V: Владимир Владимирович, нельзя не спросить о том, что захлестнуло медиа в последние месяцы — так называемые «информационными войнами». Это действительно «войны» или может, чрезмерное использование технологий?

В.П. Это превращение средств массовой информации в средства пропаганды. Больше ничего. Это результат того, что сегодня в России основные средства массовой информации, прежде всего, конечно, федеральные телевизионные каналы, либо напрямую принадлежат, управляются властью, либо опосредованно принадлежат и управляются властью. Перед ними стоят определенные политические задачи, которые сегодня пытаются решать в том числе, используя контролируемые ими средства массовой информации. Можно называть это информационной войной, можно называть это как угодно, это все описательные вещи. На самом деле это просто превращение информации в пропаганду. Когда отбирается только то, что выгодно, то, что работает на твою политическую цель. И при этом нельзя сказать, что это вранье. Это хуже вранья. Потому что это полправды. А полуправда более убедительна, чем неправда.

V: Политики бы вам возразили: СМИ — это инструмент.

В.П. Политик, значит, плохо разбирается в этом. Можно все что угодно сказать. Изначальное название — средства массовой информации. И они придуманы не для этого, не политики их придумали. Они возникли довольно-таки стихийно и очень давно. Люди, их создававшие в разных странах, особенно в Европе, поначалу довольно сильно страдали, поскольку эти средства массовой информации — а тогда не очень массовой, были сугубо печатными — большинство народу читать не умело. Но, тем не менее, они были созданы с тем, чтобы доводить до читателя правду. Власть не любит правду. И не только власть. Оскар Уайльд когда-то сказал: «Если вы хотите сказать человеку правду, то рассмешите его. Иначе он вас убьет». И так возникли средства массовой информации. Недаром во Франции непосредственно перед Великой французской революцией 1789 года СМИ стали называть четвертой властью. Именно властью — потому что они очень сильно влияют на людей и владеют мыслями общества. Это их цель, это их смысл. Доводить информацию — в наиболее полном, сбалансированном, объективном, правдивом виде до потребителя.

Другое дело, что в разное время в разных странах разные силы пытались и пытаются превратить СМИ в средство обработки общественного мнения. При этом это общественное мнение осуществляется кем? Людьми, которые называют себя журналистами. Но на самом деле они предают свою профессию. Я не особенно виню их, потому что — ну, надо кушать. Есть семья, есть дети. И потом, в некоторых странах -страшно. Как писал Евтушенко, у него было замечательное стихотворение о Галилее, которое начинается словами: «Сосед ученый Галилея был Галилея не глупее. Он знал, что вертится земля. Но у него была семья». Но, тем не менее, даже если иногда оправдывать, факт тот, что эти люди перестают быть журналистами, то надо понимать, это как девственность — потерял — все, обратно не будет. И таких очень много. Я говорю сейчас — в России, но это происходить далеко не только в России. Так что политик, который мне так ответит, он просто либо хотел бы, чтобы так было, чтобы оправдать ситуацию, либо просто не понимает в этом ничего.

V.: А каково сегодня место журналистики, современных средств массовой информации?

В.П. Никакого отличия нет от того, что было вчера, и что будет завтра. Я говорю о том, что сегодня, например, в России, есть журналисты, но по сути дела, нет журналистики. Есть отдельно взятые люди — да. А журналистики как таковой, как профессии, как влияющей силы — нет. Это не только в России, но я говорю о той стране, которую я прилично знаю.

Роль всегда одна и та же. В конце концов, роль журналистики — она определена и довольно узка. Это — обращать внимание общества на проблемы. Вот что делает журналистика. Потому что там, где есть успехи — можете не сомневаться, власть об этом сообщит, и конечно, припишет себе с огромным удовольствием. А вот там, где проблемы — конечно нет. При этом, идея не в том, чтобы обязательно критиковать власть. Идея в том, чтобы сказать: «Посмотрите, там непорядок». Связанный с властью — значит с властью, связанный с чем-то другим — другим. Но доводить это, эту истину до максимального количества людей, забывая, невзирая, игнорируя такие представления, как патриотизм, как... ну это может нанести ущерб кому-то или чему-то. Я могу привести два примера. Вот буквально недавно два американских журналиста и два британских журналиста получили премию имени Джорджа Полка (Премии Джорджа Полка были учреждены в 1948 году, в память корреспондента CBS Полк, Джордж, убитого при освещении греческой гражданской войны (Гражданская война в Греции) — прим. V.). эти четверо получили премию за то, что опубликовали материалы Сноудена. Две газеты тоже получили премию — Пулитцеровскую — The Washington Post в Америке и The Guardian в Англии — за то, что они это все (материалы Сноудена- V) опубликовали. Ну, казалось бы — эти публикации, эти разоблачения Сноудена, они нанесли ущерб Америке? Безусловно. Репутации Америки? Безусловно. Репутации Обамы? Безусловно. Можно было бы сказать, что публикации этих вещей в Америке — это непатриотично, наносите ущерб нашему президенту, нашей стране. На что ответ таков: тот факт, что без нашего ведома нас ЦРУ подслушивает и читает наши письма — это факт, который от нас скрывать нельзя, вы обязаны нам об этом сказать, если вы это знаете. И патриотизм тут не при чем.

