Виктор Германович Тейфель встречает нас у въезда в здание обсерватории. Самостоятельно найти место работы астронома весьма непросто - в узких улочках, переплетающихся в верховьях Медеуского района, без навигатора можно легко заблудиться. Но даже и навигатор не справился с задачей - здание лаборатории Луны и планет мы искали минут пятнадцать.

«Почти никто с первого раза не находит сюда дорогу», - улыбается Тейфель. Он встречает нас в солнцезащитных очках, опираясь на палочку. Для своих 82-х профессор выглядит прекрасно, вероятно, многолетний интеллектуальный труд пошёл ему только на пользу. Среди многочисленных работ и достижений Тейфеля упоминается, что он был первым астрономом в СССР, кто наблюдал покрытие звезды астероидом в процессе его движения по небесной сфере. Это астрономическое явление позволяет изучать формы и размеры астероидов.

Учёный заводит нас в здание, где расположена его лаборатория и мы оказываемся в советском прошлом - ремонт здесь не делали очень давно. Мутные окна, скрипучие двери, до блеска отшлифованные перила, щербатый кафель на полу. Идеальное место для тематических квестов, посвящённых брежневскому времени застоя. Хотя потом выяснится, что кафель, перила и двери появились здесь даже раньше застойных времён - в 1964 году.

Кабинет учёного поражает своей живописностью. Повсюду книги про астрономию, на стенах - большая карта поверхности Луны и чёрно-белые фотографии планет солнечной системы. Все они сделаны в Алматинской обсерватории. На шкафу старый транзистор, счёты, массивные часы. Под потолком - модель телескопа «Хаббл». Покачиваясь на ниточке, картонный телескоп направляет свой объектив то на фотографии планет, то на лунную карту. Пожалуй, самым современным предметом в этом кабинете является компьютер, но и он - допотопный и явно нуждается в замене. Мы садимся за массивный стол физика, заставленный разнообразнейшими предметами, и начинаем разговор. Беседы физиков и лириков всегда любопытны, особенно, если физик такого уровня как Виктор Тейфель. Астроному посчастливилось стать современником множества эпохальных событий - от запуска первого в мире спутника до открытия кометы Чурюмова-Герасименко, которое произошло именно в алматинской обсерватории. Виктор Германович удивляет даже ничего не успев сказать: он достаёт диктофон и наша беседа записывается сразу на два устройства. Не дожидаясь вопроса дилетанта от астрономии, профессор Тейфель начинает разговор сам.

Тейфель: Пожалуй, сначала нужно сказать несколько слов об особенностях науки астрономии. Её специфика состоит в том, что это наука в основном наблюдательная, в отличие от физики, биологии, химии, где основную роль играет лабораторный эксперимент. В лаборатории вы можете хоть тысячу раз повторять какой-либо эксперимент, меняя способы воздействия на изучаемый объект, если это необходимо.

В астрономии мы не можем воздействовать на объекты исследования - Солнце, Луну, планеты, звезды. Однако, некоторые исключения существуют. Например, когда на Луну сбросили одну из составляющих космического аппарата, а вторая часть сфотографировала и исследовала продукты взрыва, полученные при падении. То же самое было с кометой Вильдта: к ней приблизился космический аппарат и выстрелил в неё медной болванкой. Тогда произошли мощные выбросы вещества из ядра кометы, которые измерялись при помощи приборов, установленных на космическом аппарате. Кстати, этот взрыв можно было наблюдать в интернете в реальном времени. Конечно, можно посадить космический аппарат, как сейчас происходит на Марсе, исследовать какие-нибудь пробы. Но эксперименты такого рода пока что совершенно уникальны. В большинстве случаев, тем более, когда речь идёт об удалённых объектах, вроде Солнца и галактик, мы можем только вести наблюдения. При этом наши наземные наблюдения ограничены временем видимости и временем года. Тот же Юпитер, который мы наблюдаем в нашей обсерватории, виден на небе лишь несколько месяцев. Кроме того, все объекты, которые изучает астрономия, далеко не стабильны. То, что вы сегодня наблюдали на Юпитере или на Марсе, завтра уже будет выглядеть по-другому.

Троценко: А что именно планируют астрономы?

