​Дмитрий Мазоренко, Vласть

Пожалуй, 2015 год выдался одним из самых беспокойных для казахстанских банков. Непрекращающиеся проблемы с тенговой ликвидностью, валютные скачки и рост проблемных кредитов – это главные проблемы, с которыми пришлось столкнуться финансовым институтам. Одним из тех банков, кто стоически пережил все потрясения, стал Народный банк – в конце этого года он может показать прибыль в 100 млрд тенге, практически сопоставимую с результатом 2014 года. Vласть поговорила с председателем правления банка Умут Шаяхметовой о том, почему банк все-таки проиграл от девальвации, почему валютные торги до сих пор не стали прозрачными, а также о её отношении к политике Национального банка при Кайрате Келимбетове и о том, почему Народный банк будет единственным, кто выживет при стоимости нефти в 20 долларов.

Умут Болатхановна, давайте начнем с базового вопроса. Вы видели всё, что происходило в последние четыре месяца – валютные скачки, смена денежно-кредитной политики – и хотелось бы понять, где сейчас находится Народный банк, что у вас изменилось за это время и что вы ожидали от этого года изначально?

На самом деле, если мы говорим по чистой прибыли, по активам и так далее, то по чистой прибыли к концу года мы выйдем на те же 100 млрд тенге, они будут.

У вас уже 92 с лишним миллиарда.

Да, это вот по группе. Потому что если смотреть по банку, то цифры даже еще лучше, но по группе в целом у нас не у всех дочерних компаний ситуация такая радужная. У нас некоторые направления бизнеса немножко провалились, какие-то, наоборот, выстрелили хорошо. Поэтому внутри, если посмотреть по бизнесам, то каких-то вещей мы ожидали с большим оптимизмом, но все скорректировалось за счет других статей расходов или за счет других направлений. В целом, конечно, можно уже подводить итоги: сегодня 4 декабря, осталось около 15 рабочих дней, то есть конец года уже ясен, более ли менее картина понятна. Сам по себе банк находится в хорошем состоянии, с точки зрения платежеспособности, рейтингов, уровня капитализации, чистой прибыли, прироста активов. То есть мы в целом неплохо сработали. Наверное, не очень хорошо сработал прирост по (кредитному - V) портфелю. Мы ожидали большего прироста, и процентные доходы и активы – это те статьи доходов, которые мы недовыполняем. Но я говорю о вычищенных (показателях, без валютной переоценки – V). Если вы посмотрите на гросс цифры, то за счет переоценки мы – зашкаливаем. За счет переоценки и (план по росту - V) активов мы перевыполнили на 40%. Но мы для себя, для собственного анализа, и чтобы смотреть критически – это благодаря переоценке, или это благодаря нашей работе, смотрим без переоценки. То есть я вижу, что по определенным статьям мы хорошо работаем, даже на вычищенных цифрах, но по приросту кредитного портфеля мы сработали хуже, чем планировали. Почему? В первую очередь это из-за того, что весь год был дефицит ликвидности. Может быть, мы жили всего 3-4 месяца, это была весна – с мая до июля – это был тот период, когда ставки (на тенговую ликвидность - V) немного припали и ситуация более или менее нормализовалась. Но в целом весь год, начиная с конца прошлого года, был дефицит ликвидности. Были очень высокие ставки по привлечению, овернайт все равно сегодня у нас в районе 30%, что, в принципе, намного выше базовой ставки. Я имею в виду среднюю ставку между РЕПО и свопами. Мы также привлекаем ликвидность. Бывают дни, когда мы размещаемся, если у нас есть избыточная ликвидность, бывают дни, когда мы привлекаемся. Конечно, это повлияло на увеличение стоимости фондирования в целом, то есть у нас выросли процентные расходы. Это, опять-таки, та статья, по которой мы не планировали увидеть таких больших расходов. И в результате этого у нас чистые процентные доходы ниже бюджета, потому что сами по себе доходы ниже, расходы выше и так далее. Но немного лучше мы сработали по созданию провизий, потому что мы всегда к этому так консервативно подходим. Качество портфеля у нас не так сильно страдает, поэтому уровень провизий у нас ниже, чем в бюджете будет по году. Понятно, что это тоже влияет на чистую прибыль. И это основные моменты. Мы продолжаем жить во время дефицита тенговой ликвидности – это сегодня самая большая проблема для банковского сектора.

К ликвидности мы еще вернемся, а пока скажите, пожалуйста, в финансовой отчетности вашего банка указано, что за 9 месяцев этого года у Народного банка долговых ценных бумаг стало почти на 100 млн долларов больше.

