Умут Шаяхметова, глава Народного банка: «Я всегда и везде первая, не только в списке участников валютных торгов»

Vласть публикует интервью с председателем правления Народного банка Умут Шаяхметовой. Материал вышел в декабрьском номере печатной версии журнала.


​Дмитрий Мазоренко, Vласть

Пожалуй, 2015 год выдался одним из самых беспокойных для казахстанских банков. Непрекращающиеся проблемы с тенговой ликвидностью, валютные скачки и рост проблемных кредитов – это главные проблемы, с которыми пришлось столкнуться финансовым институтам. Одним из тех банков, кто стоически пережил все потрясения, стал Народный банк – в конце этого года он может показать прибыль в 100 млрд тенге, практически сопоставимую с результатом 2014 года. Vласть поговорила с председателем правления банка Умут Шаяхметовой о том, почему банк все-таки проиграл от девальвации, почему валютные торги до сих пор не стали прозрачными, а также о её отношении к политике Национального банка при Кайрате Келимбетове и о том, почему Народный банк будет единственным, кто выживет при стоимости нефти в 20 долларов.


Умут Болатхановна, давайте начнем с базового вопроса. Вы видели всё, что происходило в последние четыре месяца – валютные скачки, смена денежно-кредитной политики – и хотелось бы понять, где сейчас находится Народный банк, что у вас изменилось за это время и что вы ожидали от этого года изначально?

На самом деле, если мы говорим по чистой прибыли, по активам и так далее, то по чистой прибыли к концу года мы выйдем на те же 100 млрд тенге, они будут.

У вас уже 92 с лишним миллиарда.

Да, это вот по группе. Потому что если смотреть по банку, то цифры даже еще лучше, но по группе в целом у нас не у всех дочерних компаний ситуация такая радужная. У нас некоторые направления бизнеса немножко провалились, какие-то, наоборот, выстрелили хорошо. Поэтому внутри, если посмотреть по бизнесам, то каких-то вещей мы ожидали с большим оптимизмом, но все скорректировалось за счет других статей расходов или за счет других направлений. В целом, конечно, можно уже подводить итоги: сегодня 4 декабря, осталось около 15 рабочих дней, то есть конец года уже ясен, более ли менее картина понятна. Сам по себе банк находится в хорошем состоянии, с точки зрения платежеспособности, рейтингов, уровня капитализации, чистой прибыли, прироста активов. То есть мы в целом неплохо сработали. Наверное, не очень хорошо сработал прирост по (кредитному - V) портфелю. Мы ожидали большего прироста, и процентные доходы и активы – это те статьи доходов, которые мы недовыполняем. Но я говорю о вычищенных (показателях, без валютной переоценки – V). Если вы посмотрите на гросс цифры, то за счет переоценки мы – зашкаливаем. За счет переоценки и (план по росту - V) активов мы перевыполнили на 40%. Но мы для себя, для собственного анализа, и чтобы смотреть критически – это благодаря переоценке, или это благодаря нашей работе, смотрим без переоценки. То есть я вижу, что по определенным статьям мы хорошо работаем, даже на вычищенных цифрах, но по приросту кредитного портфеля мы сработали хуже, чем планировали. Почему? В первую очередь это из-за того, что весь год был дефицит ликвидности. Может быть, мы жили всего 3-4 месяца, это была весна – с мая до июля – это был тот период, когда ставки (на тенговую ликвидность - V) немного припали и ситуация более или менее нормализовалась. Но в целом весь год, начиная с конца прошлого года, был дефицит ликвидности. Были очень высокие ставки по привлечению, овернайт все равно сегодня у нас в районе 30%, что, в принципе, намного выше базовой ставки. Я имею в виду среднюю ставку между РЕПО и свопами. Мы также привлекаем ликвидность. Бывают дни, когда мы размещаемся, если у нас есть избыточная ликвидность, бывают дни, когда мы привлекаемся. Конечно, это повлияло на увеличение стоимости фондирования в целом, то есть у нас выросли процентные расходы. Это, опять-таки, та статья, по которой мы не планировали увидеть таких больших расходов. И в результате этого у нас чистые процентные доходы ниже бюджета, потому что сами по себе доходы ниже, расходы выше и так далее. Но немного лучше мы сработали по созданию провизий, потому что мы всегда к этому так консервативно подходим. Качество портфеля у нас не так сильно страдает, поэтому уровень провизий у нас ниже, чем в бюджете будет по году. Понятно, что это тоже влияет на чистую прибыль. И это основные моменты. Мы продолжаем жить во время дефицита тенговой ликвидности – это сегодня самая большая проблема для банковского сектора.