Другой пример — это когда один американский ученый выкрал пентагоновские бумаги, из которых явствовало, что на самом деле во время вьетнамской войны вьетнамские торпедные катера не нападали на американские судна, а было сказано, что напали, что давало право начать бомбить Северный Вьетнам. Так выяснилось, что это все было подстроено, что никаких катеров-то не было. Это абсолютно был секретный документ, который этот человек выкрал, совершив уголовное преступление. И передал газете The New York Times. Из этих документов выходило, что президент страны, тогда это был президентом Джонсон, не только обманул весь мир, он своему собственному народу наврал. И начал войну, на которую не имел права, подстроил это все. Это нанесло ущерб репутации Джонсона? Да. Репутации Соединенных Штатов Америки? Безусловно. И, тем не менее, редколлегия The New York Times решила это опубликовать. Исходя из того, что народ имеет право знать, что на самом деле происходит.

Вот это — задача, это главная, может быть, единственная задача журналиста и журналистики, который отвечает только перед своей аудиторией. Не перед государством. Не перед президентом. Не перед партией. Не перед хозяином. А только перед своим читателем. Слушателем. Зрителем.

V: Думаете, подобное возможно на постсоветском пространстве?

В.П. Ну, теоретически — разумеется, а практически — не очень. Потому что здесь другие традиции совершенно другие представления о том, что такое журналист. Все-таки в советское время журналистов называли солдатами идеологического фронта, задача которых была — разъяснять, продвигать политику партии и правительства. А что такое солдат — солдат получает приказ, если хорошо его выполняет — получает поощрение, медаль, орден, повышение в чине. Но все равно он получает приказ. Другое представление вообще о том, что такое журналистика и кто такие журналисты.

Я не могу судить о всех бывших республиках СССР. Но могу сказать, что в самой Российской Федерации — это нереально в том объеме, о котором я сейчас сказал. Об Украине говорить не будем. Белоруссия — это вообще... И я очень сомневаюсь, что это возможно в странах бывшей советской Средней Азии, в Казахстане. Возможно, сейчас это стало более возможно в Грузии.

Возможно, я недостаточно знаю. Но в принципе, это очень трудно внедрить, с учетом того, что этого никогда не было. Это процесс. Процесс понимания того, для чего существует средства массовой информации. И что на самом деле власти выгодно в принципе, чтобы средства массовой информации были именно такими.

V: А средства массовой информации, на ваш взгляд, тоже способствуют такому положению дел?

В.П. Они боятся. Они понимают, что может последовать реакция. Что не будет этого главного редактора, закроют само средство массовой информации, ну и так далее. Они прекрасно отдают себе отчет в этом. И, конечно, не заблуждаются, но требовать от людей героизма в каком-либо виде я не считаю возможным. Сам — пожалуйста, можешь быть героем — будь. Но от других требовать этого не надо. Да, ситуация такая. Сейчас, конечно, быть журналистом — в России, по крайней мере, могу сказать — довольно тяжелое занятие. И непростое. Ну, если только ты не работаешь на власть, но тогда ты уже не журналист.

V: Как вы сами к такому положению журналиста относитесь?

В.П. Плохо отношусь. А что можно сделать? Я, благодаря определенному стечению обстоятельств, многих обстоятельств, все-таки имею возможность работать таким образом, как я хочу. Я иду на определенные компромиссы, конечно же. Вообще без компромиссов никто не работает. Но я все-таки могу делать то, что я хочу делать. Но я понимаю, что я — единица, что подавляющее большинство не может так работать. Я говорю о федеральных каналах. Потому что если брать такие источники информации, которые выходят на гораздо меньшее количество зрителей, или читателей, или слушателей, то у них есть эта возможность. «Эхо Москвы» — пожалуйста, лепит что хочет. «Новая газета» — пожалуйста, с утра до вечера Путина матерят — и ничего. Но потому, что у власти в этом смысле очень циничный взгляд на средства массовой информации: чем меньше аудитория — тем свободнее. А если вы дома вы делаете стенгазету — то вообще можно что угодно.

Как я могу относиться? Я отношусь плохо, и говорю об этом публично. Я просто понимаю, что мне могут возразить — да и что, ты говоришь, ну и что. Я придерживаюсь того мнения, что во-первых, под лежачий камень вода не течет. Второе — что капля камень точит. И третье — что единственный способ чего-то добиться — это об этом говорить. Потому что сегодня ты говорил, завтра уже второй, послезавтра — третий и так далее. Это процесс. И нельзя ожидать, что вдруг сразу все это решится. Не бывает так. Поэтому я к этому отношусь... с одной стороны, мне это отвратительно. Но с другой стороны я понимаю, что это неизбежно. Я просто буду продолжать делать то, что я могу. Я не думаю, что у кого-нибудь есть другой выход. Потому что или так — или уходи из профессии.