На самом деле, если вы смотрите долларовые бумаги, то этот рост связан с переоценкой евробондов, мы ничего не выпускали. Единственное, что мы выпустили – тенговые облигации, которые разместили в Едином накопительном пенсионном фонде (ЕНПФ), и по году эта цифра, по-моему, составила около 132 млрд тенге.

Еще хотелось бы прояснить другой момент. За 9 месяцев у вас был убыток по валютным операциям в 87,46 млн тенге, из-за чего это произошло?

У нас убыток еще складывается за счет производных финансовых инструментов – долгосрочных свопов с Национальным банком, то есть там тоже влияет переоценка на эти долговые бумаги. Ну и плюс, говорят, что банкиры спекулянты, сидят и зарабатывают на валютных операциях. На самом деле это не так. Открытая валютная позиция – она строго регулируется от уровня капитала банка. То есть банк не может зайти в доллары и сидеть в долларах. Это нужно всем четко понимать. Поэтому, конечно же, убытки идут, бывают и есть. Банки могут зарабатывать в основном только за счет комиссии от купли-продажи, потому что увеличиваются в целом продажи и покупка долларов или тенге. Вот это имеет позитивное влияние. А с точки зрения переоценки, когда у вас большая часть депозитов в долларах и пассивов большая часть в долларах – вы посмотрите, 70% пассивной части в долларах и всего 30% – активная часть, то этот 40% разрыв между пассивами и активами, конечно же, будет иметь последствия. Это несоответствие и разрыв, и от привлечения свопов через Нацбанк мы несем на этом расходы, и это также будет отображаться в отчетности.

А эти 87,5 млн тенге – это большая цифра для вас? Потому что выглядит она, в общем-то, несущественно.

Вообще, это небольшая цифра, она несущественная.

Но в целом, как вы считаете, произошедшая девальвация принесла пользу вашему банку?

Нет, не сказать, что от девальвации нам лучше. Этого нет. Понятно, что если вы посмотрите на цифры прошлого года – 110 млрд тенге чистой прибыли, то это было свыше 700 млн долларов. И уровень капитализации нашего банка был в районе 2,6 млрд долларов. Наши глобальные депозитарные расписки доходили до уровня 9-10 долларов за единицу. Сегодня, если посмотреть в долларовом эквиваленте, то те же 110 млрд тенге чистой прибыли – это свыше 300 млн долларов. Если грубо считать, долларовую прибыль мы потеряли в два раза. Так как мы лондонская компания, мы торгуемся там, это сразу влияет на уровень капитализации в долларах и на стоимость наших депозитарных расписок – они упали значительно, примерно на 30%, и торгуются в районе 6 долларов. Это понятно при выплате дивидендов в тенге и при конвертации в депозитарные расписки – они сильно минимизированы. Поэтому сказать, что банк, якобы, выиграл, или любой банк в стране выиграл – этого нет.

Девальвация в целом, конечно, это негативный фактор. Но почему мы говорили о девальвации, что она нужна для перезагрузки или для оздоровления – это действительно был вопрос оздоровления. Потому что конкурентоспособность тенге потерялась. Очень сильный тенге по отношению к слабому рублю влиял на продажу наших казахстанских товаров, мы теряли именно на этом. И когда я говорила (о необходимости проведения девальвации - V), я имела в виду именно это. Не то, что я заработаю как банкир, а то, что мои клиенты, которые сидят у меня в кредитном портфеле, я видела, что они теряют продажи. Они были не конкурентны к российским товарам, компании закрывали свои производства, увольняли людей, отправляли их в неоплачиваемые отпуска. И все это отражалось на корпоративном портфеле, на розничном портфеле, потому что сотрудник уже не получает зарплату и не может обслуживать свой кредит перед банком. То есть это имело общий, мультипликативный эффект. И в первые месяцы этого года у нас были огромные продажи по рублям. Это тоже вывоз капитала из страны. Люди покупали рубли и вывозили их в Россию.

Поэтому нужно смотреть глобально на экономику. Некоторые наши журналисты, к сожалению, пишут, может, в силу каких-то личных целей, что банкиры выиграли, или это лично Шаяхметовой было выгодно. Нужно видеть картину немного шире. А как банк, если вы еще раз цифры пересчитаете, мы проиграли – и на капитализации, и чистая прибыль в долларах у нас упала.

А если бы не произошла девальвация, как чувствовали бы себя ваши кредитные портфели? Вы делали какие-то оценки?

Такого анализа не было. Сложно говорить, наверное, часть нашего портфеля, производственников, и это мы видели, железно бы обанкротилась. А сейчас я вижу, где-то с октября, народ задышал. Почему-то не все говорят об этом публично, но они говорят, что восстанавливают людей, принимают их обратно на работу, возвращают из неоплачиваемых отпусков.

