Зарина Ахматова и Дмитрий Мазоренко узнали, как принималось решение о переходе к инфляционному таргетированию, что будет с пенсионными активами и как Кайрат Келимбетов справляется со стрессами.

---

«ЖУРНАЛИСТЫ НЕ ДОПИСЫВАЮТ, КОГДА МЫ ГОВОРИМ: «ПРИ ТЕКУЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ»

Ахматова: Кайрат Нематович, мы всегда рассказываем о принципах нашей работы. Обычно я говорю так – все, что вы скажете, может быть использовано… в интервью. Хорошо?

Келимбетов: Хорошо.

Ахматова: Первый вопрос, который я хотела бы задать — с тех пор, как вы озвучили эту сакраментальную фразу, как лично вам в «новой реальности»? Волнительно? Или подустаканилось уже?

Келимбетов: Я думаю, что в новой реальности нужно жить как в обычном, новом реальном мире. Это наша работа — понимать эту реальность и к ней адаптировать экономическое управление в стране.

Мазоренко: На прошлой неделе вы собирали журналистов на конференцию МВФ и говорили, что через 3-5 месяцев уравновесится курс и еще через месяц можно говорить о постепенном снижении базовой ставки. У вас был достаточно оптимистичный настрой и можно предположить, что мы каким-то образом прошли экономическое дно. По вашему мнению, оно действительно было пройдено и что было этим дном?

Ахматова: Или еще постучат?

Келимбетов: Я бы хотел разделить. Мой оптимизм был среднесрочным. В краткосрочном периоде, наверное, с точки зрения внешней оценки у меня больше пессимизм или новый реализм, о котором мы говорили. То, что случилось в августе-сентябре, это было серьезное обесценение национальной валюты, курс изменился почти на 50%. Если пересчитывать, национальная валюта обесценилась на более чем 35%.

И всегда возникает некий эффект переноса, то есть то, что мы видим некую смену ценников в магазинах и цены выходят на новый уровень — этот скачок мы увидим по итогам октября. Мы его не увидели в сентябре. Мы прогнозируем, что инфляция, о которой принято думать, что она 6-8% и не очень реальная, она будет реальная и высокая. В годовом измерении близко к 8%, а до конца года мы, при определенных параметрах, видим, что инфляция может стать и двузначной, как в России в последние два года. Мы считаем, что IV квартал этого года и I квартал, или даже полугодие следующего года — это период достаточно высокой инфляции. Если говорить, что экономический рост будет на уровне 1% в этом году и около 2% в следующем, то на таргетируемый уровень инфляции, а когда говорится о таргетировании, то предполагается среднесрочный таргет — конец следующего года — начало 2017 года -— мы вернемся к своим прежним целям (6-8% инфляции - V). Но сегодня всю болезненность тех мер, которые происходят, нам еще предстоит ощутить. И как раз экономика будет адаптироваться к новому курсу денежно-кредитной политики, к новым параметрам, население — к новым ценам.

Ахматова: А что вы подразумеваете под болезненностью, когда говорите, что ее «еще предстоит ощутить»? Я просто хочу, чтобы большинство читателей, которые задают вопросы, и мы будем их озвучивать (ну, не зря же мы пришли) понимали чего ждать, потому что настроения в обществе от чего нервические — от неизвестности. Вы считаете, ситуация прогнозируемая? И что такое эта болезненность, о которой вы говорите?

Келимбетов: Опять же, эмоциональная реакция, она больше на краткосрочное изменение. То есть если цены были в тенге одни, они сегодня стали другими и это, конечно, то, что называется, бьет по карману. Поэтому реакция на это понятна. И здесь вопрос — а чего ждать в будущем?

Допустим, вот сейчас что-то болезненно, а когда же все это кончится, когда опять все будет хорошо, да? То есть, когда мы говорим о новой реальности, она и подразумевает, что мир изменился. Весь. То есть, весь глобус вокруг Казахстана изменился и ситуация в Казахстане не может не меняться также.

Ну, как он изменился? Например, с ноября 2014 года мы живем в условиях двукратного снижения цен на нефть, чем они были до этого. В среднем мы живем при цене 50 долларов за баррель. Если вы возьмете то, к чему привыкло население Казахстана или правительство, начиная где-то с 2004 года, цены на нефть были выше 70-80 долларов, а длительный период они были выше 100. Если вы помните, в 2008-09 году, буквально в конце года они убавились и в марте они уже начали подниматься. Большую часть последнего времени мы всегда жили либо при очень высоких ценах на нефть, либо при тренде повышающихся цен на нефть. То есть, мы шли от 50 к 60, от 60 к 70 и настроение у всех было хорошее.

Что мы видим с ноября 2014 года по сейчас, и далее, со всеми остановками в 2016 году? Мы видим, что нет просвета. Кто-то скажет: да еще полгода, и цены вернутся. Нет. Все говорят — забудьте про цены в 100 долларов, многие говорят, что 80 возможны, но к 2020 году. Все говорят, что в 2016 году точно не будут выше 55 долларов и это новая реальность. Соответственно, если цена на нефть изменилась больше чем на 50%, цены на металлы, наш второй экспортный товар, снизились на 20%, понятно, что есть такая вещь — платежный баланс, которая состоит из торгового баланса. Грубо говоря, если мы меньше зарабатываем, а импорт у нас, как правило, идет с определенным лагом, но меньше тратить мы еще не научились, то есть мы начинаем этому учиться. Что значит привыкнуть? Условно говоря, кто раньше покупал две машины, или два айфона, теперь они будут покупать по одному.

Ахматова: Постоянно звучит какая-то риторика для богатых. У нас очень много людей, у которых не то что машины нет, но и проездной не всегда есть, на что купить.

Келимбетов: Я говорю агрегированно. И вот здесь вы правильно говорите. Давайте вот теперь поговорим про социально-уязвимые слои населения. Что для них важно? Они не зарабатывают в долларах и не тратят в долларах. Возможно, у них есть какие-то накопления в долларах, но скорее всего их очень мало. Для них очень важен уровень цен, это новый номинальный якорь или то, на что нужно ориентироваться. Они хотят понимать — инфляция какая будет? Мы же помним, застали время, когда инфляция была трехзначной и потом спускалась к двузначной, и потом мы как-то про неё забыли. Инфляция сама жила своей жизнью, цены на продукты или социально-значимые товары сами по себе. Сейчас мы как раз начинаем выстраивать такую политику, чтобы инфляция не росла. А это зависит от действий и центрального банка и правительства.

Сегодняшняя высокая инфляция, мы хотим, чтобы она была не так ощутима для населения. Наша задача в среднесрочной перспективе этого добиться. Сегодня это уже не теоретический разговор — а какой у вас там уровень инфляции по сравнению с другими странами? Сегодня это касается каждого человека. Уровень инфляции у нас будет выше, чем в предыдущие годы, но не катастрофически.

Ахматова: Можно я продолжу. Я сегодня, как Познер, подготовилась. (Смеется) 15 июля 2015 года, то есть не так давно, когда изменили коридор обменного курса, вы на пресс-конференции в Астане сказали, что в ближайший квартал курс тенге меняться не будет. В августе все узнали о том, что мы переходим к плавающему курсобразованию, и как всё потом изменилось, мы знаем. Это то, что вам чаще всего вменяют в вину обычные люди, которые, возможно не разбираются в курсообразовании, в экономической теории, не говоря уже о монетарной политике. Очень часто вы успокаиваете население, и через какое-то время происходит сначала девальвация, или, как сейчас, меняется курс. Мне бы хотелось узнать, что вы думаете по этому поводу и, возможно, у вас есть какие-то объяснения?

Келимбетов: Да. Наверное, я еще вернусь к прошлому вашему вопросу, это имеет отношение, к тому, что я сейчас буду рассказывать.

Ахматова: Давайте.

Келимбетов: Когда мы говорим, что много что изменилось, надо понять, что такое новая реальность? Новая реальность — это, наверное, способность государства и его граждан жить в тех новых реалиях, которые сложились. Допустим, в России новые реалии — это санкции, контрсанкции и цены на нефть. Это же новые реалии, да? Может быть, там есть что-то из геополитики, но базовые — это экономические условия развития России. Россия два года живет в рецессии, с двузначными цифрами инфляции и это — новая норма. У них свои перспективы, когда они вернутся к своему значению по инфляции, к своему экономическому росту. Дай Бог, чтобы это было быстрее.

При этом они тоже живут, при переходе к инфляционному таргетированию, у них тоже улетал рубль — почти на 100%, и у них повысились цены. Я хотел бы напомнить про условия, в которых мы отвечаем за проведение денежно-кредитной политики. Вы начали с июля…

Ахматова: Я просто взяла последнее.

Келимбетов: Я так понимаю, что к февралю 2014 года мы еще вернемся, если у вас будет желание. Есть еще один повод расхожей критики нашей работы — а вот, хорошо, вы сделали что-то правильное, но нужно было делать это раньше. То есть, одни говорят чего вы раньше не сделали, другие говорят — а зачем вы вообще все это сделали? И здесь вопрос неопределенности, но тут нужно напомнить — в ноябре 2014 года цены на нефть ушли до 40 долларов, и тренд был не очень, и прогнозы Goldman Sachs, что скоро она будет стоить 20 долларов. И когда нам не говорят, что что-то было, по крайней мере, я точно знаю, что с февраля 2014 года столько было спекулятивных атак на тенге, что о том, что есть некий тренд к ослаблению и разные девальвационные ожидания, только самый ленивый, наверное, не знал. И у всех была возможность принять какое-то решение — быть ему в тенге или в долларах. Многие воспользовались и купили товары первой необходимости, кто-то машину, кто-то электронику. Но июль 2015 — это не ситуация обиды февраля 2014, когда спрашивали: «А чо, вы же нам что-то другое говорили?»

