Асель Есжанова: Ваша последняя книга «Назад к типологии советского массового жилья и панельных домов в СССР 1955-1951» (Towards a Typology of Soviet Mass Housing. Prefabrication in the USSR 1955-1991) - результат многолетних исследований. Как вы пришли к этой идее?

Филипп Мойзер: Впервые я встретился с типовой застройкой в начале 90-х. Я приехал в Берлин, который в то время был местом социалистической архитектуры. Я учился дизайну в Берлинском Техническом Университете почти сразу после воссоединения Германии, и мне было очень любопытно узнать о восточной части города. Все было новым для меня – городская планировка, архитектура, общественные пространства – абсолютно другое. Очень скоро у меня появилась возможность пройти стажировку в некогда партийной газете Восточной Германии, которая позже стала независимой.

Был такой город - Сталинштадт, основан в 1953 году (городок при металлургическом комбинате на востоке ГДР, ныне находится в составе современного города Айзенхюттенштадта -V) и располагался близко к границе с Польшей. Он был построен исключительно для рабочих огромного сталелитейного завода – комбината. По мере того, как город рос десятилетиями, можно было наблюдать разные поколения застройки социалистической Германии. Так я стал разбираться в жилых комплексах социалистического мира. Шаг за шагом я находил все больше информации, хотя было ощущение, что в то время никто не интересовался этой темой. Несколькими годами позже, я посетил Ташкент. Было интересно увидеть росписи на фасадах. Тогда я начал исследовать все эти мозаики, но не мог ничего найти, и никто не мог предоставить мне информации на этот счет и тогда я решил провести свое собственное исследование. Собственно говоря, это и послужило отправной точкой для книги по истории массовой советской застройки.

А.Е.: А что вас взволновало больше всего и было отражено в книге, помимо того факта, что вы находили эти застройки экзотическими?

Ф.М.: Я бы не сказал, что я нашел их экзотическими. Экзотический – это что-то настолько далекое, чего ты не можешь коснуться. Эти же дома были более понятны мне. В чем была разница, так это в цветах – они были такие разноцветные и так много разнообразных решений. И это было причиной моего возросшего интереса к ним. К тому же, у меня две профессии – я учился на архитектора и на журналиста. Как архитектор, я был знаком с панельной застройкой, а как журналисту мне было любопытно узнать истории этих проектов, но никто не мог мне о них ничего рассказать. Узбекистан не сильно гордился тем фактом, что когда-то страна была частью СССР, они пытались игнорировать это и сформировать новую идентичность. И я искал информацию.

А.Е.: Как археолог?

Ф.М: Все больше, как Чарльз Дарвин от архитектуры. Или лучше – как Чарльз Дарвин от массовой панельной застройки. Я обнаружил несколько «костей» в Восточном Берлине и Ташкенте, и затем пытался восстановить всю эволюцию панельной застройки. В течение последних 12 лет я пытался идентифицировать маршрут между двумя этими городами и обнаружил удивительную вещь – концепция массовой застройки покрывает расстояние в 13 000 км между Балтийским морем и Тихим Океаном – от Калининграда до Владивостока. Как архитектор, я очарован идеей создания такого типа архитектуры, которая охватывает треть суши. Моей первоначальной идеей было исследование только одной серии «панелек». Однако очень скоро я узнал, что всего существует порядка 500-600 типов и все они отличаются друг от друга. Конечно,кто-то может распознать некоторые сходства и группы, но, в конце концов, ты понимаешь – они сильно отличаются друг от друга. Единственное, что их роднит – идея подготовить все строительные компоненты заранее на заводе, а затем транспортировать их по рельсам или по дороге на строительную площадку для монтажа. Для такой страны, как Советский Союз, это было практически идеальным решением, потому что позволяло собирать панели в дома как на Севере, так и в горячих пустынях советского Востока. Это делало строительство возможным всюду. Требовалось только сырье, которое было несложно найти, и домостроительный комбинат – АДК (в Тастаке, Алматы - А.Е.). Как только я обнаружил, что есть отличия, и это касается и прекрасных настенных мозаик, и национальных особенностей и местного влияния – я начал свое исследование.

