сценарий «Самый быстрый лимузин», но не смогли запуститься. Так получилось, что Герман уже тяжело болел.

«Для меня слово «вдохновение» — матерное»

— Я читала твой ЖЖ, и книгу, и у меня сложилось впечатление, что первое время в Питере было очень тяжело.

—Я не знаю никого из моих друзей, кто приехал бы в Питер, и так ха, все получилось! Это такой город, такой характер у города. Ты должен выдержать, ты должен устояться, держаться зубами под северным ветром, и тогда он тебя примет. За те 12 лет, что я здесь прожила, я только начала чувствовать себя как дома. Это суровый город, где мало солнца, холодно, часто идет дождь, где суровые, промозглые зимы. Понимаешь, у меня все время ощущение, что я выживаю, даже когда у меня светлые полосы: что-то ставят, что-то показывают, что-то реализовывается из моих проектов, но все равно я выживаю. В Алма-Ате наоборот. Когда я жила в Алма-Ате, у меня тоже были публикации, но в Алма-Ате, даже если тебе совсем в жизни не везет, ты все равно счастливый человек, потому что солнце. А здесь солнца нет и ты все время в угнетении.

— Это не мешает писать? Вдохновению?

— Знаешь, Свет, для меня слово «вдохновение» - слово матерное, как и слово «творчество». Это такое похабное слово. Есть такой анекдот: «Гениальный сценарист садится за компьютер и ждет, когда его посетит вдохновение. Хороший сценарист садится за компьютер и не ждет, когда его посетит вдохновение, а просто работает». У меня тоже самое. У меня есть друг, он психолог, мы с ним как-то разговаривали, и он говорит: «Слушай, у тебя столько комплексов, столько всяких фобий», я: «Ну да, есть». «А ты понимаешь, что если тебя их лишить, то ты писать не будешь?»

Льюис Кэрролл говорил, что для того, чтобы оставаться на месте, нужно долго бежать. У писателя, драматурга, сценариста тоже самое. Даже если у меня взяли пьесу, я все равно нахожусь в состоянии: текст написан, текст отдан, текст уже прозвучал, и тут спрашивают: «А что у тебя еще есть?» И ты на ходу что-то сочиняешь. Быстро-быстро. Вот такая профессия, нет никакой стабильности, никакой опоры. Есть люди, которые выстраивают карьеру, а я ее не выстраиваю.

Понимаете, жизнь всегда будет против творчества. Нужно выхватывать куски жизни, чтобы все равно преодолевать это, потому что не было ни одного художника или писателя, которому жизнь помогала писать.

Это профессия, где ты можешь отдать всю жизнь, но никакого результата не дождаться. Например, у меня подруга работает на хлебозаводе, она печет хлеб. Люди едят ее хлеб – вот результат. У меня есть приятель, он музыкант, он сыграл на контрабасе так, что все джазмены его обожают. Это его результат. А мой результат? Я могу писать книги и не дождаться результата.

— Но выпущенная книга – это тоже результат…

— Это не результат. Результат – это когда я получаю сообщения от разных людей в Facebook, Вконтакте – мы прочитали, нам понравилось. Мне одна женщина писала, что у нее была тяжелая ситуация в жизни, она читала мою книгу, чтобы иметь поддержку. Когда ты общаешься и слышишь отклики – это результат. А книга – это, в конце концов, стопка отпечатанной бумаги.

— Почему Питер, а не Москва? Все же Москва более кинематографичный город – опять-таки, там Мосфильм, больше денег?

— На самом деле – да. У меня за последние 10 лет заказов из Питера было не так много, в основном заказывает все Москва. Но я, тем не менее, люблю работать и с маленькими городками тоже. Наверное, потому что сама из маленького поселка. Мы разговаривали с одной моей подругой, она живет в Москве, крупная сценаристка, она говорит – ты, наверное, потому пишешь так много разного, неформатного, потому что не находишься на московском конвейере, не тусуешься нигде. Ты просто утром проснулась, села и пишешь. Отвела ребенка в садик, вернулась, и пишешь.