Тейфель: Некоторые астрономические события, например, солнечные и лунные затмения, могут быть предсказаны и рассчитаны заранее. Но предсказать появление новой кометы или вспышку на Солнце, разумеется, невозможно. И вообще, в научном исследовании, где идет поиск чего-то нового, невозможно заранее не несколько лет вперед точно расписать, в какой месяц или квартал вам придет в голову новая идея, которая может даже изменит направление дальнейшего вашего поиска.

Троценко: А как же бумажная работа?

Тейфель: Если бы она была связана с подготовкой научных статей, всё было бы нормально. Но именно на это времени не хватает. У меня компьютер буквально забит сотнями вариантов текстов заявок на проекты, разного рода отчетов и справок, запрашиваемых вышестоящими организациями. Несмотря на то, что научная работа никак не может быть строго регламентирована, нас всё время стараются засунуть в стойло календарных планов, которые вы не сможете изменить ни на одно слово по сравнению с тем, что написали, когда составляли их два-три года назад. Между прочим, это противоречит ныне действующему закону «О науке». Мягко говоря, это очень неудачный закон, но там прописано, что «гарантируется свобода научного творчества». Это та неприятная сторона взаимодействия науки и чиновников, о которой можно говорить очень много, потому что есть множество вопросов и проблем, которые создаются искусственно из-за того, что чиновники не понимают специфики науки. Для них что наука, что производство, что армия - одно и то же. Но если на производстве нужен чёткий график работы, в армии необходима система командования, то управлять наукой - это нонсенс! Об этом уже много раз говорили большие учёные, да и сама история науки показывает, что все открытия делались отнюдь не по жёсткому графику и календарному плану, а в основном, из-за любопытства и энтузиазма исследователей.

Троценко: Написанием отчётов и заявок занимаются практически все, жалуются тоже многие. А в чём специфика бумажной работы у учёных?
Тейфель: Мы тратим огромное количество времени на составление заявок к грантам, что тоже полнейшая бессмыслица. Когда существовала Академия наук в её нормальном состоянии, она координировала работу фундаментальных исследований в республике и наука развивалась очень интенсивно. Планы мы подавали на двух-трёх листах, а годовой отчёт лаборатории занимал шесть страничек. Из таких небольших отчётов складывался отчёт института, который занимал около 30 листов. А сейчас гора отчётов за год, распечатанных еще и в семи экземплярах, весит чуть не центнер! Такое формально-бюрократическое «управление» наукой пользы не приносит. Скажите, можно ли управлять художником, который рисует картину? В Третьяковской галерее хранится картина художника Александра Иванова «Явление Христа народу», он её писал 20 лет. Теперь представьте себе, если бы он подал заявку на трёхлетний грант и по календарному плану сегодня должен написать голову Христа, а завтра его ноги. Управлять можно лишь тем, что само не может принимать решения. Например, управление производством - рабочий должен работать по указанному заданию. Но чиновники не учёные, они смотрят на науку совершенно с других позиций. Нам уже было сказано: господа учёные, сейчас у нас кризис, поэтому с 2016 года ассигнование на науку будет сокращено в два раза. Это значит, что 12 тысяч научных работников должны потерять работу или получать в два раза меньше зарплату. Даже в годы войны не прекращались фундаментальные исследования в науке, именно в это время в Казахстане начались астрономические наблюдения! Но давайте лучше поговорим о самих научных исследованиях.

Троценко: Чем сейчас занимаются в астрофизическом институте в целом и в вашей лаборатории в частности?

Тейфель: Основное направление исследований, которые были заложены в институте - изучение физических свойств небесных объектов. Но в то же время развивались и теоретические направления, связанные с небесной механикой, движением небесных тел, строением галактик, звёздных систем и вселенной в целом, что относится уже не к наблюдательной астрофизике, а к теоретической. Есть небесная механика, которая занимается изучением движения небесных тел. Есть астрометрия, которая изучает положение небесных тел. Этим тоже у нас занимаются, потому что ведутся наблюдения искусственных спутников Земли. Там важно определение положения и движения спутников. Так, геостационарные спутники, которые находятся на расстоянии 36 тысяч километров, как бы висят на одном месте над Землёй, потому что период их обращения равен периоду вращения нашей планеты. Но некоторые из этих спутников являются, допустим, спутниками-шпионами или используются для геофизических измерений - эти объекты как-то перемещаются, ими управляют. Скажем, как только начались события в Сирии, наши астрономы могли наблюдать, как меняется положение американских спутников-шпионов.