А.Е: Несколько лет назад мой друг показал мне вашу книгу «Эстетика пустоты» про постсоветскую архитектуру в городах Центральной Азии. Тогда я впервые услышала о вас. Затем после нескольких лет жизни за рубежом, я вернулась в Казахстан. На этом этапе я была достаточно скептично настроена в отношении казахстанской архитектуры. Но ваша книга сильно меня впечатлила - так это было честно и поэтично. Затем мы встретились с вами лично, и вы мне показали другие свои книги о Казахстане. На ваш взгляд, есть ли какая-то общая нить, которая все их объединяет?

Ф.М: Все они – об эстетике. От первой книги «Эстетика пустоты» до последней – «Эстетика панельной застройки». Первая была опубликована в 2002. Я был увлечен пустыми территориями в Казахстане – пустотами степи. А казахстанские города – они находятся среди этих бескрайних степей. Эти города были пустыми, ну, строго говоря, не пустыми, но я сравнивал низкую плотность населения евразийских городов с плотностью населения европейских. По этой причине я и заявил, что эти города обладают эстетикой пустоты. Можно встретить пустые пейзажи, а можно – города с социалистической идентичностью, они характеризуются пустым общественным пространством.

Это объясняется тем, что земельный участок не был коммерческим продуктом в Советском Союзе. Все принадлежало государству. На контрасте - в капиталистических городах пользование земельными участками определялось законами рынка, что означало наличие плотно-заселенных центральных территорий и прилегающих участков с низкой плотностью населения. В социалистических городах центр обычно имел меньшую плотность населения, но там были широкие площади для различных демонстраций и всяческих официальных мероприятий. Микрорайоны или города-спутники имели большую плотность населения. Пожалуй, это и послужило причиной того, что я так назвал свою первую книгу. На протяжении долгих лет я следовал этой идее эстетики и поэтому моя последняя книга - об эстетике типовой панельной застройки. То есть, отвечая на ваш вопрос, все это об эстетике. Все мои работы я писал с точки зрения архитектора. Я все рассматриваю, как архитектор.

А.Е: Вы считаете себя наблюдателем. С точки зрения обозревателя и архитектора - что является самым интересным аутентичным аспектом, на ваш взгляд, в Казахстане и других бывших союзных странах за последние 15 лет?

Ф.М: Если говорить о Казахстане, то я должен сказать, что сильно выросло качество строительства. Теперь архитектура не просто подпитывает спрос – вопрос не только в количестве, но и в качестве. И это самое большое изменение.

А.Е: И как наблюдатель, который посещал Казахстан на протяжении 15 лет, вы чувствуете, что города в Казахстане стали больше глобальными? Существует ли для нас риск потерять свою идентичность? Или вы до сих пор можете усмотреть в этих городах сильный национальный характер?

Ф.М: Что есть идентичность? Я бы перефразировал ваш вопрос следующим образом – Казахстан потерял свои традиции? Идентичность постоянно меняется. Казахи всегда составляли половину всего населения Казахстана, и в стране было много национальностей и этнических групп, которые жили вместе. Последние архитекторские проекты тесно связаны с казахской культурой. Я обнаружил, что сильное стремление к усилению национальной архитектуры зафиксировано в орнаменте на зданиях: он больше казахский, нежели казахстанский. Это отражает то, что происходит в Казахстане – люди знают, чем они не хотят быть. Они заявляют, что их идентичность больше не советская. Советская модель провалилась. Только половина всего населения Казахстана – коренные казахи, другая половина – состоит из представителей других национальностей. В более глобальном контексте, идентичность Казахстана – евразийская. Но что будет происходить со следующим поколением, так называемыми digital natives (цифровым поколением)? Они выросли со смартфоном в руке. Их идентичность более тесно связана с вопросом о том, на каком языке они говорят - Android или Apple?

А.Е: Вы один из самых выдающихся исследователей советской архитектуры с фокусом на наследии советского модернизма. Вы видите какой-то упущенный потенциал того исторического периода? Молодежь ностальгирует по советским временам и их эстетике. Они восхищаются пластикой и геометрией советских построек. Другие считают, что эта архитектура, созданная в период колониализма, девальвирует национальную идентичность и поэтому мы должны игнорировать её ориентиры.

Ф.М: Я знаю, что в бывших нерусских советских республиках советский модернизм считается архитектурой колониализма. Но если сравнивать колониальную архитектуру с советской архитектурой, можно понять, что у них был разный подход. Колониальная архитектура была создана, когда англичане, французы, голландцы и испанцы экспортировали свою архитектуру в другие страны. Советский модернизм же произвел самую современную архитектуру XX-го века – самое сильное современное движение после 1920-х. Эта архитектура охватывает треть полушария. И задачей русских не было колонизировать казахов, их задачей было создать новый вид - homo soveticus.