Мы вообще всегда говорим очень простую вещь, на которую не обращают внимания журналисты, потому что они убирают все, что после запятой — мы говорим «при текущих экономических обстоятельствах». Это как бы никого не касается. Нам говорят: «Вот он сказал же, что 277 тенге, а уже 288, что такое?» Но мы всегда говорим — на момент текущих экономических условий.

Если мы возьмем ситуацию конца 2013-го и февраля 2014-го, то рубль обесценился на 30% в достаточно схожих с нами экономических условиях и при Таможенном союзе, нам нужно было на это реагировать, и реакция была всего лишь 19% ослаблением, и то она была достаточно бурной. Почему в последнее время даже руководство страны говорит – вот этого осознания, что мы живем в новой реальности, его у людей пока нет. Мир изменился за эти два года. И геополитика изменилась, отношения между государствами и экономиками. Причем это не только в России. Китай сокращает свой экономический рост. Раньше он у него был 7% и казалось, что так будет вечно. Бразилия в глубоких проблемах и все страны БРИКС, на которых мы все равнялись.

Возвращаясь к июлю 2015 года, вы помните, что все падало. А что было в первом полугодии? Все росло. Цена на нефть выросла до 60 долларов, рубль вернулся и был 49. И когда рубль 49 — что мы должны делать? Мы не отреагировали на ту спекулятивную атаку, поскольку считали, что не нужно приносить к нам вот эту чужую турбулентность. Рубль ходит 80-50 за доллар. Мы не ходим в обе стороны так одинаково, это достаточно дорого. Поэтому мы ждали. Россия в тот кризис, когда рубль пошел к 80-ти за доллар и шел дальше, мы перетерпели это. При том, что у нас уровень золотовалютных резервов позволял это делать. И мы в целом считали, что в июле, когда расширяли коридор, говорили: «Да, мы хотим расширить коридор, чтобы у нас была большая волатильность. Чтобы тенге, если есть ожидания, что он должен больше обесцениться, мог это сделать». Что было в августе? В августе провалился Китай — крупнейший рынок, наш второй-третий крупнейший торговый партнер. Он первый раз девальвировал свою валюту. Это вообще эпохальное событие!

А нефть при этом ушла в 42 доллара, и должна была идти далее, со всеми остановками, до 30 долларов. В чем тут разница? В фиксированных условиях мы двигали коридор, то здесь мы сказали — хорошо. Мы понимали, что там коридор чуть ли не через день придется менять из-за турбулентности, и мы поняли, что нужно позволить рынку определиться с тем уровнем курса, который, на наш взгляд, более ли менее равновесный. И в августе не Национальный банк принимал решение для того, чтобы тенге ушел к 257 в первый день. Это решение принимал рынок, и рынок как бы определил его. Но рынок не всегда совершенен и поэтому он работает в паре с регулятором. Но на сегодняшний день, вот этот переход к свободному курсу, он нам позволяет абсорбировать вот эти шоки, которые были раньше.

Мы считаем, что мы достаточно последовательны в тех действиях и в тех жестких условиях вокруг нас, которые происходят.

Ахматова: Простите, конечно, но может быть, вам тогда честно говорить — ребят, сегодня будет так, а завтра я вам ничего не гарантирую. То есть, основная претензия, она какая? У нас все-таки люди верят, что «в газетах врать не будут», а если в газетах выступает глава Нацбанка, то тем более. Я сейчас не хочу говорить про финансовую грамотность.

Мазоренко: И тут еще есть двойственный момент. Вы даете намеки рынку, рынок их понимает, но люди при этом остаются в неведении. Те же торговцы с рынков. Дело не в популизме, мы больше нацелены на профессиональные слои.

Келимбетов: Мы нацелены и на профессиональные слои, и на население. Вы — больше на профессиональные слои. Если вы считаете, что население как-то не реагирует на это, то я считаю, что это глубокое заблуждение. По одной простой цифре скажу — 70% депозитов населения в банках — в долларах.

Мазоренко: Вы считаете, что это благодаря намекам Национального банка или спекуляциям?

Келимбетов: Нет-нет. Я думаю, что мы немного недооцениваем людей. Да, сейчас население достаточно политизировано насчет курса. То есть день начинается с того, что смотрят результаты утренней сессии.

Ахматова: Поднялись просмотры у сайта KASE.

Келимбетов: Финансовая грамотность повышается, нас это радует, и мы плавно хотим перевести это в понимание экономических процессов. Но, опять же, у нас часто говорят о вопросе доверия к действиям властей, будто мы какие-то мантры...

Но население очень хорошо разбирается, особенно при такой ситуации с российской экономикой, а у нас как сообщающиеся сосуды — цены на их продукцию сразу реагируют, если есть какой-то арбитраж, плюс при такой ситуации с нефтью. А у нас каждый день в ящике с чего начинается? Цена на нефть упала или поднялась. Люди будут ждать этих новостей.

Да, слава Богу, они понимают, что центральный банк и правительство в целом контролируют ситуацию, но при этом они предпочитают…

Ахматова: Верблюда привязывать?

Келимбетов: Да. Сбережения делать. И это, кстати, я считаю высоким адаптивным качеством нашей экономики. То есть, когда говорят, что высокий уровень долларизации это плохо — и это плохо, с точки зрения расширения кредитования прямо сейчас. Но ведь это и хорошо, что ни для кого никаких шоков уже нет. Все что могло произойти — случилось, и население последним будет переворачиваться в тенге при тенденции, которая произойдет. Опять же, мы не говорим, как Кашпировский, что все будет хорошо. Или как врач должен говорить любому больному пациенту. Мы говорим, что ситуация сложная, во всем мире. В отдельно взятой стране невозможно абстрагироваться от событий всего мира. Но мы знаем, что делать, мы это делаем, и в среднесрочной перспективе мы считаем, что экономика адаптируется. Так, как надо.

Мазоренко: Кайрат Нематович, если посмотреть на заявления, которые вы делали с ноября 2014 года, стабильно по апрель, можно было понять, что вы скептически относились к проведению девальвации. Защищали эту позицию. Хотелось бы понять, были ли у нас все-таки альтернативы плавающему курсу? Из-за Китая ли все это произошло? Или это политическое, возможно, решение? Были какие-то социальные риски?

Келимбетов: Здесь вопрос проведения механизма денежно-кредитной политики очень важен. То, что к февралю 2014 года накопилась девальвационная усталость, об этом сигналы были еще в июле 2013 года, было несколько спекулятивных атак, и Нацбанк тоже на них реагировал.

Всегда есть две альтернативы — либо фиксированный обменный курс, либо политика более гибкого курсообразования.

Что такое фиксированный обменный курс, ну, вы это видели — раз в пять лет 150, 185 и так далее. Но это было опять же, когда цена на нефть была высокая, девальвационную усталость можно было накапливать, хотя все с первого дня ждали — когда же это все произойдет? И рынок привык играть в эту игру. Классная же игра — ты играешь: слухи, газеты, и в результате становишься на сколько-то процентов богаче. Конечно, это сильно отвлекает от кредитования соответствующие финансовые институты. Будоражит население. В игру же по-разному играют. Одно дело, когда банки, иногда обменный пункт начинает играть ночью. Один обменный пункт против всей страны!

Мы этому тоже были свидетелями, и это тоже особенность нашей страны в этом периоде. Причем этот обменный пункт — на проспекте Республики с известным названием в Астане. И я всегда удивлялся их способностям будоражить население. При этом понятно, что такая политика себя исчерпала. То есть, сам механизм адаптации курса к любой новой реальности, а с 2011 года мы стали жить более тесно с Россией в едином таможенном пространстве. У российского рубля было более гибкое курсообразование, и ситуация стала меняться быстрее. Реагировать на это в режиме фиксированного курса практически невозможно. Конечно, да, можно время от времени изменять валютный коридор, но это придется делать настолько часто, что это тоже будет провоцировать те же девальвационные ожидания.

Вы спрашиваете, почему я не поддерживаю политику систематического обесценения. Это чревато аргентинским вариантом развития кризиса. Это когда 5-6 девальваций прошло, 5-6 раз правительство поменяли, глубочайшие структурные кризисы, мощные международные дефолты — вот это не то, что нам надо. И вот когда кажется, ну давайте, поможем сейчас нашим экспортерам, еще немного газу поддавим…

Но в экономике есть очень четкий баланс между потреблением и производством. Да, все, что произошло, как-то выровняло возможности для наших производителей, но существенно ослабило возможности потребительского спроса, население перешло на сберегательную политику. Если раньше политика была — покупать, вкладываться, то сейчас — нет, сейчас «давайте-ка мы подождем, чо у вас там происходит». Такая политика и в Казахстане и в России со стороны населения — следствие этих девальвационных шоков.

Чего мы ждали и не проводили так быстро? Мы ждали более благоприятного развития событий. Опять же, нам говорят — неужели вы не знали? Никто не знал, что цена упадет в ноябре 2014 года, никто не знал, что она вырастет в первой половине этого года, никто не знал, как она будет падать в августе и никто не знает до сих пор, чем все закончится даже в этом году.

Когда мы говорим про мировой кризис, есть валюты развивающихся стран и рынков экономик, которые более или менее похожи на нас. Давайте не будем брать Россию и Китай. Посмотрите на страны с похожей экономикой — Австралию, Новую Зеландию, Канаду, Чили, Норвегию. По сути, для нас экономики этих стран — иконы. Они что-то смогли сделать с этим нефтяным проклятием, диверсифицировали экономику, развили сервисные сектора, и, тем не менее их валюта так же колебалась в полном объеме. Казалось бы, Норвегия с их фондом, Чили с давно проведенными реформами. Все находятся в режиме турбулентности. Поэтому когда в августе принималось решение нами и правительством (а это решение всегда в два ключа принимается, как и во многих странах), по переходу к свободному курсу, было принято окончательное решение, что мы больше не будем ждать с моря хорошей погоды, как до этого пытались выдержать. А просто готовимся к самому жесткому сценарию развития, и этот сценарий до сих пор не исключен.

«САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ВОПРОС К НАМ: «ВЫ ВООБЩЕ ПОНИМАЕТЕ, ЧТО ДЕЛАЕТЕ?»

Мазоренко: Вы наверняка наблюдаете за обсуждением экспертного сообщества. Недавно ректор Нового экономического университета имени Рыскулова Кшиштоф Рыбиньски говорил, что как такового перехода к инфляционному таргетированию у нас не состоялось, как и плавающего курса.

Келимбетов: Про свободное курсообразование говорили другие люди.

Ахматова: Давайте так. И вы, и правительство, заявляли, что с конца прошлого года на удержание курса было потрачено 28 млрд долларов с конца прошлого года.

Мазоренко: И в общественном понимании это выглядит так, будто вы взяли кейс с этими деньгами и бросили в печку. Но понятно, что Нацбанк постоянно участвует в торгах и восстанавливает резервы. Какие реальные убытки были в течение этого времени?

Келимбетов: Вообще есть несколько типов критики настоящей политики центрального банка. И я попробую её приоритезировать.

Ахматова: О, вы еще систематизируете критику?

Келимбетов: Ну, в общем, да. Вопрос вы хороший задали. Всегда самый главный вопрос к государственному органу — это: «Вы вообще понимаете, что делаете? И что вы делаете?»

Ахматова: Ну, в общем, да. Самый.

Келимбетов: Я начну с умных слов, а закончу прямым ответом на последний вопрос. Мы с ректором общаемся. Он — бывший зампред банка Польши. Вот, сейчас не упущу возможности затронуть своих предшественников…

С 1997 по 2003 год страны восточной Европы и Казахстан приблизительно считали, что нужно переходить к инфляционному таргетированию. Много учебников на эту тему написано.

И считается, что Чехия, Польша и Венгрия этот переход осуществили. Он, как правило, идет лет 10. В чем главная политика? В том, что бы ни делал Центробанк, главное, чтобы инфляция была маленькой. Это и есть инфляционное таргетирование, которое очень сложно называется. Но суть его, чтобы была ценовая стабильность, и они не росли. Даже Америка пережила инфляцию в 20%. После этого их центральный банк сказал, что это плохо для экономического роста, будем бороться с инфляцией, а все остальное — фигня.

Внутри этого, одним из последствий кризиса в той же Аргентине, Международный валютный фонд обжегся на том, что был фиксированный валютный курс. И при этом происходили траты золотовалютных резервов. Это две таких главных мантры, одна включена в другую, но самое важное — чтобы не было инфляции. И поэтому, когда он (ректор - V) приводит примеры и говорит — кто знает, какая у нас сейчас инфляция? В зале никто не поднял руку, и это совершенно правильный тест, дай бог, чтобы через год кто-то руку поднял.

Нас раньше критиковали, почему мы не отпускаем курс и когда мы его отпустили, нам говорят: «Вот это же еще не инфляционное таргетирование». Но в этом нет никакого противоречия. Мы курс отпустили, и сейчас он не на прежней точке, а видно где. Ну, не в прежней точке. Во-вторых, инфляционное таргетирование — среднесрочная цель, но переход к нему — это тоже процесс. Россия готовилась к нему с 2003 года, а в 2007 году они официально объявили о своем намерении. И за два года до перехода у них была очень мощная работа по дедолларизации депозитов. В пиковые времена у них было 40% валютных депозитов, они снизили до 20%.

Мазоренко: А если все же об убытках говорить?

Келимбетов: В 2013-2014 годах Центральный банк России потратил 200 млрд долларов на интервенции, которые безвозвратно ушли из экономики России. То есть, у них резервы были свыше 520 млрд долларов, сейчас у них 374 млрд долларов. Для сравнений. Ну, так, чтобы понимание было.

Ахматова: Да что ж мы все время равняемся на тех, у кого плохо?

Келимбетов: Нет, я просто говорю. И это был так называемый отток валюты. У них ежегодно из страны уходило по 200 млрд долларов. Сейчас с этим борются. Когда мы говорим, что перешли, мы говорим, что объявили о нем, но сам переход займет определенное время. Хорошо, вы спросите — на кого нужно равняться? Например, банк Израиля, или банк Чехии, Чили. В Чили это заняло 5-7 лет, в Израиле также.

Номер один была Новая Зеландия. Можем ли мы сказать, что сейчас похожи на начало Новой Зеландии? Еще нет. На сегодняшнюю? Нет.

Теперь по резервам. Я могу привести такой пример. В начале 2014 года золотовалютные резервы страны составляли 24 млрд долларов. Сейчас очень простая арифметика. На конец этого месяца мы ожидаем, что они будут чуть выше 28 млрд. 28 минус 24 это на 4 млрд в «плюс». Вы следите? За…за…

Ахматова: За руками?

Келимбетов: За руками, да. (Смеется)

Ахматова: Где шарик? Пытаемся.

Келимбетов: 4 миллиарда — плюс. И еще раз, вспомните Россию. И когда мы говорим о тратах резервов, речь идет о том механизме обменного курса, который у нас существует. Вы знаете, что в 2001 году самым гениальным решением экономической политики за все наше время было создание Национального фонда, который везет сейчас и монетарную, и фискальную политики. И позволяет нам очень хорошо управлять экономикой. В 2001 году там было 600 млн. долларов, на пике было 76 млрд долларов, и сейчас у нас в среднем около 70 млрд долларов последние 2-3 года. Это все доходы и налоги, которые поступают в бюджет, они, в отличие от России, идут не в бюджет, а в Нацфонд и сберегаются. То есть у нас есть резервы 28 млрд долларов, и здесь чуть меньше 68 млрд долларов на начало этого месяца.

Ежегодно бюджет из Национального фонда забирает деньги. Он доллары не может забирать, поэтому он забирает в тенге. Чтобы это сделать, раньше мы резервы Нацфонда переводили в резервы Нацбанка и оттуда, то что называется интервенцией, продавали их рынку, а тенге предоставляли бюджету. 8-9 млрд долларов по концепции Нацфонда идет в бюджет, последние два года по «Нурлы жол» идет 3-4 млрд долларов и часть денег по решению совета по управлению Нацфондом идет национальным компаниям. Порядка 15 млрд долларов у нас переворачивается. Теперь мы это делаем напрямую, это уже не касается резервов Нацбанка. Они остаются на месте.

Теперь, что произошло с теми 28 млрд долларами. Их кто у нас купил? Их купили три группы, которые покупают у нас валюту: квазигосударственный сектор, банки для себя и своих крупных клиентов, и население. Часть этих денег находится в виде корреспондентских счетов в банках, часть в виде золотовалютных резервов Нацбанка, и часть квазигосударственного сектора тоже находится в банках. Эти деньги не ушли из страны. Те, которые ушли из страны — их не так много. Это то, что ушло на покупку автомобилей или электроники в Россию. Есть определенный объем, есть определенный отток капитала, но по большому счету это из резервов государства перетекло в резервы населения. Когда (я опять возвращаюсь к своей оптимистической задаче!) стабилизируются цены на нефть, стабилизируется мировая парадигма, население начнет продавать эти доллары, и они вернутся в резервы.

Нормальный у нас уровень резервов? Я для справки приведу в пример 2008 и 2009 годы. В 2008 году, вы еще помните это время, не так давно было, резервы Нацбанка были 19 млрд долларов, резервы Нацфонда — 27 млрд долларов. В 2009 году у Нацбанка было 23 млрд долларов, резервы Нацфонда — 24 млрд долларов. То есть в два года, когда выделялись деньги на поддержку экономики из Нацфонда, из 24 выделяли 10 — все вместе было меньше 50 млрд. Сейчас все вместе чуть меньше 100 млрд долларов. То есть, по резервам беспокоиться не нужно никому. Здесь вопрос идет о чистоте процесса.

Банки нам говорят: «Ага, у вас же теперь свободное курсообразование? Вы теперь отойдите в сторону, мы тут теперь порезвимся». Мы говорим, что да, это так, сегодня есть какое-то равновесие против нынешней экономической ситуации. Но рынок состоит из трех составляющих — это биржа, где за август-сентябрь не меньше 100 млн. долларов в день продается, в среднем. А раньше продавалось по 500 млн. долларов, когда был Нацбанк. Есть еще рынок валютных свопов, когда тенге тоже обменивается на доллары, не по ставке 16%, а по ставке в 25% и третье – это участие Нацбанка, Нацфонда и министерства финансов. Например, Минфин сейчас получает какой-нибудь заем из Всемирного банка. Его они поставят на счет к нам, и мы будем учитывать его в своих резервах, продавать его. То есть, это нормальный процесс. Ну, вот давайте представим, что на валютной бирже нет государства вообще. Никто не хочет в стране продавать доллары, а завтра, например, ну не знаю, КазМунайГазу нужно заплатить свой валютный долг. Он приходит, никто не хочет продавать, потому что все говорят — давайте подождем, когда доллар будет стоить чуть больше. И вы сами понимаете, к чему это может привести. Баланс спроса и предложения — дело непростое. Это не выстраивается в течение 2-3 месяцев, этот рынок будет выстраиваться в среднесрочной перспективе. Мы не считаем, что мы что-то нарушаем. Для нас главная мантра — это инфляция.