Троценко: Выходит, что сводку новостей можно сверять с перемещением спутников?

Тейфель: Следить за всеми спутниками, в том числе еще и за их обломками – «космическим мусором» - не так просто. Во-первых, вы должны найти этот спутник, а затем наблюдать за его перемещением. Сейчас многое делает автоматика, а в 1957 году, когда был запущен первый искусственный спутник Земли, его было очень трудно увидеть, поскольку в диаметре он был около 80 сантиметров. Зато была видна ракета-носитель, доставившая спутник в космос. Я тогда был аспирантом и сфотографировал полет этой ракеты. След ее был едва заметен на фотографии. Узнав об этом снимке, ко мне сразу примчались два корреспондента из КазТАГа - Огнев и Ганжа, в то время самые известные журналисты. Фотография вышла в газете «Правда», тогда это было сенсацией.

Троценко: А откуда вы наблюдали запуск спутника?

Тейфель: Из Алма-Аты. Тогда у нас была организована станция визуальных наблюдений искусственных спутников в городе, а в Астрофизическом институте проводилось их фотографирование с помощью специальных фотокамер. Кроме того, очень важным направлением астрометрии является поиск и оценка опасности сближающихся с Землёй астероидов. Сейчас известны многие сотни и регулярно печатаются сообщения о том, какие астероиды и на каком расстоянии находятся от Земли. Слава богу, пока что ни один из них близко не пролетал.

Троценко: Почему тогда никто не предсказал Челябинский метеорит?

Тейфель: Во-первых, он был небольших размеров, во-вторых, шёл со стороны Солнца, поэтому его не могли обнаружить. Днём-то вы не можете заметить метеорит. А внимание астрономов было обращено на астероид, пролетавший в это время вблизи Земли.

Троценко: Тем не менее, определённую опасность он создавал…

Тейфель: Но это мелочь. Метеорит в диаметре до 100 метров не так страшен, даже если и достигнет поверхности Земли…

Троценко: В черте города?

Тейфель: В черте города нежелательно, конечно. И вероятность этого гораздо меньше, чем в ненаселенных районах Земли, где и падает большинство метеоритов. А вот когда метеорит измеряется сотнями метров или километрами, это уже вплоть до глобальной катастрофы. Самой Земле ничего не будет, а вот атмосфера планеты будет очень сильно загрязнена. Когда-то этот эффект назывался ядерной зимой, а сейчас он носит название ударной зимы. Если астероид столкнётся с Землёй, произойдёт мощный взрыв, при этом в атмосферу будет выброшено огромное количество пыли и газа и прозрачность атмосферы уменьшится в миллионы раз.

Троценко: А чем занимается ваша лаборатория?

Тейфель: Коллектив нашей лаборатории изучает планеты Солнечной системы. В основном мы исследуем планеты-гиганты, особенно Юпитер и Сатурн. Проводим спектральные исследования, наблюдаем мощные активные процессы в атмосферах этих планет, исследуем структуру их облачных покровов. Это интереснейшие объекты в Солнечной системе, совершенно не похожие на нашу планету, Марс или Венеру.

Спутники этих планет мы тоже наблюдаем, но раз в шесть лет. Существует международная программа «Наблюдения взаимных явлений в системе спутников Юпитера». Экватор Юпитера и плоскость орбит его спутников немного наклонены по отношению к Земле. Раз в шесть лет плоскость орбит спутников оказывается ориентированной ребром по отношению к нашей планете, тогда мы можем видеть, как один спутник заходит за другой или попадает в тень другого. Эти наблюдения предназначены для уточнения орбит движения самих спутников, что важно для будущих космических полетов к ним. Хоть задача астрометрическая, но наблюдения астрофизические, потому что мы измеряем суммарную яркость сближающихся спутников - когда один из них заходит за другой, яркость уменьшается. С 1986 года мы отправляем результаты обработки в парижский Институт небесной механики, где курируется эта международная программа. Замечу, что эта работа никак не финансируется и выполняется исключительно за счет энтузиазма сотрудников и профессионального долга астрономов. Важно то, что в силу особого географического положения мы можем наблюдать те события, которые не доступны обсерваториям Европы и Америки.
Троценко: Фотографии на стенах сделаны в вашей обсерватории?