А.Е: И тем не менее, архитектура была инструментом создания и контроля нового политического режима.

Ф.М: Советская архитектура вдохнула жизнь и новую идентичность в поколение, родившееся в 1930-х и 1940-х. Пик советского модернизма пришелся на 1960-1970-ые, он является глобальным международным стилем, влияние на который оказала локальная идентичность. Это был не просто модернистский стиль, а скорее структура, в рамках которой разные советские республики трансформировали некоторые составляющие и наградили их локальной идентичностью. Большинство зданий в столицах бывших союзных республик были построены местными архитекторами и инженерами.

А.Е: … которые учились в Санкт-Петербурге и Москве.

Ф.М: В конце концов, они возвращались на свои родные земли и там применяли свои знания. Возвращаясь к вопросу о том, почему молодежь так очарована… (советской архитектурой - V) Интересно, что они очарованы архитектурой не предыдущего периода, например сталинским неоклассицизмом, они очарованы советским модернизмом.

А.Е: А какую роль в истории сыграл сталинский стиль?

Ф.М: Советский модернизм был инструментом, противостоящим сталинскому неоклассицизму. Это одна из причин того, что он был настолько успешен во время поствоенного советского периода. Советский модернизм был инспирирован Хрущевым, который пытался сделать что-то в пику Сталину. Без Сталина Хрущев никогда бы не был таким успешным. Он руководил страной всего 9 лет и в самом начале никто не ждал от него такой влиятельности. Другой интересный факт - у Хрущева никогда не было такого авторитета, как у Сталина до него и Брежнева после. Хрущев остался интермеццо между ними. И только благодаря архитектуре и благодаря тому, что он продвигал советский модернизм против сталинского стиля, он наделял себя полномочиями против сталинского режима. Его первая критика в адрес Сталина была связана с архитектурой – 7 декабря 1954 года он произнес знаменитую речь перед архитекторами и строителями во время строительной конференции, где он заявил, что при Сталине тратили слишком много денег и злоупотребляли украшательством. В конце он сказал, что вот наш путь в будущее лежит через типовую застройку и индустриальную архитектуру. Полное его заявление (читает): «Наша страна активно занимается строительством промышленных предприятий, жилых зданий, школ, больниц и других структур. Эта программа строительства имеет жизненно важное значение. Мы обязаны значительно ускорить процесс, улучшить качество и сократить затраты на строительство. Чтобы сделать это, у нас есть только один путь – и этот путь индустриализации строительства».

А.Е: Это заявление относилось как к архитектуре, так и к будущему.

Ф.М: За всем этим стояло заявление: «Мы развиваем индустриализацию». Хрущев настолько преуспел с этой программой, что он смог поколебать общественные настроения против Сталина. Это было лишь спустя полтора года после смерти Сталина – когда для многих людей тот все еще оставался лидером. Фокус на строительстве и жилищной программе был единственной возможностью Хрущева разбить старые идеи. Более того, этот метод убеждал людей в том, что они должны смотреть в будущее, вместо того, чтобы горевать о Сталине. Хрущев начал свою антисталинскую кампанию с архитектуры. Это привело меня к мысли о том, что отправной точкой советского модернизма была архитектура, инициированная в пику Сталину. И возможно по этой же причине советский модернизм до сих пор вдохновляет молодых людей. Молодежь всегда пытается изменить мир и привнести в него новые идеи. Поэтому они идентифицируют себя с этим типом архитектуры. Советский модернизм был совершенно иным в сравнении со сталинским классицизмом.

А.Е: В связи с этим возникают новые вопросы. Ну, во-первых, история циклична. В какой-то момент ситуация повторит себя. Вы видите какую-либо альтернативу официальной архитектуре, предложенной государством? Будет ли создан какой-то новый тип архитектуры? Во-вторых, архитектура всегда была самым мощным медиа, гораздо мощнее литературы или изобразительного искусства. Но сегодня интернет генерирует новые пространства и ландшафт. Как вы считаете, на данном этапе, когда благодаря технологиям появились новые медиа, архитектура теряет свою силу? Теперь она, возможно, не столь выразительна, уникальна и эффективна, как раньше. Могут ли новые поколения использовать архитектуру, как инструмент, привносящий изменения?