Ахматова: В среднесрочной перспективе — это сколько?

Келимбетов: 2-3 года, как минимум. Потому что сам баланс завязан на внешние перемены, которые происходят ежедневно.

Ахматова: Так. Я все ждала. Обещанные умные слова мы послушали. Понимает ли правительство и Национальный банк, что вообще происходит? Вы обещали четко ответить.

Келимбетов: Конечно.

Ахматова: Это тоже, исходя… как вы там говорите? Из текущих условий?

Келимбетов: Просто есть два типа пониманий, которые должны быть у государственных органов и бизнеса. Первое — что мир изменился безвозвратно. Даже если цена на нефть вернется к каким-то высоким цифрам, во-первых, не факт что вернется скоро, во-вторых, не факт что вернется надолго, потому что на рынке нарушено фундаментальное соотношение спроса и предложения, да и геополитика зашла так далеко, что она быстро не изменится.

Второй вопрос. Поскольку все это зашло далеко, нам нужно понимать, как жить не завтра-послезавтра, с этим проблем вообще нет. А как жить следующие 10-15 лет. Предыдущая же парадигма была такая: «Ну-у-у, диверсификация к 2030-2040 году». Нет времени. Все. Нужно очень быстро адаптироваться. Кто быстрее адаптируется, тот будет наиболее успешный.

Понимает ли это правительство и Нацбанк? Понимают. Что они для этого делают? Делают очень болезненные реформы, которые мы на словах понимаем, что надо делать, а на деле задаем вопросы: «Что, почему?» Первая болезненная реформа — отпускание курса, отпускание цен на бензин и много чего другого, та же приватизация, результаты которых мы увидим в ближайшие 12 месяцев. Но если всего этого не делать, то мы ни к чему не будем готовы. Понимаете, мы привыкли, что шоки в мировой экономике бывают, но не привыкли, что они могут быть затяжными и что они могут быть новой реальностью.

«МЫ ПОТУШИМ ЛЮБОЙ ПОЖАР»

Ахматова: Скажите, а это ваша фразеологема — «новая реальность»? Вы её постоянно повторяете. Вы её придумали? Я не про классиков говорю. Когда было принято решение о переходе к инфляционному таргетированию, вы решали, с чем выйти к прессе. Кто сформулировал?

Келимбетов: Вряд ли я будут претендовать на классицизм. Сейчас в экономической среде часто об этом говорят. Первые начали говорить китайцы о «новой норме». Что экономический рост не будет таким высоким. «Новая норма», «новая нормальность», «новая реальность» - это везде сейчас говорят. Очень важно, чтобы все это тоже понимали.

Мазоренко: И еще хотелось бы прояснить. Если курс формируется рынком, то почему он все-таки поддерживается? Интервенциями, и тем же решением проводить валютные операции Нацфонда на бирже.

Келимбетов: Еще раз хочу сказать, что курс ищет свою равновесность. Он будет искать равновесность по отношению к своим номинальным якорям. Вокруг нас есть определенные торговые партнеры - основные вокруг нас, есть реальный эффективный обменный курс вот против основных торговых партнеров. И если до этого считалось, что, когда рубль сильно девальвировал, что тенге переоценен, то когда курс отпустили, в августе-сентябре попытка его нащупать была. Национальный банк не вмешивался. И мы не вмешивались до тех пор, пока это не стало спекулятивной игрой.

Я должен объяснить, за что у нас Центральный банк отвечает в стране. Отвечает за два направления в нашей стране — ценовая стабильность и финансовая стабильность, для того, чтобы никакой финансовый институт не обанкротился, и не было проблем.

И когда мы увидели, что спекулятивные действия в 2-3 млн. долларов ведут нас к достаточно большим флуктуациям в обменном курсе, что через эффект переноса скажется на уровне инфляции мгновенно, на тех же ценах, и второе — это может угрожать половине банковских институтов в стране, то есть их стрессоустойчивости, мы вмешались.

Любая спекуляция всегда бывает эмоциональной. К ней подключаются все. Мы эту спекуляцию выдержали. Более того, мы выбрали политику прозрачности. Мы сразу сказали, что вмешались в торги. Показали счет торгов, показали, как и с кем мы это делаем.

Ну, понятно, определенные коммуникации с ними у нас сейчас вырабатываются. Банки попросили нас не печатать ничего ни про них, ни про размер. Когда мы увидели, что рынок склонен к спекуляциям, и вообще есть спекулятивный тренд на обесценение, хотя, в целом, мы уже в историческом равновесии за последние 15 лет и к рублю, и ко всем негативным факторам.

Но при этом психологический, ментальный тренд, он остается. Тогда напомнили. Да, август-сентябрь мы говорили, что мы не участвуем. Мы и не участвуем! Участвует Нацфонд, объемы которого мы можем, условно говоря, в один день продать, либо мы можем делать это планомерно. То есть Нацфонд теперь абсорбирует краткосрочные шоки. Против тренда мы не идем.

Мазоренко: А спекуляции?

Келимбетов: Сейчас уже как таковых спекуляций нет, рынок совсем маленький.

Мазоренко: Хорошо. Когда мы говорим о спекуляциях, это всегда звучит обезличено. Вы не могли бы назвать имена?

Келимбетов: Когда мы говорим о спекуляциях, у нас есть советская ментальность, что спекулянтов нужно сажать в тюрьму, и вообще это плохие люди. Спекуляции — это основа любого бизнеса в той капиталистической системе, в которой мы живем. Другое дело — это поведение правильное по нашей макроэкономической политике? Мы считаем, что нет. Является ли это уголовно наказуемым? В нашем законодательстве — нет. Поэтому, когда какие-то банки в чем-то участвовали, а в чем-то нет…

Мазоренко: Какие банки?

Келимбетов: ... это уже личный разговор регулятора с каждым отдельным институтом. Здесь уже вступают вот такие отношения, которые мы с банками договорились сегодня не комментировать.

Ахматова: А какие, кстати, у вас личные отношения с банками? Вы же многих владельцев знаете лично. Есть какое-то особое расположение к каким-то отдельным банкам?

Келимбетов: Регулятор должен быть равноудален, не равно приближен, а равноудален от всех банков, чтобы не было конфликтов интересов. (Улыбается)

Ахматова: А у вас лично?

Келимбетов: Ну, я же главный регулятор…

Ахматова: Ответ — нет?

Келимбетов: Ответ — нет.

Ахматова: А интервенции были прогнозируемой мерой или это была мера антикризисная, но немного такого истерического порядка? Или вы предвидели, что это возможно?

Келимбетов: Мы предвидели, и мы всегда были к этому готовы. Это как пожарная команда, любой пожар мы потушим. И, честно говоря, у нас хороший опыт за 2014-2015 годы.

Мазоренко: А спекулянты какие цели преследовали? Это была инициатива акционеров или цель коммерческой выгоды?

Келимбетов: Знаете, вот я люблю эту поговорку говорить: всеми спекулянтами-инвесторами всегда движут два чувства: страх и жадность. Страх потерять деньги или быть наказанным, или жадность их заработать. Время проходит, время лечит, и жадность побеждает страх.

Ахматова: Они вам пообещали больше плохо себя не вести в обмен на молчание или что?

Келимбетов: Нет, мы договорились, что коммуникационная политика у нас будет общей. Мы комментируем в целом ситуацию в стране. Конечно, какие-то банки остаются при своем мнении. Они считают, что равновесность где-то дальше. Какие-то банки, наоборот, считают, что тенге недооценен. И это нормально, когда в свободной стране есть у всех свое мнение, но есть и реальность, в которой мы продолжаем жить.

Здесь же какой вопрос? Спекулятивное поведение имеет определенные последствия. Кто-то угадывает, кто-то не угадывает, это игра. Но я бы тут сказал, знаете, про большее. Сейчас идет более серьезный разговор между правительством, Нацбанком и банками про то, что мы будем делать дальше. Какова вообще парадигма развития банковской системы в стране?

Я очень коротко скажу. Историческая ретроспектива в банковском секторе была такой: 2004-2007 годы — огульная выдача ипотеки, поддержка долевого строительства; 2008-2010 годы — предбанкротство 2 из 4 системообразующих банков; 2010-2011 годы — переговоры по снижению их внешнего долга и реструктуризации, 45 млрд долларов был их долг и сейчас он уже меньше 10, и практически они спасены, как спасено и доверие населения к банкам, потому что не уронили банки. У населения теперь есть ассоциация, что государство вроде как горой за банки, хотя они и частные. И это во всем мире так - государственными банками становились воротилы Уолл-Стрит, банки Англии, которые раньше никогда не были государственными. А потом решили, что хватит, государство больше не будет никого поддерживать за счет средств налогоплательщиков (тогда использовали средства Нацфонда). Пусть каждый сам за себя отвечает.

Тогда вопрос — а что делали владельцы или акционеры, как вы говорите, банков, половина из них поменялась, наверное, вы хорошо следите, кто чем владеет. Ну, во-первых, государство сказало: теперь вы, товарищи, отвечаете за это. И если что-то не так, то государство вмешается в крайнем случае, но вас там уже нет. Такое правило действовало в 2008-2009 годах. А сейчас действует правило, что ребят, это теперь полная ваша ответственность и государство не будет вмешиваться. Ни желания нет у правительства, как в 2008 году….