Тейфель: Да, но это очень давнишние фотографии. Сейчас мы не фотографируем, а используем цифровые астрономические ПЗС-камеры, получая изображения прямо на компьютере. Так мы получаем и изображения спектров планет, содержащие важную информацию о состоянии их атмосфер. В 60-80-е годы наш институт в области планетных исследований пользовался большим авторитетом, потому что многое, что здесь делалось, было в какой-то степени даже пионерским. В Союзе наш Институт официально являлся координирующим учреждением по изучению планет-гигантов. Нередко у нас проводились всесоюзные совещания по этим исследованиям. К сожалению, по меньшей мере десять лет наша лаборатория не получает никакого нового оборудования, кроме канцтоваров. Недавно кое-что приобрели для Тянь-Шаньской обсерватории, но это уже по другим заявкам и каналам. Самое трогательное, что в заявке на трёхлетний грант есть пункт: «Перечислить оборудование, которое у вас имеется». Обычно это телескопы, ПЗС-камеры, компьютеры и принтеры. Надо показать, что мы на чём-то можем работать. Дальше нужно указать состояние оборудования, но только двумя оценками: «хорошее» или «плохое». Написать «устаревшее» или «изношенное» нельзя – таких оценок форма не предусматривает. Понятно, что оборудование неизбежно устаревает как физически, так и морально. Но попробуйте написать, что оборудование плохое - ваша заявка на грант не пройдет. Поэтому мы пишем, что оборудование хорошее, раз на нем еще что-то можно делать. Компьютеры у нас, например, работают уже десять лет. А такую оргтехнику положено менять раз в три года. Это лишь один из анекдотических моментов в нашей системе управления наукой.

Троценко: Получается, обсерватория существует исключительно за счёт грантов?

Тейфель: В былые времена институт просто представлял пятилетний тематический план исследований и получал соответствующее финансирование. Дирекция и ученый совет Института решали, как распределять эти деньги. Но ещё при Советском Союзе кому-то пришла в голову «гениальная» идея, что нужно финансировать не институты, а лишь работы, которые там проводятся. С одной стороны здравая мысль, с другой стороны это создавало некоторые сложности, потому что приходилось в свою тему включать оплату за труд уборщиц, инженеров, ремонт. А в 2011 году был разработан новый закон «О науке». Перед принятием этого закона торжественно говорилось, что он существенно поднимет статус учёного. Мол, если раньше чиновники управляли наукой и мешали работать, то теперь учёные будут сами принимать решения что и как делать в науке. В частности, в проекте закона было записано, что базовое финансирование включает основную оплату труда и администрации и научных работников. А гранты - это дополнительное финансирование на новые поисковые научные проекты. Но чья-то недобрая рука переделала это положение так, что теперь базовое финансирование оставили только для административно- управленческого и хозяйственного персонала. А учёные зарплату получают по грантам. То есть, если грант не утвердили, останешься без зарплаты. «Высокий статус» ученого оказался ниже статуса уборщицы и близким скорее к статусу сезонного рабочего, поскольку срок его работы ограничен сроком временного контракта.

Троценко: А есть у учёного возможность получить грант из-за рубежа?

Тейфель: В 90-е годы такая возможность была, в частности, через Международный научный фонд (Сороса). Астрономам тогда немного помогали зарубежные обсерватории. Это была серьёзная поддержка для многих в те трудные годы. Я за счёт гранта Фонда ездил на конференцию в США. Кроме того, от Международного научного фонда мы получили грант на проведение наблюдений столкновения кометы Шумейкер-Леви с Юпитером. Это совершенно уникальное событие произошло в 1994 году, когда одна из комет подлетела близко к Юпитеру, распалась на 22 фрагмента и таким «поездом» двигалась вокруг планеты, постепенно снижаясь. Небесно-механические расчеты очень точно предсказали, в какие места планеты попадут эти осколки, так как вход их в атмосферу и мощнейшие взрывы происходили на обратной стороне Юпитера, мы не могли этого видеть. Американцы же наблюдали огненные шары в инфракрасных лучах - мощность взрывов составляла сотни миллионов мегатонн, так как скорость фрагментов ядра кометы была колоссальная - 65 километров в секунду. Мы наблюдали последствия этих взрывов - следы от столкновения в виде тесных пятен на диске Юпитера по размеру были больше Земли. Ещё один грант был получен от Европейской Южной обсерватории на приобретение астрономической ПЗС-камеры. Кстати, требовавшиеся отчеты по этим грантам не должны были превышать полутора страниц.