Ф.М: Архитектура всегда была и останется самой влиятельной средой искусства. Кроме того, с возникновением новых медиа, она стала еще более мощной. Сейчас легче найти множество архитектурных изображений. Архитектура затронула все социальные сети и предлагает больше возможностей для поиска информации, чем когда бы то ни было ранее. Каждый использует архитектуру, в качестве примера. Люди не делают этого сознательно, они используют архитектуру инстинктивно.

А.Е: Архитектура так сильно встроена в нашу жизнь, в наши мысли… Как вы думаете, наступит ли время, когда новое поколение казахстанцев будет использовать архитектуру как способ самовыражения?

Ф.М: Сейчас Казахстан – на пути к постиндустриальному обществу, обществу знания. Китай – страна индустриальная. Индия – страна производства. Казахстан – в переходе от постсоветской индустриальной страны к получению статуса современного казахского постиндустриального государства. Конечно, этот путь вымощен множеством препятствий. Молодое поколение в развитом мире меньше интересуется политикой. Архитектура была инструментом, или, лучше даже - проводником изменений в обществе и политике. Например, русский конструктивизм нарисовал картину новой страны, нового общества и новой политической системы. Сталин переключился на социалистический реализм, тогда как Хрущев объявил о конце дорогостоящего развития. Потом наступил период индустриальной и типовой архитектуры. Власть диктовала архитектурный стиль. Архитектура всегда была инструментом политических изменений. Но сегодня мы как-то утратили политическую мотивацию.

Если оглянуться назад, посмотреть на 1960-1970-ые, архитектура всегда за что-то боролась. На исходе Советского Союза люди боролись за независимость. За что мы боремся сегодня? В Германии поколение моих родителей, также как и мое, боролось за воссоединение страны. Поколение ваших родителей боролось за независимость Казахстана. Из этого всего можно сделать вывод, что сейчас архитектура не нужна, как инструмент так сильно, потому что нет политических целей. Во времена Маркса и Энгельса было мало богатеев и много очень бедных людей. Сейчас мы на пути к тому, чтобы рос средний класс. Больше нет таких политических целей, как те, которые преследовал «Манифест Коммунистической партии». Архитектура утратила свою былую роль в том, чтобы менять общество.

А.Е: Сейчас архитектура - это больше развлечение?

Ф.М: Да, больше развлечение.

А.Е: Похожа на декорации?

Ф.М: Зеркало общества и зеркало плюрализма.

А.Е: Следовательно, архитектура из политического превратилась в инструмент маркетинга?

Ф.М: Точно. В прошлом, если я хотел что-то изменить, а я должен был менять политику. Теперь, когда есть интернет, мне больше не нужна страна, в ее физическом понимании, если я ищу какой-то другой тип общества. Посредством интернета я могу найти кого-либо, с кем я могу разделить свои ценности и убеждения. Мне не нужно больше обсуждать мои политические взгляды с соседями, которые могут иметь отличное от моего мнение. Больше нет необходимости бороться на улице или присутствовать на демонстрациях. Я могу обсудить эти темы с моими друзьями в интернете. Политические идеи утратили параметр пространства. Но пожалуйста, позвольте мне добавить, что эти параметры применимы только в развитом мире. Они не применимы, если иностранные государства ведут себя как агрессоры. Мы не можем сравнивать нашу зону комфорта в Центральной Азии и Западной Европе с такими местами, как Западная Украина, Абхазия или Сирия.

А.Е: Интернет предоставляет много возможностей для того, чтобы выразить себя. Тем временем архитектура теряет свою силу и статус. Однако, она до сих пор – на страницах журналов, потому что она стала маркетинговым инструментом…

Ф.М: Это маркетинговый инструмент и этап проектирования.

А.Е: Ненавижу факт…

Ф.М: … что aрхитектура стала заложником.

А.Е: Мы говорили о прошлом и затронули настоящее. Может, попытаться сделать какие-то заметки о будущем? Есть ли вероятность того, что архитектура вернет свою былую силу? Или она будет сходить на нет или даже исчезнет в какой-то момент?

Ф.М: Я не говорю, что архитектура больше не авторитетна.

А.Е: Но за нее нужно бороться.

Ф.М: Она просто больше не представляет государственную власть. Она теперь во власти людей. Во власти рынка и бизнеса. Свободные рынки предоставляют больше разнообразия. Архитектура всегда будет искусством пространства. Вопрос только в том, какую идею она будет выражать.

В подготовке материала принимала участие Зарина Ахматова