Ахматова: Ни возможностей…

Келимбетов: Ни возможностей. Денег уже нет, и бюджет и так оптимизируется. Что происходило с банковским сектором? Вялотекуще выходили из кризиса, с проблемными кредитами никто не боролся. А до этого мы говорили банкам — ну когда же вы кредитовать начнете? В 2010-2013 годах кредиты росли на 5%. Это такая статистическая погрешность. Это не рост для экономики, а издевательство, я считаю. Должен быть очень серьезный рост (кредитования - V), чтобы он мультипликативно сказывался на экономическом росте. То есть, банки практически вышли из поддержки (экономики - V). То есть да, они поддерживали каких-то там своих клиентов, но в целом говорили, что им мешают плохие кредиты. Нацбанк тогда сказал: давайте решим эту проблему, они ответили, что это невозможно — нужно менять Налоговый кодекс, судебное что-то решить придется. Всё решили. К 1 июля этого года приняли все законы, снизили объем плохих кредитов до 10%. На тот момент это было достижение.

Это решили, потому спросили: что еще мешает кредитовать? Ответили: «Ну, вот у нас с курсом не все ясно!» — было все ясно с курсом в валютном коридоре в 2014 году.

«У нас нету долгосрочной ликвидности!» — Дали им ликвидность из пенсионных фондов и валютные свопы. Все равно кредитование в 2014-2015 годы не росло. Что росло? Какие-то банки по потребительскому кредитованию росли и то — слишком быстро начали расти. Мы тогда этот праздник жизни остановили и сказали: «Давайте не создавать новые пузыри».

И сейчас у нас возникает вопрос: банки у нас зачем вообще нужны? Чтобы население размещало у них депозиты. Что дальше с этим происходит? Дальше либо происходит конвертация в доллары, сейчас понятно — в краткосрочной перспективе есть такой потенциал. Но вообще банки собираются кредитовать? Кого они собираются кредитовать? Какие сектора экономики? Есть ли хорошие заемщики, или они все перегружены прошлыми проблемами? Может быть, новые должны появиться. Это отдельный и хороший вопрос. То есть, нам нужна серьезная перезагрузка банковской системы. Это то, чем последние два года занимается Нацбанк. Мы повысили требования к собственному капиталу.

Попросили банки сказать, что они будут делать с неработающими займами и с переходом к условиям Базеля в 5-летней перспективе. Это структурированная большая работа, которая должна сказать: ребят, ну если вы уже владеете банком, то это уже не старая модель должна быть, когда вы самому себе выдавали кредиты или у кого-то отбирали бизнес. Это другая модель. Мир изменился, вы, ребят, пожалуйста, еще раз оцените, и мы хотим понимать, чем вы будете заниматься. Вот сегодня речь идет про это с частичным использованием средств пенсионного фонда.

Мазоренко: Вы не могли бы коротко про неработающие кредиты уточнить. В нынешнем объеме просрочек БТА уже не учитывается? И что вообще будет с ними дальше?

Келимбетов: Когда мы говорили, что объем плохих кредитов в системе больше 10%, то есть 5-6 больших банков, у которых они 12-13%, это уже проблема. Но 75% этой проблемы просроченных займов, которых было 4 трлн тенге, потом два — это Казкоммерцбанк и БТА Банк. Нужно было им помочь, мы выделяли 250 млрд тенге. Мы им сильно помогли, эта проблема ушла. Но пришла новая проблема: в связи с валютными играми, которые проводят те же банки.

Причем парадоксально, одни подразделения банков раскачивают ситуацию, а остальные — расплачиваются за это, потому что нужно поставить себе дополнительный капитал. А это серьезные деньги, это миллиарды тенге.

Поэтому до 1 июля мы почистили старые скелеты в шкафу, а сейчас смотрим, как будет ухудшаться портфель в ноябре-декабре. Это будет происходить и это нормально. Тогда мы сказали банкам — хорошо, мы продлим требования по максимальному объему плохих кредитов, которых по пруденциальным нормативам к 1 января 2016 года должно быть не больше 10%. Мы договорились, хотя само решение еще не состоялось, что крайний срок будет продлен до 1 января 2018 года. И мы ужесточим требования. Раньше, как было. Мы говорим, что теперь плохим кредитом будут и реструктурированные займы. Банки раньше хитро делали. Вот допустим, не платит им человек по займам, и они говорили ему: «Хорошо, ты не плати сейчас. Заплати через 5 лет, вот мы делаем тебе реструктуризацию». В Европейском союзе это считается уже плохим кредитом, у нас этого еще нет. Это проблема, но она решаемая. У нас есть четкий план с каждым банком. И мы понимаем, где у них, что плохо. Есть два способа борьбы с плохими кредитами — это работа коллекторских агентств и выдача новых, хороших кредитов.

Мазоренко: И еще вопрос про банки. Сейчас рейтинговые агентства говорят, что есть проблема с качеством кредитов и дефицитом ликвидности, и это создает риски, которые могут повлечь дефолты. Вы ждете их в ближайшей и краткосрочной перспективе? Будет какой-то естественный отбор на рынке?

Келимбетов: Дай бог, чтобы их не было. При сегодняшних показателях — по экономическому росту, по курсу, инфляции, достаточности капитала и ликвидности в банках, говорит о том, что, по крайней мере, 85% системы — это первые 10-15 банков, у нас к ним нет вопросов по достаточности капитала. У нас нет вопросов, кто их акционеры и достаточно ли у них средств, чтобы помочь своему банку в случае чего. Это очень нас радует. Вы знаете, что реструктуризация БТА, Альянса и их процессы консолидации сняли 80% проблем. В некоторых банках у нас появились новые, серьезные акционеры и нас ситуация в принципе устраивает. Но она не статичная, она все время находится в динамике. Но S&P поднимали вопрос, когда говорили о нехватке тенговой ликвидности у банков, и что на них может оказываться давление ввиду завершения валютно-процентных свопов с Нацбанком. Как раз, чтобы снять эту проблему, мы в 2014 году выдавали, и в 2015 перестали массово выдавать свопы – это долгосрочный обмен тенге сроком на 1, 2 или 3 года. Первые сроки завершения подошли в октябре. И с некоторыми банками, у которых небольшие суммы, мы завершаем. У кого они большие, мы продлили, опираясь на специализированный график. Мы опирались на график, и эти графики позволяют банкам спокойно обслуживать свой долг. И это, кстати, еще одно направление на дедолларизацию.

«ЕНПФ: ПРОЗРАЧНО, НАДЕЖНО, ДОХОДНО»

Ахматова: Вы говорили о доверии к властям и, в частности, к регулятору. Ваша мера с ЕНПФ укрепила недоверие. Многие люди моложе 40 лет в нашей стране вообще не верят, что они получат пенсионные накопления когда-либо. Успокойте, что ли.

Келимбетов: Значит, так. Есть две составляющих вашего вопроса. Первая — роль Центрального банка. У нас же теперь, если что, Национальный банк во всем виноват. (Смеется) В чем? Давайте разберемся.

Ахматова: Ну, давайте.

Келимбетов: Пенсионная реформа была проведена в 98-м году. Она была проведена по примеру чилийской, которая уже сама 4-5 раз за все это время изменилась. Но в чем была правильность, я считаю, нашей предыдущей мантры? И в чем мы, например, отличаемся в лучшую сторону от России? Это очень важно, что человек про свое будущее должен думать сам. Например, в России заморозили накопительные пенсии. Это, значит, что все и так уже расслабились и ждут от государства того или иного уровня. Хорошо, когда цены (на нефть - V) 100 долларов — государство щедрое. Государство выделяет и увеличивает пенсии. А когда у государства нет таких возможностей, как в Кыргызстане, например, что делать? Понятно, что люди рассчитывают сами на себя. В этой связи и было принято решение, когда вы 10 процентов от своей зарплаты должны перечислять. Есть люди сознательные, которые перечисляют, но это не все люди. Есть самозанятые, которые вообще не перечисляют, но у нас персонифицированный учет. Вот вы перечисляете 10 процентов, они где-то лежат, на вас учет ведется, и эти 10 процентов надо как-то вкладывать в экономику, чтобы заработать. Это так называемые длинные деньги. Этими средствами управляли частные пенсионные фонды, их было 8-9, это был фондовый рынок в Казахстане, он заключался в том, что банки покупали у государства ценные бумаги. Немного инвестировали в государственный сектор, в большей части – в частные компании, половина из которых — банкроты и в дефолте.

Поскольку мы тогда в 2008-2010 годах очень четко оценили будущие параметры дефолтов в банковском секторе, мы также очень четко оценили параметры будущих дефолтов и черную дыру в пенсионном секторе. Только в «Самрук-Казыне», когда я там работал, взяли на себя 2-3 пенсионных фонда. Спасали. Уже тогда было видно, что они пошли ко дну.

Есть же ответственность, есть уже 5 трлн тенге накоплений, тогда это было свыше 4,5 трлн, было принято такое политическое решение. Но деньги же не национализированы, не заморожены, они принадлежат населению, если раньше управляли частные пенсионные фонды, то теперь государственный — ЕНПФ, создан на базе ГНПФ. Сам фонд — собственность правительства, но находится под управлением Нацбанка. Вот здесь начинается наша зона ответственности: а как вы, ребята, управляете нашими денежками? Прозрачно ли все? Доходно ли? Надежно? И нет ли коррупции? Вот основные вопросы, на которые отвечаю. Все очень прозрачно. Каждая транзакция есть на сайте ЕНПФ. Все очень надежно, поскольку в 14-15 году мы выбрали нашу инвестиционную стратегию. Она была простая. Есть инвестиционная декларация, там есть 5 классов активов. Государственные ценные бумаги, бумаги квазигосударственного сектора и международных финансовых организаций, бумаги зарубежных эмитентов, номинированные в иностранной валюте и БВУ (депозиты и облигации) и частные компании.

Мы сказали, что мы, как центральный банк, на уровне, что там все в руинах — все компании, которые наши эмитенты, половина в дефолтах, туда просто не будем эмитировать. Будущие поколения управляющих ЕНПФ, а когда я говорю «будущие поколения», я имею в виду — те, кому мы отдадим. Это будет типа Халык Финанс, высокого уровня инвестиционные компании, которые будут этим управлять.