В этом году Народный банк рос за счет какого портфеля? Если я не ошибаюсь, преобладал у вас все-таки корпоративный.

Всё вместе росло. Мы смотрим сегодня, опять-таки, на очищенные цифры, и я вижу внутренние цифры за ноябрь – мы ставили задачу 10% прироста по году, без учета валютной переоценки. За счет переоценки у нас там цифры за 20% по некоторым направлениям перешли. А без переоценки по рознице у нас выше 10% рост по году. Но розница у нас только в тенге выдается. Там еще очень малая составляющая старых ипотечных кредитов в долларах, но их маржинальное влияние сегодня небольшое. И по корпоративному портфелю, МСБ и юридическим лицам мы тоже неплохо выросли за 11 месяцев.

В следующем году вы так же, за счет обоих портфелей планируете расти?

В следующем году, я думаю, в целом большого прироста по портфелям не будет. То, что мы сейчас видим – сохраняется дефицит тенговой ликвидности, мы уже услышали, что будут сокращены многие госпрограммы, по крайней мере, не будет такого большого дополнительного их влияния. Мы, например, имели большой эффект за счет них – мы лидеры в участии во всех госпрограммах. И наши МСБ клиенты – по их количеству мы самый большой банк по госпрограммам. Может быть, по объемам, по некоторым направлениям мы первый или второй институт, но по количеству мы однозначно номер один. И я вижу, что деньги ЕНПФ уже особо не придут. Если они полностью пойдут на дефицит госбюджета, то понятно, что в банковский сектор не придет дополнительная ликвидность, а это те дешевые длинные деньги, про которые мы всегда говорим. Этот фактор точно будет влиять на общую ситуацию с тенговой ликвидностью, плюс к этому, все равно экономическая ситуация остается не очень хорошей. Заметно снижение общей покупательской способности населения – все это будет отражаться на росте экономики и, соответственно, на росте наших портфелей. Поэтому, по некоторым прогнозам, возможно, будет вообще сжатие по портфелю. Я думаю, что если мы сможем держать его на уровне (2015 года - V), он же все равно гасится, и если мы сможем его возмещать – это уже хорошо. Я вижу движение и намерение более строго регулировать банковский сектор, что правильно. Мы видим, что есть риски по надуванию пузырей в некоторых отраслях – это в первую очередь потребительские займы. Их ограничили, и мы видим, что после ограничения этот год прирост был значительно меньше. По некоторым банкам даже ужался потребительский портфель. Но некоторые банки не обращают внимания на ограничения регулятора. Не знаю, сложно сказать. Дай Бог, чтобы мы хотя бы сохранились (на уровне 2015 года - V). Следующий год полон вызовов.

Вы сказали о том, что в следующем году ЕНПФ вряд ли будет выделять ликвидность или будет делать это очень лимитировано. Но те обязательства, которые банки брали на себя в этом году, а очень многие брали чуть ли не трехкратный размер по отношению к своему капиталу, – они находятся под большим риском, в том числе и дефолтов?

Нет, этого нет, потому что все эти облигации долгосрочные. Как правило, они десятилетние, уровень доходности по ним достаточно низкий. Если сегодня сравнивать 30% (ставки овернайт) и 8,8% или 10% (ставки по облигациям) – это хороший уровень стоимости денег. Поэтому я не думаю, что риск дефолтов вообще существует. Главное – обслуживать купон, но те банки, которые взяли средства, это были институты из списка первых 10 или 15 банков, и они железно в состоянии обслуживать привлеченные у ЕНПФ деньги. Поэтому о дефолтах речь не идет.

Речь, наверное, идет о том, что некоторые банки будут продолжать испытывать дефицит ликвидности на текущие цели. Потому что те деньги они взяли и освоили, все, они уже выданы в кредитах. Конечно, какие-то кредиты могут быть краткосрочными и гаситься заново, но в целом это не дает дополнительную ликвидность на рынок. Всё, она съедена. А вот будущая ликвидность, она уже создает вызов. Что поможет его пережить? Это в первую очередь высокая стоимость фондирования. И я вижу, что некоторые банки уже несут убытки за счет того, что у них процентные расходы вообще, наверное, даже не покрываются процентными доходами. И плюс еще операционные расходы. Поэтому вопрос в том, смогут ли они иметь ликвидность, чтобы элементарно делать платежи и выдавать новые займы. А новые займы – критичны.

А насколько выделяемые сейчас средства помогают рынку?

Однозначно помогают. Деньги ЕНПФ, которые зашли в прошлом и в этом году, точно помогли банковскому сектору. Они пошли на кредитование. Но это долгосрочные средства. И Нацбанк уже объявил, что этот канал они уже закрыли. То есть всё, новых долгосрочных свопов уже не будет. Опять-таки, всё, что мы освоили, будем гасить, постепенно амортизировать.