К ликвидности мы еще вернемся, а пока скажите, пожалуйста, в финансовой отчетности вашего банка указано, что за 9 месяцев этого года у Народного банка долговых ценных бумаг стало почти на 100 млн долларов больше.

На самом деле, если вы смотрите долларовые бумаги, то этот рост связан с переоценкой евробондов, мы ничего не выпускали. Единственное, что мы выпустили – тенговые облигации, которые разместили в Едином накопительном пенсионном фонде (ЕНПФ), и по году эта цифра, по-моему, составила около 132 млрд тенге.

Еще хотелось бы прояснить другой момент. За 9 месяцев у вас был убыток по валютным операциям в 87,46 млн тенге, из-за чего это произошло?

У нас убыток еще складывается за счет производных финансовых инструментов – долгосрочных свопов с Национальным банком, то есть там тоже влияет переоценка на эти долговые бумаги. Ну и плюс, говорят, что банкиры спекулянты, сидят и зарабатывают на валютных операциях. На самом деле это не так. Открытая валютная позиция – она строго регулируется от уровня капитала банка. То есть банк не может зайти в доллары и сидеть в долларах. Это нужно всем четко понимать. Поэтому, конечно же, убытки идут, бывают и есть. Банки могут зарабатывать в основном только за счет комиссии от купли-продажи, потому что увеличиваются в целом продажи и покупка долларов или тенге. Вот это имеет позитивное влияние. А с точки зрения переоценки, когда у вас большая часть депозитов в долларах и пассивов большая часть в долларах – вы посмотрите, 70% пассивной части в долларах и всего 30% – активная часть, то этот 40% разрыв между пассивами и активами, конечно же, будет иметь последствия. Это несоответствие и разрыв, и от привлечения свопов через Нацбанк мы несем на этом расходы, и это также будет отображаться в отчетности.

А эти 87,5 млн тенге – это большая цифра для вас? Потому что выглядит она, в общем-то, несущественно.

Вообще, это небольшая цифра, она несущественная.

Но в целом, как вы считаете, произошедшая девальвация принесла пользу вашему банку?

Нет, не сказать, что от девальвации нам лучше. Этого нет. Понятно, что если вы посмотрите на цифры прошлого года – 110 млрд тенге чистой прибыли, то это было свыше 700 млн долларов. И уровень капитализации нашего банка был в районе 2,6 млрд долларов. Наши глобальные депозитарные расписки доходили до уровня 9-10 долларов за единицу. Сегодня, если посмотреть в долларовом эквиваленте, то те же 110 млрд тенге чистой прибыли – это свыше 300 млн долларов. Если грубо считать, долларовую прибыль мы потеряли в два раза. Так как мы лондонская компания, мы торгуемся там, это сразу влияет на уровень капитализации в долларах и на стоимость наших депозитарных расписок – они упали значительно, примерно на 30%, и торгуются в районе 6 долларов. Это понятно при выплате дивидендов в тенге и при конвертации в депозитарные расписки – они сильно минимизированы. Поэтому сказать, что банк, якобы, выиграл, или любой банк в стране выиграл – этого нет.

Девальвация в целом, конечно, это негативный фактор. Но почему мы говорили о девальвации, что она нужна для перезагрузки или для оздоровления – это действительно был вопрос оздоровления. Потому что конкурентоспособность тенге потерялась. Очень сильный тенге по отношению к слабому рублю влиял на продажу наших казахстанских товаров, мы теряли именно на этом. И когда я говорила (о необходимости проведения девальвации - V), я имела в виду именно это. Не то, что я заработаю как банкир, а то, что мои клиенты, которые сидят у меня в кредитном портфеле, я видела, что они теряют продажи. Они были не конкурентны к российским товарам, компании закрывали свои производства, увольняли людей, отправляли их в неоплачиваемые отпуска. И все это отражалось на корпоративном портфеле, на розничном портфеле, потому что сотрудник уже не получает зарплату и не может обслуживать свой кредит перед банком. То есть это имело общий, мультипликативный эффект. И в первые месяцы этого года у нас были огромные продажи по рублям. Это тоже вывоз капитала из страны. Люди покупали рубли и вывозили их в Россию.

Поэтому нужно смотреть глобально на экономику. Некоторые наши журналисты, к сожалению, пишут, может, в силу каких-то личных целей, что банкиры выиграли, или это лично Шаяхметовой было выгодно. Нужно видеть картину немного шире. А как банк, если вы еще раз цифры пересчитаете, мы проиграли – и на капитализации, и чистая прибыль в долларах у нас упала.

А если бы не произошла девальвация, как чувствовали бы себя ваши кредитные портфели? Вы делали какие-то оценки?