Это вы принимаете решение — вкладывать в Мегу какую-нибудь или нет, я — не могу. Ясно же, что это очень большой риск коррупции. У нас нет специалистов с экспертизой в рыночном секторе. У нас есть эксперты — мы Нацфондом управляем долгие годы. Это эксперты по международным бумагам. И эксперты по взаимоотношениям «Минфин - Нацбанк». У нас очень четкая «китайская стена», без посредников. Мы сказали, что мы будем инвестировать в ГЦБ – 800 млрд где-то туда ушло в течение этого времени и триллион ушел в БВУ. Какие? Чтобы был рейтинг у банка более или менее, это раз, два — капитализация выше среднего — это первая десятка, и соответственный уровень капитала, мы будем лимит определять. Грубо говоря, самый большой капитал, например, у какого-то системообразующего банка — ему больше всех лимит, очень простой принцип.

Как мы стали действовать? Мы сказали, что у нас есть трехлетняя программа, так получилось, что в 14-м году мы работали с так называемыми средними банками. Что это было? Мы сказали: «Ребят, очень много будет обвинений в коррупции, давайте сделаем открытый аукцион». Причем, в нем участвуют все банки, уровень у всех разный. Не так, чтобы вот тот дал 10, этот 9 и выиграл — это слишком просто. Мы сказали: «Ага, меньше всех, например, может дать «Халык», но давайте посмотрим на его маржу». Была разработана система, банки были ознакомлены. Эта система не понравилась большим банкам, понравилась средним, такие как Kaspi, Евразийский, Сбербанк и АТФ, активно участвовали. В итоге это вылилось в то, что ставки стали 9-10-11 процентов. То есть, мы деньги людей инвестировали в надежные банковские инструменты, которые и до нас инвестировались всегда под эти ставки. Это была первая стадия. Где-то 500 млрд тенге.

Мазоренко: Получается, что пенсионные фонды также раньше вкладывали в бумаги банков?

Келимбетов: Да, но они раньше вкладывались из этих пяти классов больше в государственные бумаги и в частников. На частниках прогорели, а в ГЦБ была невысокая доходность — 2-3 процента. Общая доходность частников всегда была 3 процента в среднем, а инфляция — 6. Эти 3 процента по закону должен доплачивать бюджет, и это не претензия к Нацбанку.

Первые 500 млрд ушли сюда. Это был депозит, 10-летний или 5-летний. Но у больших банков был дискомфорт к депозиту — мало ли. Они говорят: вы завтра нас начнете воспитывать, выдергивать. Не нравится. Это была позиция ведущих банков во главе с Халык банком. Мы сказали — ок, тогда мы начинаем программу покупки ваших облигаций, исходя из той средневзвешенной рыночной цены. И тогда пошли такие банки, как Халык и Казком, Цесна, в конце прошлого года. И Народный, Казком и Forte в этом году. Если вы посмотрите табличку, она очень простая. У банка номер 1 — больше всех и далее по нисходящей.

Тогда другие сказали: вы же дали им облигации, мы тоже хотим. Давайте конвертировать депозиты в облигации, мы сказали: «Ок, прибавьте 1-2 процента доходности». И мы еще раз подняли доходность. И сегодня я могу сказать, что на 27 октября у нас доходность выше 10 процентов. А было 3.

Весь портфель у нас очень доходный. Доходность есть. Надежность есть, потому что это только ГЦБ и только банки. Частников нет. И осталось немного квазигосударственного сектора (Байтерек, КИК и тд), и немного зарубежный.

Что мы хотим в следующем году? Когда мы это делаем, мы ж не конкретную стройку финансируем. Мы отдаем либо государству, а это гарантии, либо квазигосударственному, либо банку, за которым стоят акционеры. И мы на банки инструмент влияния соответствующий имеем.

Вот это — 5 трлн тенге. Теперь — как работают модели? Говорят: неужели вы хотите выдернуть эти деньги и раздать непонятно кому, там-то было все не очень. Там все нормально! Все плохое и дефолтное мы постарались там очистить. Когда мы покупаем любой тенговый инструмент, так мы финансируем экономику.

В следующем году мы будем продолжать отчислять по 10 процентов, какие-то депозиты будут гаситься, будут приходить проценты на купоны, все это где-то триллион тенге. Это как бы плюсом к тем пяти, которые у нас сейчас есть. В этом триллионе, мы понимаем, что где-то 450 млрд заберет государство на финансирование дефицита бюджета, либо сделают реформу по пенсиям с военным — 50 млрд они хотят вернуть, те накопления военных, которые хранятся в ЕНПФ. Оставшие 550 — это то, что сейчас обсуждается. Про то, что мы предлагали отдать банкам, в жилищное строительство. Первоначальная схема, еще не согласованная нами всеми — Нацбанком, правительством, квазигосударственным сектором, выглядит следующим образом. 200 млрд, скорее всего, пойдут прямо банкам, на поддержку МСБ, жилищного строительства (это такой драйвер экономического роста).

Остальные 350, скорее всего, будут выделены через механизм ЖССБ и через поддержку программ КазАгро, ГПФИИР, экспортеров и т.д. Приблизительно такое будет разделение.

Логика очень простая. В апреле 2014 года мы все собрали, проверили, от дефолта почистили, переоценили, потом начали вкладывать в банки и ГЦБ. В 2015 году мы вкладывали только в три банка: Народный, Казком, Forte. И теперь на третьем этапе из тех 5 видов активов, мы продолжаем вкладывать уже больше в квазигосударственный сектор, ГЦБ и продолжаем работу с банками, про которые мы говорили.

Трехлетняя программа позволяет финансировать рост экономики, обеспечивать надежность и обеспечивать доходность, что самое главное. Пенсионные накопления во всем мире считаются с учетом инфляции, с которой мы боремся. Вот.

Мазоренко: То есть, такой заморозки как в России не будет? Люди будут спокойно получать пенсии?

Келимбетов: Тут-то все налажено у нас. Спокойно.

Мазоренко: Хотелось бы понять. Покупка частными пенсионными фондами ценных бумаг обернулась убытками в 95 млрд тенге, насколько я знаю, у вас идет серия разбирательств по этим бумагам. На какой они стадии? И что вы делаете, чтобы вернуть эти 95 млрд?

Келимбетов: Кто-то вернул или возвращает, есть добросовестные люди, кто-то в бегах, кто-то в суде, у кого-то совсем всё плохо. Мы их передаем либо в Генеральную прокуратуру, либо в суд, либо уже списываем.

Мазоренко: А кто будет нести ответственность за эти деньги?

Келимбетов: Хозяйствующие субъекты. Или вы имеете в виду, есть ли у нас к пенсионным фондам судебная претензия? Вы знаете, мы разошлись таким образом, сказали им — отдайте все, как есть, так как вы оцениваете. И всё. Свободны. Дай бог, чтобы никаких махинаций не было.

Мазоренко: Управляющим компаниям собираетесь передавать?

Келимбетов: Да. Есть две тенденции. У нас очень монополизирован финсектор. К управляющим компаниям будут допущены только очень серьезные компании. Это одна часть реформы. И мы уже в 16-м году начнем какие-то поиски. И вторая идеально вписывается в международный финансовый центр «Астана». Когда мы проводили мозговой штурм с премьер-министром Масимовым и Всемирным банком, последние сказали — вы вообще все эти деньги за рубеж выведите, потом сказали, ну, хорошо — половину выводите. С одной стороны, пенсионный фонд становится практически национальным. И мы решили две вещи, во-первых, стране нужны длинные деньги, во-вторых, нам надо привлечь управляющих, чтобы они локализовали свою экспертизу в МФЦ «Астана». Частью этого будут средства Нацфонда, а частью — средства ЕНПФ. Но мы считаем, что невозможно все инвестировать из пенсионного фонда за границу. Потом возникла другая мысль — в принципе, резервы Нацфонда, ЗВР, пенсионные, — на них надо иметь какой-то единый взгляд. И все это делается под управлением совета Нацфонда, который возглавляет президент и куда входят два спикера палат парламента.

Мы стремимся к большей прозрачности. Следующая декларация на 2016 год — будет утверждаться сначала советом по управлению Нацфонда.

«ТОТ, КТО ЛЮБИТ ХОДИТЬ ПОД ПАРУСОМ ДОЛЖЕН ХОДИТЬ В МОРЕ»

Ахматова: Вот я вас слушаю, Кайрат Нематович, и что меня в вас всегда восхищало - о любых суровых «новых реальностях» вы говорите удивительно духоподъемно. Как вы со стрессами справляетесь? У вас их должно было быть немало, потому что вы, пожалуй, единственный глава Нацбанка, на долю которого выпали и девальвация, и «новая реальность».

Мазоренко: Еще и банки почистили. И ЕНПФ…

Келимбетов: В каком смысле справляюсь?

Ахматова: Ну, в прямом. Эмоциональном.

Мазоренко: Вы не чувствуете, что вы выгорели за это время? Или что вам не позволило выгореть?

Келимбетов: Не чувствую, поскольку еще планов громадье. Что не позволило? Ну, на мой взгляд, когда ты любишь свою работу и она тебе интересна, и тебя окружают интересные люди и действительно весь процесс одухотворяет, и, наверное, я из той категории людей, которых соответствующие вызовы только заводят. Они должны быть в любом государстве, и сегодня в Национальном банке такая команда, которая очень внимательно хочет следить за тем, что происходит в мире и хочет не подвести своих руководителей, свое государство и справиться. На самом деле, философски чисто, если к ней вернуться… «И это все пройдет».