Троценко: Почему потом перестали получать гранты?

Тейфель: В начале 2000-х годов финансирование науки более-менее стабилизировалось и всё стало нормально. К тому же, например, стали косо смотреть на грантовую помощь от того же Сороса, потому что была выдвинута версия, что всё это он делает не из-за реальной благотворительности, а чтобы собрать какие-то сведения относительно уровня нашей науки, заимствовать научные идеи. Но с другой стороны, сейчас делается ещё хуже. Все заявки на гранты 2015-2017 годов и годовые отчеты по ним отдаются зарубежным экспертам (по три эксперта на каждый проект). Расходы на оплату этой экспертизы - не малые и измеряются миллионами долларов, которые отнимаются от того, что государство выделяет на научные исследования. Когда мы получили положительные рецензии на грант, финансирование нам всё-таки сократили в два раза по сравнению с тем, что запрашивали. Печальнее всего, что это ещё и непатриотично: отдавая наши научные проекты и новые идеи в чужие руки, мы в определенной степени создаем угрозу нашей национальной безопасности. Обычно то, что называется промышленным шпионажем, стоит больших денег. А мы отдаем наши идеи бесплатно, да еще и приплачиваем за это. Откуда возникло такое недоверие к собственным ученым, трудно понять, но оно проявляется со стороны чиновников от науки буквально во всем.

Но давайте всё-таки поговорим о более интересном.

Троценко: Прежде чем поговорить об исследованиях, ещё один вопрос: приходят ли сейчас в обсерваторию молодые сотрудники?

Тейфель: Приходят, но очень немного. Главная проблема в низких зарплатах, отсутствии жилья у приезжающих из других городов. Оплачивать аренду жилья самой организацией закон не разрешает, а на зарплату молодого сотрудника снимать жилье совершенно невозможно. Другая проблема – это отсутствие у молодых стимула для научного роста – присуждение ученых степеней кандидата и доктора наук отменено, якобы для соответствия международным стандартам. Образовательную же (не научную) степень доктора философии могут получить единицы, поскольку так называемая докторантура существует лишь в некоторых вузах, а сотруднику НИИ туда путь практически закрыт. А ведь наши кандидаты и доктора наук с не купленными, а заслуженными дипломами всегда пользовались уважением и за рубежом. В общем надо прямо сказать, что закон «О науке» нуждается в радикальном пересмотре, если мы хотим сохранить и развивать нашу науку.

Троценко: Тем не менее, ваши сотрудники не покидают своих мест?

Тейфель: В том-то и дело, что наука держится на энтузиазме, на людях, которые ей преданы и работают в этой науке десятки лет. Конечно, им уже трудно сменить место работы. Хотя были те же 90-е годы, когда кандидаты наук на барахолке торговали.

Троценко: Говорят, что именно в алматинской обсерватории открыли комету Чурюмова-Герасименко.

Тейфель: Да, это действительно было так. Чурюмов приезжал сюда, здесь комета и была открыта. Они фотографировали небо, наши сотрудники тоже в этом участвовали. Но она не была яркой и прославилась значительно позже тем, что именно к ней был отправлен космический аппарат «Розетта».

Троценко: Кстати, при помощи каких телескопов вы наблюдаете за звёздами, соответствуют ли они требованиям?

Тейфель: Телескопы вообще долгожители. У нас есть один, которому почти 100 лет. Он был получен обсерваторией после Второй мировой войны по германским репарациям. Этот телескоп до сих пор в рабочем состоянии, но уже не соответствует требованиям современной науки и служит сейчас в основном для экскурсий. Затем в начале 1950-х годов к нам поступил первый в СССР телескоп Максутова. Он был 50-сантиметровый, но очень светосильный, предназначенный специально для исследования и фотографирования туманностей и слабых объектов. Более современное оборудование было заказано ещё Гаврилом Андриановичем Тиховым, который вместе с Фесенковым был одним из создателей казахстанской астрономии и основателем науки астробиологии. Тихов заказал планетный 70-сантиметровый телескоп, который был получен в 1964 году и служит до сих пор. Затем был куплен однометровый Цейсовский телескоп, который поставили на Ассы-Тургеньском плато. Любопытно, что башня этого телескопа строилась в конце 1970-х годов самими сотрудниками, в то время это называлось хозспособом. Только купол над башней и сам телескоп устанавливали немцы. Ещё есть 60-сантиметровый немецкий телескоп, полученный в 1978 году. Кроме того, в своё время в районе Алматинского озера Московский Государственный Астрономический институт имени Штернберга построил свою обсерваторию. И там были установлены два метровых телескопа. Когда распался СССР, эта обсерватория была национализирована и теперь принадлежит нашему институту. Сейчас на этих телескопах тоже ведутся активные наблюдения и работы по автоматизации процессов получения и передачи информации. Есть надежда, что мы сможем вести наблюдения, не отходя от собственного стола и компьютера. Вот тут бы нам действительно стоит приобщиться к международным стандартам…

