Почему жёсткий контроль против неё может обернуться для государства большими неприятностями
В плену надуманных угроз. Чем опасен новый законопроект в сфере религии?
Фото Жанары Каримовой

Серик Бейсембаев, социолог, специально для Vласти

Новые законодательные инициативы в сфере религии – классический пример того, как не стоит бороться с насильственным экстремизмом. Государству вряд ли удастся снизить риск экстремизма и терроризма через ограничение прав верующих и строгую регламентацию публичного религиозного поведения. Зато это может легко создать атмосферу всеобщего недоверия, спровоцировать религиозную рознь и расширить социальную базу для радикализма.

Религия – источник экстремизма?

Проект закона «О религиозной деятельности и религиозных объединений», который ныне обсуждается в Мажилисе, вызывает множество вопросов как по отдельным инициативам, так и своей общей направленностью.

Во-первых, противоречие заложено уже в самом названии законопроекта, которое как бы говорит о стремлении госорганов совершенствовать сферу религиозных отношений. Хотя документ, как следует из официальной презентации, и направлен на «профилактику религиозного радикализма и экстремизма» (в том специфическом понимании, которое существует у представителей профильного ведомства).

Возможно, для разработчиков законопроекта связь между религией и экстремизмом очевидна, но в мировой практике между этими двумя явлениями не принято проводить прямую параллель. Более того, среди зарубежных экспертов и исследователей существует консенсус, согласно которому отождоствление религии и насильственного экстремизма (пусть даже религиозно мотивированного) в госполитике является контрпродуктивным, если не взрывоопасным.

Во-вторых, предлагаемые нормы контроля вряд ли будут способствовать профилактике экстремизма в стране, и тем более помогать снижению риска насильственных актов. Взять, к примеру, одну из ключевых инициатив – запрет на использование и публичную демонстрацию атрибутов и внешних признаков деструктивных религиозных течений. Ведь очевидно, что отсутствие на улицах лиц с характерной внешностью – это далеко не показатель успешности борьбы с экстремизмом, не говоря уже об условности тех признаков, по которым будет определяться принадлежность людей к «деструктивным течениям».

При этом следует отметить, что уже сейчас правоохранительные органы задерживают лиц, имеющих бороду и штаны определенной длины, чтобы проводить с ними разъяснительную работу. Похоже, что законопроект хочет формализовать эту негласную практику, хотя подобным образом ещё не задерживался ни один потенциальный террорист.

В-третьих, в законопроекте без особой на то необходимости расширяются контролирующие полномочия профильных ведомств, в то время как действующее законодательство предоставляет все правовые возможности для успешной борьбы с экстремизмом, а сфера религиозных отношений в стране и без того чересчур зарегулирована.

Показательно, что в Закон «О религиозной деятельности и религиозных объединениях» с момента его принятия в 2011 году вносились изменения уже 6 раз. С каждой новой поправкой в этой области становится больше надзора, а также расширяется спектр полномочий профильных ведомств. Однако есть все основания полагать, что за этот период в стране не произошло пропорционального снижения риска насильственного экстремизма.

Безопасность или торговля угрозами?

Понятно, что сами разработчики законопроекта руководствуются установкой «безопасность прежде всего», которая стала абсолютно доминирующей во внутренней повестке после терактов 2016 года. Однако как показывает опыт других стран, абсолютизация безопасности без соответствующего баланса в виде соблюдения базовых прав и свобод граждан приносит больше вреда, чем пользы. В частности, внимание привлекают два негативных тренда, которые возникли за последние годы в результате чрезмерного увлечения безопасностью в ущерб другим приоритетам.

Первый тренд – это превращение политики по профилактике и борьбе с экстремизмом в огромную индустрию по «торговле угрозами». Это классическая ситуация, когда усилия по противодействию вызовам безопасности оборачиваются не решением проблемы, а демонизацией и «раздуванием» ее масштабов, а также повышением аппетитов госорганов по поводу новых полномочий и бюджетных денег.

Причем это происходит не по злому намерению, а само по себе, как результат естественной эволюции бюрократического аппарата, ответственного за устранение широко трактуемой угрозы. Хорошо иллюстрирует эту ситуацию новость о том, что на следующий этап госпрограммы по противодействию экстремизму и терроризму заложено 286 млрд тенге, что почти в 3 раза больше, чем было потрачено за предыдущие 5 лет ее реализации.