Такого анализа не было. Сложно говорить, наверное, часть нашего портфеля, производственников, и это мы видели, железно бы обанкротилась. А сейчас я вижу, где-то с октября, народ задышал. Почему-то не все говорят об этом публично, но они говорят, что восстанавливают людей, принимают их обратно на работу, возвращают из неоплачиваемых отпусков.

В этом году Народный банк рос за счет какого портфеля? Если я не ошибаюсь, преобладал у вас все-таки корпоративный.

Всё вместе росло. Мы смотрим сегодня, опять-таки, на очищенные цифры, и я вижу внутренние цифры за ноябрь – мы ставили задачу 10% прироста по году, без учета валютной переоценки. За счет переоценки у нас там цифры за 20% по некоторым направлениям перешли. А без переоценки по рознице у нас выше 10% рост по году. Но розница у нас только в тенге выдается. Там еще очень малая составляющая старых ипотечных кредитов в долларах, но их маржинальное влияние сегодня небольшое. И по корпоративному портфелю, МСБ и юридическим лицам мы тоже неплохо выросли за 11 месяцев.

В следующем году вы так же, за счет обоих портфелей планируете расти?

В следующем году, я думаю, в целом большого прироста по портфелям не будет. То, что мы сейчас видим – сохраняется дефицит тенговой ликвидности, мы уже услышали, что будут сокращены многие госпрограммы, по крайней мере, не будет такого большого дополнительного их влияния. Мы, например, имели большой эффект за счет них – мы лидеры в участии во всех госпрограммах. И наши МСБ клиенты – по их количеству мы самый большой банк по госпрограммам. Может быть, по объемам, по некоторым направлениям мы первый или второй институт, но по количеству мы однозначно номер один. И я вижу, что деньги ЕНПФ уже особо не придут. Если они полностью пойдут на дефицит госбюджета, то понятно, что в банковский сектор не придет дополнительная ликвидность, а это те дешевые длинные деньги, про которые мы всегда говорим. Этот фактор точно будет влиять на общую ситуацию с тенговой ликвидностью, плюс к этому, все равно экономическая ситуация остается не очень хорошей. Заметно снижение общей покупательской способности населения – все это будет отражаться на росте экономики и, соответственно, на росте наших портфелей. Поэтому, по некоторым прогнозам, возможно, будет вообще сжатие по портфелю. Я думаю, что если мы сможем держать его на уровне (2015 года - V), он же все равно гасится, и если мы сможем его возмещать – это уже хорошо. Я вижу движение и намерение более строго регулировать банковский сектор, что правильно. Мы видим, что есть риски по надуванию пузырей в некоторых отраслях – это в первую очередь потребительские займы. Их ограничили, и мы видим, что после ограничения этот год прирост был значительно меньше. По некоторым банкам даже ужался потребительский портфель. Но некоторые банки не обращают внимания на ограничения регулятора. Не знаю, сложно сказать. Дай Бог, чтобы мы хотя бы сохранились (на уровне 2015 года - V). Следующий год полон вызовов.

Вы сказали о том, что в следующем году ЕНПФ вряд ли будет выделять ликвидность или будет делать это очень лимитировано. Но те обязательства, которые банки брали на себя в этом году, а очень многие брали чуть ли не трехкратный размер по отношению к своему капиталу, – они находятся под большим риском, в том числе и дефолтов?

Нет, этого нет, потому что все эти облигации долгосрочные. Как правило, они десятилетние, уровень доходности по ним достаточно низкий. Если сегодня сравнивать 30% (ставки овернайт) и 8,8% или 10% (ставки по облигациям) – это хороший уровень стоимости денег. Поэтому я не думаю, что риск дефолтов вообще существует. Главное – обслуживать купон, но те банки, которые взяли средства, это были институты из списка первых 10 или 15 банков, и они железно в состоянии обслуживать привлеченные у ЕНПФ деньги. Поэтому о дефолтах речь не идет.

Речь, наверное, идет о том, что некоторые банки будут продолжать испытывать дефицит ликвидности на текущие цели. Потому что те деньги они взяли и освоили, все, они уже выданы в кредитах. Конечно, какие-то кредиты могут быть краткосрочными и гаситься заново, но в целом это не дает дополнительную ликвидность на рынок. Всё, она съедена. А вот будущая ликвидность, она уже создает вызов. Что поможет его пережить? Это в первую очередь высокая стоимость фондирования. И я вижу, что некоторые банки уже несут убытки за счет того, что у них процентные расходы вообще, наверное, даже не покрываются процентными доходами. И плюс еще операционные расходы. Поэтому вопрос в том, смогут ли они иметь ликвидность, чтобы элементарно делать платежи и выдавать новые займы. А новые займы – критичны.

А насколько выделяемые сейчас средства помогают рынку?