Ахматова: (Смеется) Ай, хорошо.

Келимбетов: (Смеется) Поэтому надо вернуться из будущего и понимать, какие действия… Наверное, не знаю, какие это качества, мужские или лидерские — в нужную минуту принимать ответственное решение. Мы за последние два года так натренированы на разные стрессы…

Ахматова: Ну, вот лично вы — Кайрат Нематович Келимбетов. Наверное, ваш бесконечный рабочий день когда-нибудь закачивается же, вы приходите домой, нервы, стресс. Что вы делаете? Книжку читаете, закрываетесь ото всех?

Мазоренко: Кто-то в спортзал ходит.

Ахматова: Кто-то в баню. Ну, разные рецепты же.

Келимбетов: Если честно, эти два года очень интенсивные. Работа, перелеты, совещания. Стрессы есть, никто не скрывает. Понятно, что мы очень внимательно смотрим на то, что творится с мировой конъюнктурой… Но что помогает — доверие руководства…. Я вот честно скажу, я такой семейный человек, я прихожу домой, дома успокаиваюсь. Не такой у меня разнообразный набор, как вы сказали.

Мазоренко: Вот вы говорите о доверии. Часто ходят слухи о том, что вы уйдете.

Ахматова: В следующий раз прогнозируют декабрь. Вы вообще про это знаете?

Келимбетов: Ну, вообще, короткий ответ на этот вопрос — я это не комментирую.

Ахматова: Ну, мы ж не звоним вам. Раз уж пришли.

Келимбетов: Я с 96-го года на госслужбе, как со своим личным опытом, так и с опытом наблюдения за другими людьми. Всегда есть определенные сложные времена, когда первых руководителей государственных органов начинают провожать, я к этому нормально отношусь. Интересно, когда к этому еще и астрологи включаются — это вообще…

Ахматова: Ну, астрологи да. Слушайте, а вы читаете, что ли эту околесицу?

Келимбетов: Ну, я благодаря Кайрату (Калиеву, руководитель пресс-службы Нацбанка - V) читаю все. Он отвечает за коммуникации, он не ленится и все мне отправляет.

Ахматова: А было так, что экономисты не предсказали, а гадалки смогли?

Келимбетов: Нет, вы знаете, к этому надо нормально относиться… Вот, например, я могу точно оценить, какой работник и когда мне в каком качестве нужен.

Ахматова: Ну, вы переживаете? Ищете источники этих слухов?

Келимбетов: Это бесполезно.

Ахматова: То есть, вас, как человека это не травмирует? Не нервничаете? Друзья же пишут, интересуются, уходите – нет?

Келимбетов: Ну, вот есть определенный жизненный опыт, он помогает тебе не реагировать на это.

Ахматова: Вы сами себе какую-то оценку ставите за 25 месяцев на посту? Вы себя эффективным ощущаете? Ну, вот если честно?

Мазоренко: Еще недавно оценка была, вам поставили рейтинг B- среди всех глав Центральных банков.

Келимбетов: B- был сюрпризом, было приятно — там достойное сообщество, не очень понятно, как они это делают. Все эти рейтинги достаточно условны.

Ахматова: А сами?

Келимбетов: Ставить себе оценку — дело неблагодарное. В шутку могу сказать: «Сам себя не похвалишь, никто не похвалит».

Мазоренко: По поводу вашей команды — у вас были определенные перестановки…

Ахматова: Скажем, серьезные были.

Мазоренко: Менялись заместители, вы нанимали советника, он ушел…

Келибетов: Вы знаете, при любых изменениях руководителя происходят определенные перемены. Мои нынешние заместители практически все с 20-летним опытом работы именно в Нацбанке. Там и Олег Смоляков, Куат Кожахметов был председателем комитета по регулированию, Дина Галиева, Нурлан Кусаинов был президентом банка развития. Мы постарались вообще никого не уволить, есть смена поколений, есть категория лиц, которая здесь достигала пенсионного возраста, мы практически всех сохранили. У нас есть такая форма – они могут тут работать советниками и консультантами. Мы очень дорожим этим, есть своя аура у Нацбанка, я постарался на нее не оказывать изменяющего влияния. Другое дело, что новые вызовы, которые, на наш взгляд, более решительно надо было проводить — и переход к инфляционному таргетированию, и борьба с NPL, и много чего, что должно было происходить. Но опять же это не претензия — нельзя кидать камни в чужой огород, чтоб не ждать их потом в свой. Кармой.

Сегодня, я считаю, коллектив Национального банка — прекрасный сплав институционального опыта и свежего опыта… Мы все вместе этими вызовами занимаемся. Национальный банк всегда был элитой среди других государственных органов, и я надеюсь, что он ей и останется.

Ахматова: И как элита относится к общественной критике?

Келимбетов: Ну…

Ахматова: Народной! Простых людей.

Келимбетов: Вы знаете, думаю, многие это видели. Есть люди, которые сильно переживают.

Ахматова: А вы?

Келимбетов: Я беру пример с некоторых своих товарищей из правительства, у них вообще уже нет нервов. Я стараюсь не привлекать этот ресурс. Нормально отношусь.

Ахматова: Ну, простите, что спрашиваю, но вы очень популярны среди народа. Демотиваторы видели?

Келимбетов: Это больше вдохновляет, чем нервирует.

Ахматова: Серьезно?

Келимбетов: Да.

Ахматова: Вы их складируете в телефон в отдельную папку?

Келимбетов: Да. У меня дети их собирают.

Ахматова: А какой самый любимый?

Келимбетов: Самый любимый — это вот недавно, где на самого популярного Кайрата.

Ахматова: А, это где вы, Кайрат Нуртас, кто-то еще?

Келимбетов: Не думал, что буду с такими селебрити.

Ахматова: А сегодняшний видели?

Келимбетов: Нет.

Ахматова: Дима, найди, покажем. С хипстерской прической.

Келимбетов: (Смотрит) А этот видел, это, кстати, фотография, где я у себя в кабинете. Смешно…

Ахматова: Ну, вы же все-таки человек. Я просто хочу понять, откуда это спокойствие? Если политическая система в относительной стабильности, то экономику-то потряхивает. Или это темперамент такой?

Келимбетов: Давайте я попробую ответить так. Хотя мы и говорим про краткосрочную турбулентность, волатильность и все такое, на самом деле, в среднесрочном периоде, я считаю, мы достаточно спокойны по нашим резервам, по устойчивости банков, и так далее. Вызовы есть, но многие факторы оптимистично на меня действуют. Что касается моих личных качеств, они не какие-то сверхъестественные. Как все нормальные люди, также и реагирую. Это часть моей работы. Это бизнес, которым я занимаюсь.

Ахматова: Но внешне вы это не проявляете.

Келимбетов: Ну, вы же не каждый день меня видите.

Ахматова: Ну, потому и спрашиваю. Все же видят Кайрата Нематовича в хорошем костюме и строгом галстуке, который выходит к людям, когда табло обменников скачут, как цифры на рулетке, и спокойным голосом объясняет. У вас самого-то сердцебиение учащается?

Келимбетов: Ну, знаете, в фильмах видели наверное, и матчи какие-нибудь — готовишься выигрывать и пропускаешь три гола, и должны быть качества, что позволяют свою работу делать. Мы такие последние защитники, что ли. Когда уже откуда-то прорывается атака, нам надо вмешиваться.

Ахматова: А вы себя здесь более комфортно ощущаете? Вы же могли сделать и политическую карьеру. И у вас были серьезные руководящие посты и в АП, и вице-премьером вы были. Не жалеете, что ушли с той стези?

Келимбетов: В 2008 году я работал в администрации президента. Потом я в 2008-10 годах оказался в Самрук Казына, который был ключевым органом по борьбе с тем кризисом, и я очень счастлив этому обстоятельству. Сегодня ЦБ, наверное, играет не второстепенную роль в борьбе с кризисными явлениями. Тот, кто любит ходить под парусом, должен ходить в море. Мне нравится то, что я делаю в каждом периоде.

Мазоренко: Политика или экономика?

Келимбетов: Честно говоря, я не очень позиционирую себя как политика. Это ближе к технократической роли экономической экспертизы.

«ОТЕЦ ПИСАЛ, ЧТО НАДО НАУЧИТЬСЯ ПРОЩАТЬ ДРУЗЬЯМ ИХ УСПЕХ»

Ахматова: Давайте поговорим о ваших убеждениях, считалось, что экономисты, финансисты…

Келимбетов: Бездушные?

Ахматова: Прогрессивные реформаторы.

Мазоренко: Гайдар в России…

Ахматова: С годами у вас менялись убеждения в соответствии с известным выражением…

Келимбетов: В 25 – революционер, в 40 - консерватор?

Ахматова: Да.

Келимбетов: Ну, вы знаете, это же не беспочвенно сказано, если в молодом возрасте больше эмоций, темперамента и краткосрочных импульсов, то со временем ты уже знаешь, почему происходят многие события, ты придерживаешься более сбалансированного поведения.

Ахматова: У вас это тоже были эмоции?

Келимбетов: Ну, я же был молодой когда-то. И красивый. Сейчас только красивый. (Смеется)

Ахматова: А вот эта ваша какая-то выдержанность внутренняя, она у вас приобретенная или это из семьи идет все-таки? Вот я хотела немножко про вашего отца говорить, потому что вы редко про это публично говорите. Вашего отца не стало несколько лет назад.

Келимбетов: В 2010 году.

Ахматова: Если кто-то не знает, это известный академик, ученый, тюрколог. И я даже читала какие-то его вещи. Вот вас как воспитывал он?

Келимбетов: Так же как и всех — в школу водил.

