И, казалось бы, у Рушди, который в своих произведениях постоянно пишет о братстве и равенстве людей всех наций и религий, который был почти тридцать лет назад проклят и приговорен к смертной казни знаменитым иранским духовным лидером Хомейни, Рушди, за голову которого до сих пор объявлена награда в 4 млн долларов, - как никто другой мог бы стать объектом внимания нобелевского комитета. Он и становился им множество раз, но неизменно предпочтение отдавалось другим. Я думаю, причин тут две – во-первых, религиозные экстремисты несколько раз демонстрировали серьезность своих намерений, устраивая теракты в магазинах, где продавались книги Рушди, и были опасения, что в случае присуждения писателю премии, могут пострадать невинные люди. Но возможно и другое объяснение - жюри, скорее всего, затрудняется определить собственное отношение к творчеству Рушди. Уж больно оно замысловатое и ироничное – до такой степени, что порой кажется, что Рушди иронизирует над теми самыми западными ценностями, которые так дороги нобелевскому жюри.

Кстати, и роман «Сатанинские стихи», из-за которого в свое время разгорелся весь сыр-бор, на самом деле не направлен ни против пророка Мухаммеда, ни против ислама в целом. Он не представляет собой ни пошлой грубой карикатуры, вроде тех, которые печатаются в пресловутом журнале «Шарли», ни разоблачительных нападок на законы шариата, которые можно сегодня найти едва ли не в любом СМИ или западном романе на восточные темы. Просто к богам и пророкам любых (подчеркиваю – любых) религий, к любым великим полководцам, философам и прочим национальным героям любой страны Рушди относится просто как персонажам художественного произведения, то есть, с неизменными сочувствием и иронией. Он не принимает их слишком всерьез, в каждом видит (и прощает) слабости. Никаких иерархий по формальным признакам – те плохие, а те хорошие, - он никогда не выстраивает.

Но «Сатанинские стихи» написаны почти тридцать лет назад, а у нас речь о последнем крупном произведении Рушди, которое на английском языке было опубликовано чуть более года назад, а на русском вышло совсем недавно в московском издательстве АСТ. CORPUS. Называется, роман «Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей». С одной стороны, ровно столько времени продолжается действие романа. С другой стороны, если читатели не поленятся подсчитать, то у них получится 1001 день. То есть, автор недвусмысленно дает нам понять, что мы имеем дело со сказкой, волшебной сказкой, в духе тех, которые Шахразада когда-то под страхом смерти по ночам рассказывала царю Шахрияру. Салмана Рушди многоумные литкритики и литературоведы обычно причисляют к жанру «магического реализма», но поскольку, никто из них толком не может объяснить, что это такое, то мы предпочтем называть творчество Салмана Рушди сказками. Разумеется, сказками для взрослых.

Его новая сказка начинается буквально в наше время. Ну, может быть, два-три года назад. Во всяком случае, американский президент, тоже действующий в романе, описан уж больно похожим на Обаму. И внутренне и внешне. Автор не забывает упомянуть даже оттопыренные уши. Оттопыренные уши, однако, не помогают президенту спасти Нью-Йорк, где происходит действие романа, всю Америку и весь мир от вторжения… Нет, не инопланетян. А джиннов – жителей параллельного (а может быть, и перпендикулярного) нашему мира. Джинны, как все помнят по сказкам 1001-й ночи, это такие могущественные сказочные существа, которые обычно живут в старых кувшинах, покоящихся на дне морей, и для того чтобы вызвать их, надо прочесть заклинание или потереть старую лампу, найденную в засыпанной песками пещере. Разумеется, и старые кувшины, и старые лампы тоже есть в романе Рушди, но дело с джиннами, оказывается, обстоит посложнее. У них, как уже было сказано, есть свой мир, в котором все устроено совсем не так, как в нашем, и с которым нам лучше не связываться. Но временами между двумя мирами образуются воронки, и тогда черт знает – а, вернее, джинн знает, что только не может случиться. В данном случае происходит война миров.