Тем не менее вы очень часто настаиваете на том, что условия привлечения средств из ЕНПФ недостаточно прозрачны. По какой конкретной части непрозрачны: только по размещению депозитов в банках или по покупке их облигаций в том числе?

Всё вместе. Но депозиты – самая непрозрачная часть, потому что это двусторонний договор. Какие условия в нем, есть ли право досрочного прерывания у одного банка, как формировалась цена, сроки – все это очень субъективно. Более того, есть такие вещи, очень хитрые, в депозитах, и я знаю, что некоторые банки осуществляли определенные схемы. Я не про средства ЕНПФ говорю, но по госкомпаниям могу такое сказать.

Например, вы кладете депозит и там есть такой пункт, что в случае досрочного изъятия все проценты сгорают. За два дня до окончания депозита компания может сдернуть его и, согласно договору, все проценты сгорят. Де-факто, банк получает бесплатное фондирование, пусть это даже месячный или двухмесячный депозит, да и, вроде бы, компания ничего не нарушила. Вдруг ей понадобилась за три дня, ну пусть за неделю, эта ликвидность. Это все порождает особые отношения, особые условия размещения депозитов.

А облигации – это всегда более прозрачный инструмент, он на бирже реализуется, все условия на бирже, информация публична и доступна всем. Но это первый вопрос. А второй вопрос: как и по какому принципу принималось решение одному банку дать три капитала, второму банку ничего не дать, третьему – 70% от капитала, а кому-то – 150%. То есть должен быть единый риск-менеджмент. Я сама работала в западном банке и занималась направлением управления пенсионными активами. Я хорошо знаю, что это такое. Есть инвестиционный комитет, есть декларации, есть условия и риск-менеджмент – требования к самому банку, его рейтингам, платежеспособности и так далее. Есть лимит на одного эмитента внутри пенсионного фонда, есть лимиты на объем от эмиссии. Есть прозрачные западные стандарты, нужно пригласить аудиторов, рейтинговые агентства, которые вам сядут и дадут стандартную схему управления пенсионными активами.

А вы на каких условиях привлекаете средства из ЕНПФ?

Мы только облигации привлекаем, у нас нет ни одного депозита. Я сразу сказала, что буду только через облигации работать. И у нас 3 или 4 эмиссии 10-летних бумаг с доходностью в районе 8,3%. Я считаю, что (на непрозрачных условиях - V) депозит может быть краткосрочным. У самого ЕНПФ может возникать потребность размещения какой-то избыточной ликвидности. Бывает, пришли средства от погашения евробондов Казахстана, например, 100 млн долларов. Их же все равно нужно куда-то размещать, это текущая ликвидность, которая тоже должна зарабатывать. Тогда вы можете поговорить с банкирами и на рыночной основе – кто больше дал ставку по депозиту – там и разместили. Но активы ЕНПФ – это больше все-таки долгосрочная ликвидность.

Давайте вернемся к теме ликвидности. Вы были одним из тех банков, который ратовал за прозрачность всех операций на денежном рынке.

Я за открытость, да. Потому что когда передергиваются некоторые факты, когда сама информация предоставляется не в полном объеме, выдергиваются непонятные куски информации, дни, конкретные действия – это создает огромное поле для PR-спекуляций. К сожалению, раньше у нас такого никогда не было, чтобы были PR-войны. Развелась куча аналитиков, которые пытаются что-то интерпретировать. Это появилось вот буквально за последние год-полтора. Но почему? Потому что кто-то имеет какой-то доступ к информации, а кто-то нет. И вот поэтому начинается.

Чем больше было бы прозрачной информации, доступа к ней, тем меньше поле для интерпретаций и для ввода людей в заблуждение. Потому что мы, например, раньше ежемесячно видели отчетность по банкам до 20 числа следующего месяца. Сегодня она идет с большим запозданием. Мы постоянно видели отчетность по самому Нацбанку: по золотовалютным резервам (ЗВР), что в них вдруг включили свопы, которые привели к их росту. То есть поменялась определенная методика расчета ЗВР и она позитивно отразилась на общем объеме, но мы-то, специалисты, понимаем, как внутри все на самом деле. Поэтому желательно, хотя это должно быть требованием, чтобы информация была полностью прозрачной, но только та, которая не является конфиденциальной информацией о клиентах. Вот это мы не можем раскрывать. Мы её раскрываем на основании запросов силовых органов, и вся отчетность идет в Нацбанк. Но такие вещи, как макроэкономические, ежедневный объем сделок, может, без раскрытия того, кто внутри, все эти вещи должны быть.