Однозначно помогают. Деньги ЕНПФ, которые зашли в прошлом и в этом году, точно помогли банковскому сектору. Они пошли на кредитование. Но это долгосрочные средства. И Нацбанк уже объявил, что этот канал они уже закрыли. То есть всё, новых долгосрочных свопов уже не будет. Опять-таки, всё, что мы освоили, будем гасить, постепенно амортизировать.

Тем не менее вы очень часто настаиваете на том, что условия привлечения средств из ЕНПФ недостаточно прозрачны. По какой конкретной части непрозрачны: только по размещению депозитов в банках или по покупке их облигаций в том числе?

Всё вместе. Но депозиты – самая непрозрачная часть, потому что это двусторонний договор. Какие условия в нем, есть ли право досрочного прерывания у одного банка, как формировалась цена, сроки – все это очень субъективно. Более того, есть такие вещи, очень хитрые, в депозитах, и я знаю, что некоторые банки осуществляли определенные схемы. Я не про средства ЕНПФ говорю, но по госкомпаниям могу такое сказать.

Например, вы кладете депозит и там есть такой пункт, что в случае досрочного изъятия все проценты сгорают. За два дня до окончания депозита компания может сдернуть его и, согласно договору, все проценты сгорят. Де-факто, банк получает бесплатное фондирование, пусть это даже месячный или двухмесячный депозит, да и, вроде бы, компания ничего не нарушила. Вдруг ей понадобилась за три дня, ну пусть за неделю, эта ликвидность. Это все порождает особые отношения, особые условия размещения депозитов.

А облигации – это всегда более прозрачный инструмент, он на бирже реализуется, все условия на бирже, информация публична и доступна всем. Но это первый вопрос. А второй вопрос: как и по какому принципу принималось решение одному банку дать три капитала, второму банку ничего не дать, третьему – 70% от капитала, а кому-то – 150%. То есть должен быть единый риск-менеджмент. Я сама работала в западном банке и занималась направлением управления пенсионными активами. Я хорошо знаю, что это такое. Есть инвестиционный комитет, есть декларации, есть условия и риск-менеджмент – требования к самому банку, его рейтингам, платежеспособности и так далее. Есть лимит на одного эмитента внутри пенсионного фонда, есть лимиты на объем от эмиссии. Есть прозрачные западные стандарты, нужно пригласить аудиторов, рейтинговые агентства, которые вам сядут и дадут стандартную схему управления пенсионными активами.

А вы на каких условиях привлекаете средства из ЕНПФ?

Мы только облигации привлекаем, у нас нет ни одного депозита. Я сразу сказала, что буду только через облигации работать. И у нас 3 или 4 эмиссии 10-летних бумаг с доходностью в районе 8,3%. Я считаю, что (на непрозрачных условиях - V) депозит может быть краткосрочным. У самого ЕНПФ может возникать потребность размещения какой-то избыточной ликвидности. Бывает, пришли средства от погашения евробондов Казахстана, например, 100 млн долларов. Их же все равно нужно куда-то размещать, это текущая ликвидность, которая тоже должна зарабатывать. Тогда вы можете поговорить с банкирами и на рыночной основе – кто больше дал ставку по депозиту – там и разместили. Но активы ЕНПФ – это больше все-таки долгосрочная ликвидность.

Давайте вернемся к теме ликвидности. Вы были одним из тех банков, который ратовал за прозрачность всех операций на денежном рынке.

Я за открытость, да. Потому что когда передергиваются некоторые факты, когда сама информация предоставляется не в полном объеме, выдергиваются непонятные куски информации, дни, конкретные действия – это создает огромное поле для PR-спекуляций. К сожалению, раньше у нас такого никогда не было, чтобы были PR-войны. Развелась куча аналитиков, которые пытаются что-то интерпретировать. Это появилось вот буквально за последние год-полтора. Но почему? Потому что кто-то имеет какой-то доступ к информации, а кто-то нет. И вот поэтому начинается.

Чем больше было бы прозрачной информации, доступа к ней, тем меньше поле для интерпретаций и для ввода людей в заблуждение. Потому что мы, например, раньше ежемесячно видели отчетность по банкам до 20 числа следующего месяца. Сегодня она идет с большим запозданием. Мы постоянно видели отчетность по самому Нацбанку: по золотовалютным резервам (ЗВР), что в них вдруг включили свопы, которые привели к их росту. То есть поменялась определенная методика расчета ЗВР и она позитивно отразилась на общем объеме, но мы-то, специалисты, понимаем, как внутри все на самом деле. Поэтому желательно, хотя это должно быть требованием, чтобы информация была полностью прозрачной, но только та, которая не является конфиденциальной информацией о клиентах. Вот это мы не можем раскрывать. Мы её раскрываем на основании запросов силовых органов, и вся отчетность идет в Нацбанк. Но такие вещи, как макроэкономические, ежедневный объем сделок, может, без раскрытия того, кто внутри, все эти вещи должны быть.