Роман можно прочитать по-разному. На полном серьезе, как фантастический или фэнтезийный роман о традиционной борьбе Добра со Злом, с описанием грандиозных битв и всяких волшебных штук и приспособлений, которыми герои сражаются. А можно - как сатиру на наш, совсем не волшебный мир. Так, например, перед нашествием джиннов у некоторых землян (потомков сексуальных контактов джиннов и людей, имевших место в средневековье), обостряются волшебные способности их предков. Девочка по прозвищу Буря взглядом вызывает сыпь и коросту на лицах взяточников и коррупционеров, так что её специально водят по всем госучреждениям, и вскоре в Нью-Йорке почти не остается чиновников. Некая светская львица (похожая на Ким Кардашьян) от ревности начинает испускать молнии, которые убивают неверных любовников, чертовых подруг-разлучниц и вообще всех, кто вызывает её гнев. На мужчинах, гуляющих по Пятой авеню, вдруг испаряется вся одежда, а то, что они прятали от посторонних глаз, падает на землю. Кроме кошельков с заначками, виагры, контрацептивов и пистолетов, там оказываются и супружеские измены, и раздутый эгоизм, и несбывшиеся мечты. Ну и все в таком роде.

А вот как автор описывает «джинний» – то есть, джиннов женского пола: «джиннии, джинири — еще более таинственны и тонки, их еще труднее постичь, ибо это женщины-тени, состоящие из дыма без огня. Существуют свирепые джиннии и джиннии любви, но вполне вероятно, что обе эти разновидности джинний на самом деле одна: свирепый дух укрощается любовью или существо любящее из-за дурного обращения впадает в ярость, непостижимую для смертных мужчин». Согласитесь, что тут трудно не усмотреть довольно точную и сочувственную, но не вполне политкорректную («тени, состоящие из дыма без огня») характеристику самых обыкновенных женщин, чей дым нам, смертным мужчинам, приходится ежечасно вдыхать и чью, плохо объяснимую ярость, ежедневно терпеть.

А можно прочитать роман, как тонкое, блестяще стилистически и композиционно построенное эстетическое упражнение, где каждая фраза отсылает к какому-то культурному феномену прошлого и конце концов все эти ассоциации и коннотации сплетаясь в причудливые узоры создают для знатоков и ценителей настоящее пиршество, оставляющее долгое приятное послевкусие.

Наверное, кроме самого Рушди, за это мы должны поблагодарить и Любовь Сумм, переводчика романа, известную также и другими прекрасными работами. Ей удалось передать легкость, насмешливость и, я бы даже сказал, некоторую кокетливость стиля Рушди, которые позволяют его произведениям быть доступными не только т.н. «высоколобым интеллектуалам», но и самым наивным и простодушным читателям.

Из недостатков главным, наверное, остается общая для всего творчества Рушди «неглубокость», одномерность психологии персонажей. Впрочем, это можно сказать и о героях сказок «1001 и 1-й ночи». Я бы также отметил и некоторую затянутость романа. Война между людьми и волшебными сущностями описана слишком уж подробно, так что действие, теряя динамику, начинает провисать. Дерзну предположить, что если бы роман был короче на треть, он производил бы более цельное впечатление. Впрочем, этот недостаток, наверное, не будет выглядеть таковым в глазах читателей, которых заинтересует, в первую очередь, сюжетная сторона.

Но лично я порекомендовал бы и эту и все другие книги Рушди не тем, кто читает, чтобы узнать, чем кончилось, и кто кого убил или победил. И не тем, для кого главное полюбоваться на самого себя – вот, мол, какой я интеллектуал и какие сложные книжки читаю! А тем, кто просто любит это прекраснейшее дело – читать. Наслаждаться острым словцом, неожиданным сравнением, ярким образом, свежей мыслью, ну и, конечно, в первую очередь, языком (тут ещё раз помянем добрым словом переводчика Любовь Сумм).

В общем, как лет десять назад охарактеризовали бы роман на своем жаргоне завсегдатаи Интернета, – годная книга.

Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей: роман / Салман Рушди; пер. с англ. Л. Сумм. — Москва : Издательство АСТ: CORPUS, 2017. — 368 с.