Мое знакомство с творчеством Павла Зальцмана было неожиданным и ошеломляющим. Это случилось за тысячи километров от Алматы, в Украине, в тёплом Коктебеле, на берегу моря. Шёл Волошинский фестиваль, церемония награждения победителей конкурса, раздача дипломов и подарков. Мне уже всё вручили, и я сидел на скамейке под деревом: то болтал с соседями, то прислушивался к тому, что говорили на сцене. И вот, вышел представитель издательства «Водолей», стал показывать книги, предназначенные для вручения победителям, а среди них – книгу с названием «Сигналы Страшного Суда». Имя автора мне, признаться, ни о чем не говорило: Павел Зальцман. И, вдруг, человек на сцене произносит:

- Зальцман был близок с обэриутами и, по сути, стал чуть ли не единственным автором, кто продолжил развивать созданную ими поэтику абсурда.

А я ведь на обэриутах вырос. Я ведь наизусть знаю половину стихов Хармса, Введенского и Олейникова. У меня ведь «Козлиная песнь» Вагинова до дыр зачитана, а для Заболоцкого выделено специальное место в шкафу. И откуда же взялся этот Зальцман? Почему же мне он неизвестен? Прислушиваюсь.

- А ведь Зальцман – не только литератор, но и художник, – продолжает человек на сцене. – Будучи учеником Филонова…

Я вообще не верю своим ушам. Еще и ученик Филонова? Да это ж мой с детства любимый художник! Я ведь лет до четырнадцати вообще других художников не признавал. Что за Зальцман? Откуда?

- Большую часть своей жизни Павел Зальцман провел в Казахстане, в Алма-Ате, - говорит издатель, - там он работал художником-постановщиком на киностудии «Казахфильм».

Я сползаю со скамейки. Так это еще и наш, алма-атинец? Не может быть! Да еще и художник-постановщик «Казахфильма», а значит, наверняка, был знаком с моим дедушкой, который как раз в те годы тоже работал на «Казахфильме». Как же так получилось, что о последнем обэриуте, ученике Филонова и коллеге моего деда я узнаю только сейчас и здесь?

Я был потрясен и ужасно заинтригован. Книгу мне заполучить, правда, не удалось, она ушла другому победителю. Но чуть позже я ее нашел и прочёл. А потом прочёл рассказы Зальцмана. И, наконец, добрался до романа «Щенки».

Зальцман оказался потрясающим. Чем больше я восторгался, тем больше понимал, что Зальцмана-писателя в Алматы почти не знают, только Зальцмана-художника, да и то, пожалуй, лишь в довольно узких кругах. И я начал пытаться это исправить – говорил о Зальцмане в своих интервью, читал его стихи на литературных вечерах, рекомендовал его книги к прочтению в книжных обзорах…. Мне очень хотелось посвятить Зальцману один из выпусков «Литературного клуба» - TV-передачи, которую я тогда вел – но сначала у нас не было книг (оказалось, что в книжных магазинах Алматы книг Зальцмана просто нет, ни одной!), потом книги получилось заказать из Москвы, но выяснилось, что в передачу некого пригласить: нужна была медийная персона, знакомая с творчеством Зальцмана, а такую персону найти было ой как непросто. И, наконец, пока мы со всем этим разбирались, передачу просто закрыли указом сверху.

Но имя Зальцмана продолжало то и дело возникать где-то рядом. К примеру, как-то у Айгерим Тажи вышли очередные переводы стихов в американском журнале Atlanta Review, а когда журнал пришел по почте, оказалось, что в этом же номере – стихотворение Зальцмана (тоже в переводе, естественно). Каждый раз я изумлялся – как же так? Откуда они знают Зальцмана, если мы здесь до сих пор его не узнали?

В 2014-м году я впервые был на Франкфуртской книжной ярмарке, куда меня, как новоиспеченного лауреата «Русской премии», пригласили провести встречу с читателями, а спустя год собрался во Франкфурт снова. И перед самой поездкой мне попалось на глаза интервью, в котором немецкая переводчица Кристиана Кёрнер рассказывала о том, что занимается переводом «Щенков» Зальцмана. Вот это новость! И живет Кристиана как раз во Франкфурте. К тому моменту я уже серьезно задумывался о том, чтобы написать какой-то материал о Зальцмане, поэтому недолго думая, отправил письмо Кристиане (спасибо друзьям и facebook за контакты) и договорился о встрече.

Это небольшое интервью долго лежало в недрах моего компьютера, и уже стало частью большого текста о Зальцмане, с которым я продолжаю работать. Но новость о вручении премии Пауля Целана навела меня на мысль, что опубликовать фрагменты этого разговора сейчас – как нельзя более кстати.

***

Кристиана, как так получилось, что вы начали читать и переводить Зальцмана?

Вы знаете, мне эту книгу – повесть «Щенки» – порекомендовала Татьяна Баскакова. Она сказала, что, мол, эта книга тебе понравится, надо переводить. И действительно, мне жутко понравилось с первых же страниц. Я начала перевод и поиск издательства. И уже через полтора года у меня был контракт. В Германии сейчас есть мода (я думала, что это кратковременно, но эта волна продолжается) на русскоязычную литературу первой половины 20-го века – это такие имена, которые не очень хорошо были известны даже в России. Например, «Роман с кокаином» М.Агеева, проза Гайто Газданова и так далее. Это всё вещи немного экспериментальные. Удивительно, но эта мода длится уже более четырёх лет. И продаются книги хорошо, и критики продолжают обращать на них внимание. Поэтому, наверное, мое издательство и согласилось так быстро. Это повезло просто и Зальцману, и мне…

…и немецким читателям!