Ахматова: Ну, он на вас оказал влияние какое-то?

Келимбетов: Конечно, оказал. Я считаю, что есть два ценных качества, которыми я горжусь. Нас было двое братьев в семье, если о личном говорить. Я вообще стараюсь мало об этом говорить, но для полного своего... портрета скажу. Вы знаете, если вы читали основную, знаменитую книгу отца «Не хочу терять надежду». Она очень сильно похожа на «Как закалялась сталь».

Ахматова: Она про то, как ваш отец справлялся с болезнью.

Келимбетов: Да, она про то, как он справлялся с болезнью, поскольку мы, как правило, не обращаем сильно внимания на людей с ограниченными какими-то физическими возможностями. Ну и для нас это как бы такой другой мир. У нас там свои проблемы. И вот в этой книге, да, сказано, что просто радоваться жизни, быть живым человеком, восходу солнца – это большое счастье. Последние 20 лет у нас прошли с приматом материальных ценностей. Люди меньше обращали внимание на это. И сейчас идет определенный возврат этих ценностей. Я очень рад, что эта книга до сих пор вызывает интерес у молодежи. И, конечно, я стараюсь как-то этому способствовать. То есть, если есть интерес, какие-то выставки организовываю. Эта книга пользуется определенной популярностью за рубежом, переводы есть.

Я считаю, что вот это базово, то, что мы учили не словами, а видели на семейном примере. То есть, мы росли на этих ценностях. Второй момент в том, что это люди, которые всегда работали. Сколько помню своих родителей, они всегда работали — писали книги, переводили, ночами не спали. Это творческое. Это ближе к тому, что вы делаете. Но это было в тех обстоятельствах, которые тогда сложились.

Но это, скажем так, такой навык трудолюбия. То есть у нас в семье, как бы не поощряли бездельников и лентяйство.

Хотя лентяйство присуще каждому человеку, всегда хочется ничего не делать, смотреть телек и ходить в кино. Но, в целом, это два важных качества, которые я мечтаю сейчас своим детям привить — что нужно ценить то, что у тебя есть и нужно работать над тем, чего ты хочешь достичь. То есть нужно понимать то, какой цели ты хочешь достичь и к этому стремиться. Еще вот последняя отцовская книга была, она меньше известна, называется «Про зависть». Она вообще уникальна.

Ахматова: Книга-диалог.

Келимбетов: Да. И я спрашивал отца: «Что тебя сподвигло её написать?» Это до сих пор какой-то его разговор неоконченный даже со мной там где-то. Квинтэссенция книги какая? Есть очень древнее изречение, кого-то из мудрых — как научиться бороться с завистью. Здесь же есть два момента: либо мы кому-то завидуем, либо нам кто-то завидует. Как правило, нас беспокоит когда нам кто-то завидует, и не сильно беспокоит, когда мы кому-то завидуем. Это, вроде как, правильно. И вот там рассказывалось, как научиться бороться с завистью. Ну, это старая история — о великанах, Моцарте – Сальери, все через это проходили. Нужно научиться прощать самым близким друзьям их успех. И вот это для меня было так достаточно убедительно. Если в жизни ты умеешь управлять своими страстями, то, как бы легче жить.

Ахматова: И вы учитесь, до сих пор?

Келимбетов: Я думаю, что это на протяжении всей жизни. Мы все люди, по капле из себя это вытравливаем.

Ахматова: А его «Письма к сыну» — это к вам или к брату? Или это такое обобщение?

Келимбетов: Это обобщение, аллегория. Мы с братом уезжали по очередности. Это жанр такой привычный был - письма, к примеру, Честерфилда своим детям. Это больше способ выражения своих мыслей.

Ахматова: А вы получали письма? Или все-таки это художественное произведение?

Келимбетов: Нет, часть из них я получил. Они легли в основу книги.

Ахматова: А это вы жаловались отцу, что ораторы не очень хорошие в университете?

Келимбетов: Да, я подробно рассказывал про свою учебу. Обычно отцу это нравилось, ему были интересно. Сейчас так же и мне интересно, когда дети рассказывают про качество образования.

Ахматова: Вы перечитываете эти вещи?

Келимбетов: Да, все время.

Ахматова: Знаете, там был такой момент. Простите, поскольку это книга, и я могу, наверное, об этом говорить. Меня сильно тронул момент, когда ваш отец рассказывал, как его повезли на похороны вашей бабушки. Он тогда был прикован к кровати, но нужно было лететь на самолете, потом добираться куда-то в аул. Он настоял, и все-таки, несмотря на свое тяжелое состояние его отвезли к уже умершей матери и положили носилках, в которых его перевозили, рядом с ней. И так он в последний раз её видел. Сейчас сложно в каждом человеке искать что-то человеческое, когда он даже в себе сам это прячет. Но когда вас критикуют, я часто вспоминаю, что писал ваш отец. И как вы считаете, вам это в жизни помогало или, наоборт, приходится соответствовать и дотягиваться до этой планки?

Келимбетов: Вот, честно говоря, при всем к себе уважении, я — 10% от его жизненной энергии и силы воли. Ну, так себя оцениваю. Некоторые говорят, ну что я, может, преуменьшаю, просто, вы знаете, вот то поколение, наверное, это люди, которые выросли из аула и они создавали сегодняшний, современный Казахстан, это люди другой энергетики. Мы другие, наши дети — другие. Конечно, там есть чему поучиться. Там необыкновенная сила воли. Современным людям не мешает немножко вспомнить свои корни.

Ахматова: Он был строг с вами?

Келимбетов: Нет, я такой был любимчик. Я был маленький, самый младший.

Ахматова: Своих детей по тому лекалу воспитываете или как-то по-другому?

Келимбетов: Да. Ну, модель же все равно переносится родительская на свою семью.

Ахматова: И что бы вы своим детям написали в будущем? У вас ведь сын и дочка, насколько я помню.

Келимбетов: У меня трое детей.

Ахматова: Двое сыновей? Вот сыновьям вы что говорите, какие главные качества в них воспитываете?

Келимбетов: Старший сейчас только закончил университет, и я как бы мечтаю, чтобы он нашел ту работу, которая будет его призванием. А младшему еще 4 года и мы пока еще такие детские проблемы решаем.

Ахматова: А старший — экономист?

Келимбетов: Он специалист по стратегии в бизнесе, скажем так.

Ахматова: То есть, можно сказать, что практически пошел по вашим стопам?

Келимбетов: Да, и дочь тоже закончила IT-развитие и бизнес-стратегии. То есть они в принципе с хорошими аналитическими способностями, я не хотел бы на них давить и, честно говоря, не очень хотел бы, чтобы они, по крайней мере, в ближайшее время где-то были, то, что называется public policy. Я больше за то, чтобы они себя попробовали в бизнесе, науке, каких-то академических вещах. Но, опять же, я стараюсь не давить своим авторитетом. Они тоже, знаете, как в известной поговорке, обычно делают не то, что голова говорит, а то что делают. То есть, они смотрят как мы живем и так же будут, я надеюсь, стараться быть хорошими людьми.

Мазоренко: Зарина вас уже спрашивала по поводу стрессоустойчивости, и вы говорили о доверии со стороны руководства страны. Скажите, а вы морально готовы к тому, если завтра вас попросят уйти? Вы готовы, возможно, жертвовать какими-то реформами, которые сейчас происходят?

Келимбетов: Ну, смотря кто попросит. И смотря чем жертвовать.

Ахматова: Если те, кому сложно отказать.

Келимбетов: Вы знаете, у каждого государственного служащего есть свой track record, и, как правило, условно говоря, моменты, когда то или иное происходит, и нужно к этому как-то нормально относиться. Сейчас скажу. Ладно, не буду.

Ахматова: Вы скажите-скажите. Вот это самое ценное обычно — вот эти бриллианты, которые в информационной засухе появляются. Их нужно озвучивать.

Келимбетов: Мы работаем, и, если честно, понятно, что сейчас есть давление, есть разные ожидания, разные понимания. Но мы считаем, что мы сегодня должны делать то, что мы делаем. Мы будем это делать столько, сколько это нужно.

Мазоренко: То есть вы будете морально готовы уйти, в случае чего. Я не с какой-то желтушной стороны спрашиваю, мол, вставайте и уходите.

Келимбетов: Я сформулирую так. Я считаю, что нам много чего еще нужно сделать, и мы хотим это делать. И в этом году, и в следующем году, и далее. Но жизнь покажет.

Ахматова: У нас уже время, но я не могу этого не спросить: так продавать или покупать?

Келимбетов: Нет однозначного ответа. Зависит от цели. Если вы завтра куда-то летите, скажем, в какой-то регион Казахстана, где вам надо в тенге оплачивать, вам их (доллары - V) продавать надо. Если вам нужно лететь в другое место…

Ахматова: Спасибо вам за очевидное.

Келимбетов: …Если у вас депозит до 1 млн. тенге, вам нужно подождать, когда он будет компенсирован в октябре следующего года. То есть, мы же не биржевые маклеры. Мы отвечаем за устойчивость системы. Чтобы в ней кто-то зарабатывал, кто-то выигрывал, кто-то будет проигрывать.

Ахматова: Все очень шатко, но, скажите коротко, задам вам последний вопрос. Что вы можете гарантировать населению со стороны регулятора? Что конкретно, без всяких оговорок про текущие условия, что вы им от себя, как глава Нацбанка, можете обещать?

Келимбетов: Хорошую работу центрального банка.

Ахматова: ...которая для них чем обернется?

Келимбетов: Которая для них в среднесрочной перспективе обернется, скажем, нашей целью по инфляции. То есть, не увеличением цен в дальнейшем. То есть цены будут двигаться в том коридоре, который мы намечаем совместно.