Хорошо, скажите, а та отчетность об участниках торгов, которая появилась в середине сентября, когда курс доллара доходил до 300 тенге, что с ней было не так?

Она была выдернута за один день. Объем торгов общий был 26 млн долларов, из которых 20 млн долларов продавал Народный банк. В целом мы были нетто-продавцом. Соответственно, мы делали то же самое, что делал и Нацбанк – мы продавали доллары и таким образом влияли на снижение курса по доллару. То есть удовлетворяли, так скажем, спрос. То, что курс дошел в тот день до 300 тенге, это не к нам вопрос, не к Народному банку. Однако вдруг выпускается пресс-релиз, и за один день, через 15 минут после его размещения, уже один из наших аналитиков дает полный анализ по нему. Причем, если вы посмотрите туда, где размещен пресс-релиз, то мы его не сразу смогли найти на сайте биржи и Нацбанка. Поэтому тут вопрос в выдергивании и интерпретации аналитиков, которые потом создают определенные имидж и репутацию. И мы с этим не согласны, однозначно.

Вы сильно в тот момент пострадали?
Нет, мы не пострадали. На самом деле мы выступили с заявлением на следующий день, где подчеркнули, что полностью приветствуем инициативу Нацбанка по раскрытию информации, мы, Народный банк, «за» и хотим этого, и просим раскрывать теперь, на постоянной основе, все операции. И начать это за три дня до проведения девальвации в августе. Раскройте весь объем, раскройте все транзакции, раз вы начали такое дело. Давайте посмотрим. И это будет уже более долгосрочная картина, более объективная, и мы увидим, что происходит. Но почему-то сразу после этого подача информации прекратилась.

С заявлением, аналогичным вашему, выступило и несколько других банков. Но тем не менее когда ты приходишь на пресс-конференции, руководители банков тебе говорят – мы за прозрачность торгов. И что случилось? Почему в конечном итоге банки отказались продавливать эту прозрачность? Из нашего интервью с Кайратом Келимбетовым мы, кстати, узнали, что именно банки были инициаторами того, чтобы статистика по участникам торгов больше не появлялась.

Не буду комментировать. Но на самом деле, а почему вдруг Национальный банк сначала сделал свою инициативу, а потом резко прислушался к банкам и решил ничего не делать?

Это еще один интересный вопрос.

Вообще, я за системность. Или вы выкладываете постоянно или не выкладываете вообще. Со стороны биржи там произошло нарушение. Мы контрагентов не видим, кто торгует на бирже. У нас же идут слепые торги. И тут они всё раскрыли. То есть на самом деле тоже произошло определенное нарушение конфиденциальности. Более того, сам Нацбанк запросил за все те дни очень подробный отчет о том, что мы раньше тоже никогда не раскрывали. Вплоть до каждого физического лица: кто покупал и продавал в тот день доллары, и почему Народный банк вышел с тем объемом, и для кого мы покупали и продавали валюту. На своем балансе мы покупали или продавали, или же выполняли клиентский заказ? Вся эта отчетность, более подробная, была выслана. Более того, к нам в Народный банк сразу пришла проверка из Нацбанка, высадилась, и все эти вещи были проверены и подтверждены – что все это клиентский заказ. Надо понимать, мы – Народный банк и 50% (от всего объема торговых операций - V) мы ежедневно торгуем на бирже. Это не так, что за один день мы вышли и задрали курс. Нет. Поэтому я за системность, за единые стандарты. А когда двойные стандарты на рынке и к разным банкам разные отношения, или к разным банкам разное регулирование, я против этого. Должны быть четкие, понятные стандарты. Понятно, что и банки разную роль играют – к нам, системообразующим, более строгий подход. У нас уровень капитализации требуется выше на 3% и так далее. Поэтому все эти вещи должны быть в рамках регулирования, которое очень четкое, понятное, одобренное и принятое.

И тем не менее вы в этом списке были первыми.

Я всегда и везде первая, не только в этом списке (смеется).

Но вы же понимаете, что обычные люди восприняли это несколько иначе – грубо говоря, что Умут Шаяхметова взяла большую кучу денег и устроила погром на денежном рынке, раскачала тенге (смеется).

А сегодня 307-310 курс – это тоже благодаря Умут Шаяхметовой? (Смеется).

А дальше статистика умалчивает. Для чего, как вам кажется, это было сделано?

Я не знаю.

Но вы для себя как расценили этот шаг?

У меня есть свои выводы, но я их не собираюсь озвучивать.