Я вне тусовки, может, поэтому успеваю так много. В Питере можно жить, в Москве можно работать, но невозможно жить. Там все время эта суета, это жуткое метро, эти толпы на улицах. В Алма-Ате невозможно работать, потому что там тепло, хорошо, там мама, друзья. Мне ничего не хочется делать, хочется гулять по космостанции, бродить по горам. Хочется лежать на солнце. Я видимо, могу работать только в Питере. В Питере что еще хорошо – это такой город, который наполнен драматизмом. Плюс ощущение, что ты внутри истории.

— Мне Мади Мамбетов рассказывал, что он однажды приезжал к тебе в гости и видел на заборе у дома ксенофобские надписи. Как сейчас обстоят дела в Питере?

— По-разному. Это как в любом городе – на кого нарвешься. У меня была ситуация, когда я пошла искать школу для моего ребенка, зашла поговорить с педагогом, и она сказала: «Слава богу, в нашей школе нет узбеков!». Я развернулась и ушла. Есть, конечно, ксенофобские настроения, но мне везет, потому что я общаюсь с той тусовкой, где этого нет. У меня друзья, коллеги, это люди другого склада, что ли. Для них ты человек и все на этом. У меня подруга живет в Алма-Ате, она русскоязычная казашка, говорит, что для нее становится проблемой то, что она не владеет казахским языком.

— У меня вопрос по «Пенелопе». Этот радиоспектакль читали известные актеры – Рутберг, Добровольская. Как так сложилось?

—Это вопрос не ко мне. Объясню: профессия драматурга в том, что ты создаешь текст и пишешь пьесу. Пьесу отдаешь режиссеру, далее режиссер и продюсер проводят кастинг и решают, кто будет звучать. Я преклоняюсь перед Евгенией Добровольской, она одна из моих любимых актрис, и Юлия Рутберг — тоже. Для меня самая высокая честь то, что Евгения Добровольская поверила в мою пьесу настолько, что одну из ролей озвучивал ее сын Ян. Когда я узнала об этом, села и заплакала. Это невероятное доверие. Это поразительно, когда я была еще подростком, я видела роли Евгении, и даже подумать никогда не могла, что смогу с ней поработать. Евгения Добровольская и Юлия Рутберг – это самые лучшие актрисы России, и они взялись за мой текст. Я благодарна Дмитрию Николаеву, режиссеру из «Радио России», который взялся за мою пьесу, который поставил ее, озвучил.

Для меня все, что случилось с «Пенелопой» — это потрясающая сказка. Все началось так – я шла по Невскому, забыла зонт, вымокла насквозь, был холодный ветер и вдруг перед глазами проплыла женщина, завернутая в нечто белое. И у меня выскочило слово «Пенелопа» и я сразу бросилась писать.

«Я псих-одиночка»

— Мы записали несколько интервью с писателями, и все они говорили о попытке своей самоидентификации, осознании того, где они сейчас находятся: являются ли они русскими писателями и поэтами или они казахские писатели. Есть у тебя необходимость понимания своего места?

— Это очень сложный вопрос. Когда я работаю над текстом, у меня самоидентификация не является проблематичной. Я знаю, что я девочка из поселка, я — казашка, пишу по-русски, живу в России. Для меня проблемы в этом нет. Для меня проблема, когда возникают политические вопросы, и я не знаю, на чью сторону перейти. Была история с Майданом – у меня друзья и российские, и украинские, и я не знала, как… Потому что я и ту точку зрения понимаю, и эту. И не могу сказать, кто прав.

Я не знаю, возникнет ли, когда я умру, вопрос, частью чей культуры я была, и найдется ли ответ. Например, когда у меня спрашивают об Олжасе Сулейменове, он часть казахской литературы, или часть русской литературы, я не знаю, что ответить. Это как Франц Кафка – еврей, который писал на немецком и жил в Чехии. Я очень рада, что у меня есть друг Олжас Жанайдаров, это драматург-казах, живущий в России и пишущий по-русски. Мы с ним два казаха в России. Мы с ним очень дружим, когда мне грустно, я думаю о нем: «Я не одна в холодной России!».

