Чаще всего отправной точкой критических дискуссий об экологии становится понятие «антропоцен». Под ним, как правило, подразумевается господство людей на земле, имеющее массу негативных последствий для биосферы. Это доминирование обычно сводится к обширным описательным категориям: индустриализации, урбанизации, росту мирового населения, технологическому развитию и т.д. А автором этих действий назначается человечество как сплочённый коллектив, не раздираемый никакими противоречиями. В этом и состоит корневой изъян антропоцена: он значительно уплощает историю, поскольку не отображает неравенство, отчуждение и насилие, которые вшиты в свойственные ему отношения власти и производства. Экономизация всех сфер человеческих отношений, империализм, патриархат и социальное расслоение – если каждая из этих проблем и признаётся антропоценом, то лишь как что-то побочное, а не значительное само по себе.
Американский географ и историк окружающей среды Джейсон Мур в качестве альтернативы предлагает использовать термин «капиталоцен». Вопреки своей несуразности – под стать нынешней социальной обстановке – он пытается показать, что история обустройства нашей планеты представляет собой сложное переплетение экономических интересов, власти и отношений с природой. Тогда как мы чаще всего склонны описывать мировое развитие в строго экономической манере. Причём строится она буквально на истории капитализма с её зацикленностью на ископаемых ресурсах, технологических революциях, главенстве Западных империй и других аспектах подобного рода.
С момента появления в период XV-XVIII веков о капитализме рассуждают преимущественно в категориях рынков, цен и денег. Мур же предлагает углубить это понимание, представив систему рыночных отношений как способ организации природы. Мы, таким образом, не исключаем экономических переменных, а лишь добавляем к ним фактор окружающей среды. Поскольку именно внутри неё человечество развивало производственные и трудовые отношения.
Если мы мыслим капитализм как способ организации природы, то уголь и пар – главные артефакты раннего этапа капитализма – становятся вторичны. На первый план в этом случае выходят природные ресурсы, которые не имеют стоимости сами по себе и потому достаются человеку за бесценок. Отсюда следует, что «закон стоимости» капитализма является всего-навсего законом дешёвой природы, которая оказывается таковой в условиях единства капитала, империализма и науки.
Для того, чтобы добывать ресурсы, людям нужно немало собственных усилий. Однако их приходилось прилагать только тем, кто не входил в привилегированную группу под названием «человечество». Многие народы и социальные группы на протяжении веков исключались из неё, что позволяло воспринимать их как часть природы, которую можно дёшево и безответственно эксплуатировать. Практики подобного расчеловечевания более известны нам в виде рабства, пик которых пришёлся на первые столетия существования империализма. В результате капиталистическая система способна работать лишь потому, что капитал оплачивает лишь одну сумму затрат, связанную с воспроизводством рабочей силы, продуктов питания, энергии и сырья. Всё остальное – труд людей и природный потенциал – оказывается за пределами её внимания.
Технологии, таким образом, нередко служат этой непропорциональности. Их действие направлено не на повышение всеобщего потенциала – как природы, так и людей, а на присвоение их неоплачиваемого труда. Мы можем видеть это на примере долгой истории механизации промышленности капитализма. Сахарные заводы XVI века, паровые двигатели XVIII века, фордистские сборочные линии начала XX века – все они основывались на эксплуатации дешевых природных ресурсов. Система плантаций была построена на ничего не стоящих земле и рабочей силе. Паровые двигатели появились благодаря разработке угольных шахт, которой занимались порабощённые люди. Фордистские сборочные линии утрачивали всякий смысл без дешёвой нефти, стали и угля.
При этом важно понимать, что люди совершали масштабное вмешательство в окружающую среду с момента возникновения цивилизации, а не с организацией капитализма. В качестве примера достаточно привести вымирание представителей мегафауны в эпоху плейстоцена (порядка 12 тыс. лет назад), которая могла произойти не столько в результате изменения климата, сколько из-за деятельности первобытных охотников. Или от сочетания обоих факторов сразу. Точно так же и жители средневековой Европы трансформировали континентальную экологию широкомасштабной вырубкой лесов после 800 года нашей эры. Как следствие, в XIII веке изменившийся климат – уже более влажный и холодный – мог стать причиной эпидемии чумы, повлекшей гибель по меньшей мере четверти населения Европы, после чего способствовал падению феодального строя.
Но, разумеется, резкий скачок размеров причиняемого ущерба произошёл в период между 1450-1750 годами. Тогда он начинал приобретать глобальные масштабы, поскольку капитализм стремился окутать своей паутиной множество экосистем – от Юго-восточной Азии до Бразилии. Присвоение природного потенциала зарождающимися в то время империями усилилось во многом благодаря технологическим новшествам, в частности систем картографирования местности, измерения времени и учёта материальных ресурсов. Они позволили капиталистам и империям создать беспрецедентно протяжённые сети собственности, источников прибыли, кредитования и эксплуатации ресурсов. Ещё одним важным изобретением тех лет стал показатель богатства, основанный на труде, а не продуктивности природы. Он ознаменовал надвигающийся конец эпохи дешевых ресурсов, которая сегодня доживает свои последние годы. Почвы и леса северо-восточной Бразилии, Скандинавии и Польши были истощены в течение долгого семнадцатого века. Потенциал рабского труда тоже оказался во многом исчерпан из-за появления более эффективных технологий в секторах добывающей и аграрной промышленности. Ископаемое топливо было новой областью дешёвой природы, чьи запасы на момент открытия казались неограниченными. Подобная иллюзия позволяла сглаживать дефицит продовольствия, энергии и сырья, которые оставались одной из главных проблем капитализма до 1830 года. Они же не позволяли ему существенно нарастить производительность труда в промышленных центрах.
Но сегодня у нас становится всё меньше ничего не стоящих природных ресурсов. На это намекает сохраняющееся отсутствие инноваций в сельском хозяйстве. Мур аргументирует своё пессимистическое утверждение тем, что несмотря на все заявления о способности биотехнологий накормить мир, рост производительности сельского хозяйства с 1980-х годов неуклонно замедлялся. На это наслаивается и отсутствие революции в энергетике: после открытия нефтяных запасов в 1970-х годах – на Аляске, в Мексиканском заливе, в Западной Африке, в Северном море – никаких крупных источников дешевой энергии не появилось. Проблема доступной рабочей силы тоже далека от своего решения. Подъем Китая как мастерской мира в течение 1990-2000 годов произошел во многом благодаря массовому дешёвому труду, прибывающему в города из сельской местности. Но это, по всей видимости, была разовая акция, как это и происходило со всеми другими областями дешёвых ресурсов. Зарплаты среди городского населения Китая растут довольно быстро, и стране уже едва ли удастся найти столь же значительные запасы малоценной рабочей силы.
Как мы видели, основной ущерб окружающей среде наносит именно капитализм, подчиняющий себе технологии, дешёвое сырье и труд. Оптика капиталоцена позволяет нам увидеть все порождаемые им отношения, которые лежат в основе проблемы изменения климата. Отказавшись от ограниченного взгляда антропоцена, мы сразу же сталкиваемся с необходимостью переформатировать нашу экологическую политику. Выход нам нужно искать не только в принуждении агентов экономики к более экологическим стандартам производства, но и в политическом регулировании интересов различных групп. И путь к этому, по всей видимости, лежит через низовую активность, в которой люди объединяли бы усилия против различных форм эксплуатации окружающей среды, включая использование дешёвого труда. Будучи отрезана от легкодоступных ресурсов, капиталистическая система едва ли сможет организовать природу во вред всем существам, населяющим нашу планету.