Почему после этого банки не договорились хотя бы между собой, чтобы полноценно объяснить ситуацию тем же аналитикам, журналистам, обычным людям, которым казалось, что банки из этого отчетного списка и ответственны за этот скачок тенге?

На самом деле такого мнения нет. Кто-то, может, хотел, чтобы так было. Есть определенные аналитики, которые пытаются формировать этот имидж, но в целом грамотные бизнесмены, экономисты, люди в правительстве, люди в Национальном банке, все всё прекрасно понимают – где объективные факторы, на основании экономических законов, а где субъективное толкование и предвзятость в суждениях.

Но тем не менее вы же работаете не только для профессиональной прослойки. Есть люди, у которых остались вопросы.

Не знаю, у кого остались вопросы.

В том числе и мне не до конца понятно, что произошло. Почему банки воздержались от объяснений?

Много было всего после этого. Мы и собирались, и все обсуждали, но вот сегодня вы видите результат – уровень курса. Как я уже сказала, компании начали дышать, производить, продавать, восстанавливать рабочие места.

Впрочем, в адрес крупных банков довольно часто звучат упреки, что вы не кредитуете. Что, несмотря на девальвацию и большой объем средств по госпрограммам, кредитования нет, развитие экономики стоит.

Это разговоры обывателей, наверное. На самом деле все государственные деньги, которые пришли, мы как банки не имеем право их у себя оставлять. Все государственные деньги, которые проходят в рамках программ, они проходят в сквозную, через банки, и сразу выдаются заемщику. Вообще, сегодня есть тенденция, когда во всем виноваты банки. Разве вы не видите? Цена на нефть упала – банкиры виноваты, экономика не растет – банкиры виноваты, строительство встало – опять виноваты банкиры. Курс тенге упал или встал, снова мы виноваты. Мы уже к этому привыкли. Во всем виноваты банкиры!

Есть у меня еще один вопрос. Вы, на мой взгляд, были единственным банкиром, который публично, так или иначе, оппонировал политике Национального банка при Кайрате Келимбетове. И когда Кайрат Нематович неоднократно заявлял, что причин для проведения девальвации нет, вы говорили о том, что её необходимо провести. Хотелось бы понять, это был спор банкиров-экономистов или это был ваш личный спор?

Ну, по крайней мере, с моей стороны ничего личного совершенно нет. Я не то чтобы спорила, я выражала свою точку зрения, основываясь на ситуации, о которой говорила раньше – на ситуации по своим клиентам. Наши казахстанские товары теряли конкурентоспособность. Был большой объем покупки рублей. То есть, если сегодня мы продаем рублей где-то, грубо, на 200-300 млн тенге, то в те дни мы продавали до 1,5 млрд тенге. Это огромные объемы, они выросли в разы. И понятно, раз идет такой большой объем покупки рублей, то это только для того чтобы покупать товары в России. Поэтому я выражала свою точку зрения, только основываясь на экономических факторах, на экономических законах. Я тогда в своем выступлении в марте этого года сказала, что экономика все равно имеет свои законы. Да, мы её можем какой-то период растягивать, но рано или поздно эта пружина все равно оторвется и лопнет. Поэтому ничего личного нет с моей стороны. Причем, если вы посмотрите, я же председателем Народного банка работаю 7 лет, и я все годы выступаю. То есть не только последние 2 года, я и до этого выступала, и когда Григорий Александрович (Марченко) работал. Я, например, сильно воевала против Единого процессингового центра. Я была против создания ЕНПФ, то есть по многим инициативам я свою точку зрения высказывала. Поэтому ничего личного к Кайрату Нематовичу точно не имею.

Но все-таки почему большинство других банкиров публично не высказывали свои мнения. Почему?

Не знаю. Боятся, может. Может, им все равно, может, у меня повышенное чувство гражданской ответственности.

А если в целом взять ситуацию, вы были согласны с политикой, которой при Келимбетове придерживался Нацбанк? Вас удовлетворяло положение вещей?

Знаете, мне кажется, вы пытаетесь увести интервью в какую-то не ту плоскость. Или мы обсуждаем общие вопросы и прогнозы следующего года, или вы пытаетесь меня на какой-то личный вопрос навести. Но я не буду на него отвечать. Вам это зачем? Мы же не сплетни пришли обсуждать.

Нет, конечно, не сплетни.

По-моему, все и так было понятно. Люди многие понимали, что к чему и как.

У многих были вопросы.

А почему они их не задавали?

Задавали. На пресс-конференциях задавали. Только не все были доступны. Кайрат Нематович не был доступен, вы тоже не так часто были доступны. Просто очень многими ваше оппонирование воспринималось как конфликт. И после этого начали появляться слухи о том, что вы можете стать следующим председателем Национального банка.