Наука должна развиваться, в том числе и по линии технического оснащения. Вот с этим у нас сейчас трудности, но ничего не поделаешь, несмотря ни на что исследования продолжаются. В Институте мы проводим спектральные и фотометрические наблюдения звёзд, исследуются галактики с активными ядрами, некоторые из них были даже открыты нашими астрономами. Идёт теоретическая работа по вопросам, связанным с физикой галактик, теоретическая работа по вопросам космологии, исследования солнечной активности. Всё это закладывалось ещё академиком Василием Григорьевичем Фесенковым, который, собственно, и был основателем нашего института.

Троценко: Известно, что именно у нас родилась новая наука - астробиология. Как она появилась в Казахстане и что именно изучает?

Тейфель: Астробиология - это научное направление, ориентированное на изучение возможности существования органической жизни в различных климатических условиях разных планет. Ещё до войны и приезда в Алма-Ату пулковский астрофизик Гавриил Адрианович Тихов занимался изучением звёзд и планет, в частности наблюдал Марс. В начале прошлого века предполагалось, что на Марсе есть растительность, поскольку некоторые участки планеты имеют тёмную окраску, схожую с растительной. Тихов решил заняться проблемой существования жизни на других планетах и организовал Сектор астроботаники при Президиуме Академии наук КазССР. Прежде всего, задачей исследований стало изучение оптических свойств растений. Идея Тихова заключалась в том, что растения могут приспосабливаться оптическим образом к очень низким или очень высоким температурам. Поэтому даже предполагалось, что на Венере может существовать жизнь, но тогда, конечно, не знали, что там температура 400 градусов. Жизнь на других планетах, в принципе, возможна даже в достаточно суровых условиях. Например, спутник Сатурна Энцелад покрывает ледяная корка толщиной в десятки километров, под которой океан, так вот, в условиях этого ледяного океана может существовать жизнь. Ведь обнаруживают подо льдом Антарктиды бактерии и мелких рачков.

Троценко: Насколько серьёзно в Казахстане сейчас занимаются астробиологией?

Тейфель: Современная астробиология развивается в основном в Штатах. Там есть целые институты, изучающие астробиологию, каждый год проводятся конференции. В связи с тем, что открываются тысячи планет около звёзд и рассматривается вопрос, на каких планетах возможна жизнь, значение астробиологии сильно возросло. Но в Казахстане об этом просто забыли. Я иногда пишу статьи по этому поводу, но кого это волнует? Обсерватория и дом Тихова были варварски и бессмысленно разрушены. Уже десятки лет там стоят одни развалины. Знаете, если смотреть историю той же астрономии, не говоря об истории науки вообще, можно узнать очень много полезных вещей, в том числе о том, с каким энтузиазмом работали люди. Вильям Гершель, например, по нескольку суток безотрывно шлифовал зеркала для своих телескопов. Астрономы Пулковской обсерватории считали недопустимым не выйти на наблюдения в ясную ночь.

Однажды академик Лев Арцемович сказал: «Наука - это способ удовлетворения собственного любопытства ученых за государственный счёт». Конечно, в определённой степени эта мысль шуточная, но дело в том, что чиновники о ней тоже слыхали и их интересует только то, что «за государственный счёт». Но наука служит именно государству, а появилась и развивалась, прежде всего, из любопытства, стремления найти и узнать что-то новое в окружающем нас мире. Именно из любопытства Галилей взял подзорную трубу и навёл её на небо. Из любопытства Анри Беккерель проявил пластинку, на которой лежала урановая руда. Из любопытства Мендель стал экспериментировать с семенами гороха. А в результате возникли астрофизика, ядерная физика и генетика.