— Вы сможете свой Союз писателей создать…

— Да, он директор, а я зампредседателя (смеется). На самом деле казахстанская диаспора в России становится все более многочисленней. Иногда возникает ощущение, что скоро все казахские писатели переедут в Петербург. Когда я училась в КазГУ, наш педагог Жанабаев говорил, что писатель как волк, ему не нужна стая, он сам по себе. Я тогда очень смеялась, что вы говорите, дорогой педагог, это все фигня, писателю нужно общение, среда. Чем старше становлюсь, тем сильнее верю в то, что да, он был прав. Я псих-одиночка. У меня бывают такие сценарные запои, когда я пишу тексты месяцами, не вылезая из компьютера.

— Следишь за казахстанскими авторами?

— Мне нравится то, что пишет Илья Одегов. Я люблю Олжаса Жанайдарова, но не знаю, казахстанский он писатель или нет. Слежу за Юрием Серебрянским, но тоже тяжело: он сейчас живет в Польше, казахстанский ли он писатель? Проблема в том, что между нашими странами — Россией и Казахстаном — не очень тесные культурные связи. Взаимного обогащения нет. Нужно больше фестивалей, чаще приглашать друг друга в гости. Нужны какие-то совместные события. Я не вижу в России книг казахстанских писателей. Все, что я могу найти, это Олжас Сулейменов. Понимаете, должна быть более тесная взаимосвязь. Российские книги в Казахстане есть, я же бываю в Алма-Ате. Я мечтаю, чтобы пьеса Олжаса Жанайдарова «Магазин» прозвучала в Казахстане, чтобы услышали его блестящую пьесу «Бiр, екi, yш» - о голоде 30-х годов. Да, он получил «Маску» как лучший драматург, и так далее, премий очень много, он в начале своего пути, он очень сильный. У меня есть мечта – что когда-нибудь Олжас и я вернемся в Казахстан как драматурги, как писатели, будем нужны народу. Я казашка в эмиграции, что называется. И хотя в России у меня есть успехи, какие-то публикации, все равно хочется прозвучать дома.

— Я читала твой пост в ЖЖ о том, как ты отказалась работать с человеком, который хотел получить от тебя сценарий. Часто приходится отказывать по таким моральным причинам?

— Я не берусь за политические вещи, за криминальные драмы про бандитов. Я могу это сделать, но я не берусь. Если выбирать между дорогим заказом про бандитов и недорогим заказом для детей, я выберу второе. Пусть мне заплатят меньше денег, но совесть будет чиста. На самом деле детское кино очень тяжело продвигается, есть очень большие трудности, но я не теряю надежды. Я не считаю, что драматург должен обслуживать любой заказ, который он получает. Мне больше импонируют драматурги, которые избирательно относятся к проектам. И хотя сейчас кризис, действительно кризис, закрывают проекты более именитых и опытных драматургов, чем я, все равно считаю, что нужно быть очень внимательным к тому, что делаешь.

— Не было соблазна вернуться в Казахстан?

— На самом деле я хотела бы поработать для казахского кино, сделать анимационный сценарий. Мы написали пилот для школьного сериала, поработали два хороших режиссера, сейчас ищем средства. Я подала заявку на участие в сценарном агентстве. Я очень-очень-очень надеюсь. Я драматург-камикадзе, я знаю, что может быть в этой жизни, а может и не быть. Допустим, в русской культуре очень много драматургов, которые вернулись в Россию после смерти. Например, Надежду Тэффи стали публиковать в России в 90-х, Ходасевича. У меня нет никакого пиетета к себе как к драматургу и писателю, даже рукописи свою не храню. Писатель должен быть 301-м спартанцем – работать без надежды, что когда-то что-то случится. Ни страха, ни надежды, ни упрека.

Для меня важно, что я казашка из Казахстана. Когда я писала книгу, мне хотелось рассказать жителям России, что Средняя Азия – это не только то, что они себе представляют: гастарбайтеры и так далее, а нечто большее. Я была потрясена, когда узнала, что тираж моей книги очень быстро распродался, что она пользуется успехом. Когда я получила «Живую книгу» - выбирали питерских писателей, чьи книги продаются наибольшим тиражом, я была удивлена. Взаимный интерес друг к другу есть, надо его поощрять.