О да! Хотелось бы, чтобы больше людей его читали. Это ведь очень своеобразное, очень оригинальное творчество, подобного которому просто нет. У меня это чувство было совершенно отчетливым. Я помню, что когда я начала читать первые страницы книги, то сразу поняла, что вот такого я в жизни никогда не читала на русском языке. С другой стороны, ну мало ли чего я не читала на русском языке? Славистика была у меня не главным предметом, я германист по образованию. Так что я решила, что возможно я просто что-то пропустила. Но потом, когда мы стали обсуждать книгу Зальцмана на одной из творческих мастерских, которые у нас периодически случаются, я увидела реакцию других переводчиков: что это такое?! Мы в жизни такого не читали! Вообще не знали, что существует такая литература! А одна моя коллега, я это точно помню, сказала так – вот, Зальцман показывает, насколько изуродовали историю русской литературы, насколько всё в ней отрезали, убили, потому что вот в этих текстах видно, как эта литература могла бы продолжаться и развиваться в ХХ-м веке. Но этого развития не случилось, за исключением работ буквально нескольких авторов. Ведь был, например, в русской литературе Андрей Платонов – это тоже автор абсолютно своеобразный, ничего подобного больше нет. Платонов и Зальцман не схожи, но это такие… будто бы острова – писатели той русской литературы, которая могла бы существовать, если бы ей было позволено эволюционировать.

Мне кажется, что уникальность прозы Зальцмана ещё и в том, что это такая… как бы, сверхлитература, что ли. И дело не только в гиперреализме, вот в этой тонкой грани между абсолютным реализмом и фантасмагорией, но и в том, что в его прозе будто бы смешаны все виды искусства. Читая «Щенков», я всё время ловил себя на том, что история превращается то в кино, то в картину, то в музыку, то в стихи. Это все, конечно, сделано в форме вот такой прозаической вещи, но каким-то удивительным образом эта проза далеко выходит за привычные рамки.

Да! Там есть все виды искусства, все жанры литературы и несколько эпох еще. Да, вы правы, это очень здорово. Пожалуй, сильнее всего в «Щенках» я ощущаю присутствие элементов кино. Но, конечно же, там есть и музыка, и театр. И картины тоже.

Ну да, ведь у Зальцмана и опыт соответствующий – он и художник, и кинематографист…

Разве что о Зальцмане-музыканте мы ничего не знаем.

А вообще, это, наверное, очень трудно переводить такие тексты, да? В «Щенках» ведь постоянно меняется форма повествования, и то игра слов, то абсолютное словотворчество…

Конечно, это было страшно сложно. Мне тоже приходилось придумывать неологизмы, а чтобы они получились наиболее точными – советоваться с другими людьми, ориентироваться на атмосферу, ситуацию. Да вообще, этот текст очень много раз меня удивлял. К примеру, уже в первой главе есть прием, уводящий от классической прозы – это длинные-предлинные предложения, которые разделяются абзацами, и выглядит всё это, как стихи. Всё там как-то по-особенному звучит. Или, например, диалоги, помните? Когда разговаривают дядя, жена, племянник… Это ведь Беккет, абсолютный Беккет! Но Зальцман не мог читать Беккета, правильно? Все эти вещи он написал в то время, когда никакого Беккета не было. Ну, то есть Беккет был, но еще ничего толком не издал. И когда начинаешь читать вроде бы обычный роман о гражданской войне, а потом вдруг он превращается то в абсурдную пьесу, то в стихи – это производит потрясающее впечатление. Кстати, главная проблема с переводом – чуть ли не самое страшное для меня – это опасение недопонять чего-то. Потому что фраза у Зальцмана строится очень оригинально, и всегда есть очень много нюансов, за счет которых формируется смысл повествования.

У Зальцмана ведь еще многое не издано…

Да, я тоже знаю, что есть дневники и роман о Средней Азии. Ну, будем ждать и надеяться, что они тоже увидят свет.

***

И они увидели. С момента нашей беседы с Кристианой прошло уже почти два года. За это время вышла новая книга Павла Зальцмана – его дневники под общим заглавием «Осколки разбитого вдребезги» (М.: «Водолей»). Готовится к выходу (и я с нетерпением жду этого) еще один его роман «Средняя Азия в Средние века» (М.: «Ad Marginem», с комментариями Татьяны Баскаковой). Проза Павла Зальцмана привлекает внимание не только российских издателей и читателей, но всё активнее выходит к читателю зарубежному. И премия Пауля Целана, врученная Кристиане Кёрнер за виртуозность и поэтичность перевода «Щенков» – лишнее тому подтверждение.

Может быть, еще немного, и мы тоже вспомним, что это именно у нас в городе больше сорока лет вплоть до самой смерти жил совершенно гениальный писатель, и начнем читать его книги.