Ну… Поверьте, что я точно высказываю свое мнение не с расчетом на то, чтобы сесть в это кресло. Во-первых, если есть большое желание, это не так делается, а во-вторых, у меня нет таких амбиций. Я, например, очень рада, что сегодня пришел Данияр Акишев, желаю ему успехов. Он все-таки изнутри, он банкир, он технарь. Я очень надеюсь, что будет диалог, и мы его построим. Потому что время тяжелое. Сегодня не время для каких-то войн, разборок, претензий, демонстрации мышц. Это неправильно. Проблема всегда возникает, когда в регулирующем органе, как я это называю, есть классовая ненависть по отношению к своим же регулируемым субъектам. Это неправильно. Регулятор, да, он должен надзирать, регулировать, мониторить, наказывать. Но при этом он должен и развивать. Развитие – это очень большой функционал, который должен делать регулятор. Не душить просто всех так, чтобы раз и – один банк, один фонд и одна страховая компания. Все-таки нужно развивать рынок. И чтобы он существовал, чтобы он дальше имел право на жизнь. И в рамках развития нужно защищать. Нужно идти в тот же парламент, объяснять и доказывать, что вот это изменение в законодательстве – оно важно, права кредиторов – важны, права банкира – тоже важны.

Банки – это кровеносная система. Без банков вы никуда не денетесь. Кредитовать экономику нужно через банки. Это тот медиатор, который нужно просто правильно регулировать и выстраивать, но без которого нельзя обойтись. Это инфраструктура любой экономики в мире. Задушив банки, вы душите свою экономику. Поэтому очень важно понимать, что мы на одной стороне. Мы с регулятором, в принципе, на одной стороне, когда мы разговариваем со всеми остальными субъектами страны в экономике.

Вам кажется, что политика предыдущего главы Нацбанка была непредвзятой? Можете ли вы сказать, что она была такой, или все-таки конкретно вы ощущали обратное?

Я считаю, что она была очень непредвзятой, очень профессиональной, все было очень хорошо (смеется).

Из вашей предыдущей реплики складывается впечатление, что если между вами и была коммуникация, то она была не настолько частой, как ей следовало бы быть.

Нет, она была частой, это я честно скажу. Мы в Нацбанк ходили раз в месяц железно. В острые периоды были и раз в неделю, раз в две недели совещания. В этом плане Кайрат Нематович был достаточно доступным. Для нас, банкиров, совещания он достаточно часто проводил сам, лично. Потом, если нужно было, я всегда могла записаться и попасть на прием. То есть такого не было, что Шаяхметову не принимают. Нет-нет-нет. В этом плане доступность у него была, однозначно.

Тогда вам не хватало более форсированного развития финансового рынка с его стороны?

Я не знаю, чего мне не хватало. Мне, по-моему, всего хватало (смеется). Ну, все мои согласия и несогласия есть публично. А то, что вне публики, я не буду обсуждать в интервью. Но, в целом, мы работали. Я считаю, что если были разные точки зрения, это тоже нормально, это тоже рабочий процесс. Не может регулятор соглашаться все время с банкирами, понятно, что у него информация может быть другая. И она больше, весь банковский сектор виден. Поэтому, конечно, я думаю, всегда будет рабочий процесс, важно чтобы он шел в целом поступательно, на развитие. Развитие должно быть.

А с Данияром Акишевым вы заметили какие-то явные улучшения в работе Нацбанка? Для журналистов, например, показательно, что уже второй месяц не проводится заседание по денежно-кредитной политике. И есть ощущение, что рынок находится в какой-то панике или в состоянии хаоса.

Нет, состояния хаоса точно нет. Мы все работаем, я просто думаю, что он разбирается с тем, что сегодня есть, с накопившимися проблемами, неразрешенными узлами. Человек точно понимает, что такое банк, финансовый сектор и рынок ценных бумаг. То есть ему не приходится чему-то учиться, понимать или вникать. Я думаю, что пока он выстраивает для себя какую-то картину текущих проблем и стратегию по их решению.

Она сильно может отличаться от той, что была раньше, до его прихода?

Мы встречаемся, общаемся. Вот буквально вчера (3 декабря - V) было большое совещание. Он провел совет финансовой стабильности. И в этом плане для нас, банкиров, мы разговариваем, процесс идет. Ну, первым делом, что он сделал – он отпустил тенге.

И он сейчас действительно плавающий? Не поддерживается?

Я думаю, что сегодня он больше приближен к реальности.