При этом исследования показывают, что общественные страхи относительно экстремизма по большей части навязаны масс-медиа и слабо соотносятся с повседневной реальностью. Согласно данным массовых опросов, большинство граждан хоть и говорит, что опасается терактов, однако на вопрос о том, какие проблемы их волнуют больше всего, угрозу экстремизма называют лишь в последнюю очередь.

Второй тревожный тренд – это попытки через административные методы расчертить границы «правильного» ислама и навязать его широкому кругу практикующих мусульман. Одновременно происходит активное культивирование враждебности ко всему, что не вписывается в эту искусственную рамку, не учитывающую объективное многообразие ислама. В результате, вместо борьбы с экстремизмом мы получаем борьбу с инаковостью и альтернативным взглядом на религию, что выражается в усилении репрессивных практик в отношении отдельных категорий верующих.

В этой связи стоит обратить внимание на то, как за последние 2 года стремительно растет число людей, привлекаемых к уголовной ответственности за возбуждение розни и пропаганду терроризма. Например, в 2017 году по статье «Возбуждение социальной, национальной, родовой, расовой, сословной и/или религиозной розни» осуждены 77 человек (в 2016 – 32, в 2015 – 19). По статье «Пропаганда терроризма или публичные призывы к совершению акта терроризма» - 92 человека, что опять же значительно выше, чем в предыдущие годы.

Значительная часть этих дел связана с так называемыми последователями «нетрадиционного» ислама. По сути, поводом для преследования становятся высказывания людей в поддержку своих религиозных взглядов, что расценивается стороной обвинения как превосходство одной религии над другой и возбуждение розни.

Благими намерениями…

Какова наиболее вероятная траектория развития описанной выше ситуации? При первом приближении напрашиваются аналогии с ближайшими соседями – Узбекистаном и Таджикистаном, где борьба с экстремизмом уже давно ведется путем прямых запретов и преследований за инакомыслие. (Хотя в Узбекистане сейчас пытаются пересмотреть прежнюю политику в сторону большей либерализации).

Цена тотального контроля в сфере религии, введённого в этих странах, всем известна. Речь не только о массовых нарушениях гражданских прав, но и той атмосфере страха и недоверия, в которую погрузились их общества на долгое время. При этом сама проблема осталась нерешенной, учитывая количество джихадистов из числа граждан этих стран, присоединившихся к группировке Исламское государство.

В случае Казахстана, который гордится своими достижениями в сфере конфессиональных отношений, законодательное закрепление репрессивного подхода является явным откатом назад. Понятно, что на уровне ответственных чиновников есть большой соблазн зарегламентировать религиозное поле и разделить верующих на «нормальных» и «опасных». Так проще управлять и показывать результаты.

Однако то, что выглядит гладко на бумаге, имеет особенность принимать причудливо-уродливую форму на практике. Особенно если это исходит из желания переформатировать реальность в соответствии с упрощенными и схематическими рамками понимания религиозной сферы.

Интересен пример Таджикистана, где есть госорган с очень характерным названием - Комитет по делам религий и упорядочиванию традиций. Помимо прочего, это ведомство следит чтобы госслужащие не ходили в мечеть в обеденное время, и чтобы семейные торжества проходили без признаков демонстрации излишеств. Целый аппарат госчиновников получает зарплату за то, что ходит по свадьбам и поминкам, и бдительно следит за соблюдением традиций, дресс-кода и «отсутствием излишеств».

Понятно, что в этой стране также руководствовались благими намерениями для «недопущения использования религии в деструктивных целях». Однако на деле получилось ровно наоборот – деструктивными оказываются действия самих представителей власти, откровенно раздражающих население вмешательством в их частную и семейную жизнь.

К счастью, имеющийся уровень гражданских свобод и политической культуры в Казахстане делает некорректными прямые сравнения нашей страны с упомянутыми примерами. В стране сложился совершенно другой общественный климат, где граждане не приемлют идею тотального регулирования всех сфер жизни, в том числе религиозного самовыражения.

В этой связи крайне важно не перегнуть палку, превращая политику в религиозной сфере в жестокий и беспощадный абсурд, когда длина бород и штанов становится предметом регулирования государства (пусть и подзаконными актами), а их нарушение уже карается по закону.

Для меня, как для специалиста по вопросам насильственного экстремизма, очевидно, что грубые попытки зарегулировать религиозное поведение и самовыражение людей административными методами будут лишь продуцировать новые угрозы безопасности. Поэтому профильному министерству, которое наверняка исходит из лучших побуждений, стоит лучше подумать над тем, как сделать религиозное поле страны более инклюзивным, а не идти на поводу у собственных фобий.

Еще по теме:
Свежее из этой рубрики