Просто нефть болтается, она ходит в коридоре 42-44 долларов, и обычно, по предыдущему опыту, когда были нефтяные колебания, на тенге это отражалось. Это было видно даже после того, как Нацбанк вновь решил отойти от интервенций. Курс доходил почти до 313 тенге – это был исторический минимум. А потом как-то все сбалансировалось на 307-308 тенге.

Ну, сбалансированности помогла еще налоговая неделя, которая прошла в конце ноября. Тенге чуть-чуть укрепился во время неё, доллар упал. Но я могу сказать, сегодня мы видим, что клиенты получают ту же тенговую выручку и уже не конвертируют её в доллары. Раньше народ получал тенге и сразу же пытался конвертировать. Сегодня такого нет. Деньги спокойно могут оставаться на счетах, в тенге, возможно даже размещение в тенге. Тем более что по тенговым инструментам ставки выше, чем по долларовым. То есть какое-то успокоение пришло. И сказать, что есть большой спрос на доллары, такого тоже нет. Задирать курс дальше нет экономического смысла и экономического спроса, который бы подталкивал доллар к росту или тенге к дальнейшему снижению. Этого я сегодня не вижу. Я не вижу также увеличения спроса на рубли, в принципе, вот 200-300 млн тенге – этот объем продается. Поэтому ситуация в эти дни по курсу, по доллару, она стабилизировалась. Потому что люди, которые даже сегодня приходят, у кого долларовые кредиты, если до этого все время просили – переверните, переверните в тенге, то сегодня уже говорят, что поняли и не нужно переворачивать. «Нам комфортно, будем сидеть в долларах», - говорят. При нынешних условиях это более или менее сбалансированный курс.

Сейчас очень часто зарубежные институты стали прогнозировать, Всемирный банк, например, совсем недавно опубликовал доклад, где говорится, что сейчас есть потенциал для дальнейшего снижения цен на нефть. И для Казахстана это создает существенные риски, особенно если Кашаган не будет введен в 2017 году. Следующие два года, насколько они могут быть тяжелыми для банков и предприятий?

Ну, если мы останемся на этом уровне цены… Вообще, я читала также и более оптимистичные прогнозы, кто-то говорит, что нефть вернется до уровня 60 долларов за баррель. Разные оценки. Непонятно, что будет происходить на политическом уровне – кто кого «забомбит» или вдруг на кого нападет. К сожалению, это тоже очень непредсказуемый фактор, который также влияет на стоимость нефти. Но понятно, что если она будет падать до 20 долларов – мы тоже делали у себя такой стресс-тест по банку – то ничего хорошего не будет. Будет, конечно, сложно. Возврат в 90-е – как многие сегодня пишут. Но все-таки я настроена более оптимистично.

Но банки проводят подобные стресс-тесты?

Я не знаю, как в остальных банках, но мы постоянно делаем. Может быть, я один из немногих председателей, которая прошла с 2009 года кучу всяких девальваций и кризисных ситуаций (смеется). Мы уже четко знаем, если что-то происходит, мы срочно собираемся на комитет по активам и пассивам, садимся, четко понимаем алгоритм действий. У нас это уже отработано.

Но если вдруг что, вы устоите?

Тьфу-тьфу, если вдруг что, «Халык» – единственный – устоит. По уровню капитализации, я знаю это и по стресс-тестам, которые проводит Нацбанк. По крайней мере, лично Кайрат Нематович озвучивал публично на всех совещаниях, что при самом худшем сценарии устоит только «Халык». Потому что у нас запас прочности большой, уровень капитализации в районе 19-20%. Мы выдержим и большой уровень прироста неработающих займов, соответственно, это будет влиять на провизии, падение капитала, доходность. То есть мы генерируем доходы и у нас этот показатель здоровый. В каком плане? От начисленных доходов мы получаем 95%, в некоторые моменты – 98%. В некоторых банках от начисленных 100% получают только 50%. Этот денежный разрыв – очень важный показатель здоровья доходов, насколько реально то, что вы начисляете. И в «Халыке» это выше 90% стабильно, плюс комиссионный доход. Наши расходы к доходам в районе 30%, у нас бывает 27%, а то и ниже. Это тоже показатель запаса прочности. Поэтому вот эти 70% мы можем отправлять на провизии, и это большие цифры. Но мы не видим такого ухудшения портфеля. Более того, когда происходят какие-то кризисные моменты, я это тоже уже увидела, репутация и вера в Народный банк у населения очень высокая. Бегут из других банков к нам. Когда была СМС-атака в прошлом году на банки, мы получили очень большой прирост по депозитам. Нам пришлось даже в выходные на один день открывать филиалы, потому что очередь была большая. И потом эти люди не ушли от нас.

Фото Дмитрия Кролевецкого, предоставлены пресс-службой банка

Редактор Власти

Еще по теме:
Свежее из этой рубрики